Анежка Витановна взялась за сердце.
– Хорошо, бегу, – отрывисто произнесла она. – Сейчас, скотине корма кину побольше…
Она сунула телефон в карман, выскочила во двор, бегом направилась к сараю и замерла, приложила ладонь козырьком к глазам, закрываясь от слепящего от солнца снега, присмотрелась. Там, из леса, в полукилометре от ее дома, выходили, шагая по снегу, как диковинные длинноногие механизмы, пять насекомых размером с лошадь. За ними цепочкой шли люди, с полсотни.
Дробжек-старшая оглянулась – через озеро было видно, что у соседей во дворе стоит заведенная вездеходная машина, и Усьена, замотанная в платок, едва различимая отсюда, машет рукой. Анежка Витановна дернулась к ним, но остановилась и достала телефон.
– Усьенка, – сказала она в трубку, – уезжайте. Они здесь. Меня уже наверняка рассмотрели, если рвану к вам – догонят, и вы пропадете. А вас еще оттуда не видно. Спасайте детишек, я задержу, как смогу.
Соседка отняла от уха телефон, забралась в машину, еще раз махнула Анежке – и вездеход с приглушенным ревом поехал в лес.
Инсектоиды дошли до хутора Анежки Витановны за двадцать минут. Все это время она металась по дому, припрятывая оружие, сунула в карман складной нож, подумав, спустилась в погреб и выставила на полки у стола все банки с самогоном на травах, что были. Перехватила вилы и встала во дворе, наблюдая, как подходят захватчики.
На вид обычные люди. Красные носы, красные щеки, все укутаны в несколько слоев одежды, напоминают бродяг. Инсектоиды страшные, но ступают заторможенно, будто морозец – всего-то минус двадцать пять! – влияет и на них. А вот внутри круга из насекомых – пленные, человек пятнадцать, со связанными руками, все обмороженные, избитые, раздетые: это их одежда сейчас на иномирянах, которых вдвое больше. Свои, северяне, синеглазые. И среди них – великие боги! – девчонка, молоденькая совсем, и глаза затравленные, испуганные. Мужики ее прикрывают собой. Остановившись, сгрудились вокруг, как стая волков, но куда ж тут дернешься, если связан, а вокруг враги.
Захватчики топтались во дворе, но на контакт с хозяйкой не шли, будто чего-то ждали. И вскоре стало понятно чего: раздался гул, и перед озером приземлилась огромная стрекоза. На спине ее сидели еще несколько человек. Один, в более-менее приличной одежде, в мехах, с устрашающим грубым лицом, спешился, что-то крикнул на чужом языке своим – те, кланяясь, начали суетиться, повели привязывать насекомых к забору, часть, дергая за веревки, заставила пленников выстроиться у стенки сарая.
На Анежку никто и внимания будто не обращал, пока она, хмуро наблюдающая за захватившими ее дом чужаками, не услышала окрик. Командир иномирян сделал повелительный жест: подойди, мол.
Она подошла, так же опираясь на вилы. Он с высокомерной насмешкой осмотрел и ее саму, и оружие, что-то сказал сошедшему со стрекозы соратнику, и они грубо захохотали.
Наконец иномирянин соизволил заговорить.
– Баба, – он как-то смешно ставил ударения, на последние слоги, – не бояться. Даешь есть, пить. Кричать, плакать нет, побить. Будешь мой слуга. Я твой господин. Понял?
– Что ж тут не понять, – откликнулась Анежка Витановна, подмечая, кто куда пошел, где расположился. Раздалось истошное мычание – ее коровушку, Буренку, два иномирянина тащили к месту, где привязали охонгов. Дошли, полоснули ножами по бокам – и инсектоиды как взбесились, начали рвать бедную скотину заживо.
Северянка недобро сощурилась, посмотрела в другую сторону. В середину двора солдаты бодро таскали дрова из ее поленницы.
– Идти дать есть, – настойчиво повторил иномирянин.
– Всем? – глухо поинтересовалась Анежка Витановна.
Он не понял, нахмурился.
– Много кормить? – попыталась объяснить северянка и показала рукой на солдат и пленных.
– Эти да, – он указал на солдат, – эти лепешка и вода, – показал на северян.
– А еще будут? – поинтересовалась хозяйка дома. – Еще придут? С запасом готовить?
Он снова нахмурился.
– Нет. Здесь кормить. Больше нет. Много болтать. Идти!
Анежка Витановна кивнула, пошла к дому. Несмотря на жуткий акцент и странное употребление слов почти без склонений и падежей, все было понятно. Она уже открыла дверь, когда позади раздались крики, жуткий свист. Пленных плетьми загоняли в ее сарай. Два солдата с гоготом толкали друг к другу задыхающуюся от ужаса девчонку.
– Идти! – иномирянин толкнул ее в спину, плеть его свистнула совсем рядом, пока взрыла снег у валенок. Предупреждает, поганец.
– Много готовить, – сказала она, – нужна помощница. Женщина. – Подумала и добавила: – Господин.
Он подумал, высокомерно кивнул, что-то крикнул солдатам. Девчонку за веревку потащили к дому.
В доме иномирянин сел на хозяйскую кровать с узорчатым покрывалом, осмотрелся, довольно что-то сказал на своем языке, сняв рукавицы и потирая руки. И без перевода понятно, что тепло. Он был молодой – лет тридцать-тридцать пять, – плечистый и мощный, черноволосый, с жесткой складкой у рта, темными глазами под нависающими надбровными дугами, впалыми щеками и крючковатым носом. И высокомерный донельзя.
Анежка Витановна покосилась за спину иномирянина: там за деревянным ящиком с вырезанными фигурками шести богов висело заряженное ружье, – и снова отвернулась. Только бы Люджинка не позвонила – отвечать нельзя, а не ответишь – примчится ведь выяснять, не случилось ли чего.
Девчонка тряслась на табурете в углу, и она сунула ей чашку горячего чая и кусок хлеба, поставила перед ней ведро картошки, дала нож.
– Как зовут? – спросила вполголоса.
– Элишка, – всхлипнула пленница.
– Не говорить! – рявкнул иномирянин. Что-то грохотнуло – оказалось, скидывал свои меха, уронил стул. Под мехами были странные доспехи из черного материала, надетые на кожаную рубаху.
– Так надо же решить, что готовить, указания дать, господин, – забормотала Дробжек. Схватила банку с самогоном, налила в чашку, поднесла ему. – Вот, пить. Самогон. Алкоголь. Будет тепло и весело.
Он понюхал, заинтересованно поморщился.
– Яд нет? Сама пить сначала. Еда тоже сама есть сначала.
Анежка Витановна бодро сделала три глотка – внутри слегка отпустило, а то еще немного, и начнет колотить от напряжения. Хорошие травки, успокаивающие. Занюхала рукавом, снова протянула чашку иномирянину – на этот раз он не стал отказываться, выпил и жестом потребовал еще. Она подлила, под внимательным взглядом новоиспеченного господина спустилась в погреб, подняла несколько банок мясных самодельных консервов. Для солдат и это хорошо будет.
Во дворе полыхал огромный костер, слышны были бодрая речь и хохот захватчиков. Командир их оказался любопытным – щупал разные предметы в доме, спрашивая: «Что это?», заглядывал в печь, отнял у Анежки банку с тушенкой и ножом принялся доставать оттуда мясо в жиру, есть, облизывая пальцы. Затем встал, прижал хозяйку дома к столу, пощупал за задницу.
– Баба старый, – с сожалением сказал он, – но крепкий. Люблю крепкий. Молодой девка хилый. Ночью придешь ко мне. Тогда солдатам не дам. Солдатам тот девка будет. Понял?
– Да поняла, чего тут непонятного, – снова проворчала Анежка Витановна, глядя на побелевшее от ужаса лицо тихой, как мышка, девчонки. – Благодетель ты мой.
– Что сказать? – не понял иномирянин.
– Говорю, с радостью, господин, – звонко откликнулась северянка, с остервенением нарезая ножом сало. Нашелся тоже кавалер на ее пятьдесят шесть лет. Потянулась к перцу – руку перехватили. Иномирянин понюхал перечницу, лизнул.
– Яд нет?
– Перец. Приправа. Вкусно будет, – терпеливо объяснила Дробжек-старшая. Он слушал, двигал языком – видимо, пекло, – кривился.
– Не ложить. Плохо.
– Как скажешь, – пробормотала Анежка Витановна и подлила ему в чашку еще самогону.
В дом ввалился кто-то из солдат, что-то заговорил, кидая жадные взгляды на закрутки с мясом. Невысокий, корявенький, молодой совсем, но половины зубов нет. Несколько раз с поклоном произносил «тха-нор, тха-нор», – и непонятно, то ли имя это, то ли должность. Вот опять: «Тха-нор Ориши». Поди пойми их.
Командир вышел, оставив солдата, и тот, только закрылась дверь, схватил со стола кусок хлеба, сала, вгрызся в них. Анежка Витановна едва удержалась, чтобы не перетянуть по грязным рукам полотенцем. Солдат, чавкая, сел на корточки перед Элишкой – та вжалась в стену, и он что-то сказал на своем языке, схватил ее за бедро, пощупал.
– Что ж вы, мужики, все об одном думаете, – устало сказала Анежка Витановна. Взяла банку с самогоном под локоть, в руку – ковригу хлеба, шмат сала, потрогала за плечо солдата. Тот вскочил, замахнулся. Северянка испуганно улыбнулась, поклонилась и протянула ему угощение.
Содержимое банки было опробовано и одобрено, и солдат, схватив еще одну, унесся с подношением в дверь – видимо, чтобы командир не увидел.
– Эх, – расстроенно сказала Анежка Витановна, спешно всовывая в руку девчонки чашку вчерашнего супа, что томился в печи, – как тебя-то угораздило, сердешная?
– Медсестра я, – зубы пленницы выбивали дробь, – муж у меня в леса ушел, и я с ним. Утром на нас напали, почти всех убили. У нас оружие, а их тьма-тьмущая, просто задавили числом. Раненых прямо там добивали, охонги эти их жрали, – Элишку передернуло. – В плен брали только тех, кто был не ранен. Потом бо́льшая часть в сторону ушла, а нас сюда повели. Дым от трубы вашей увидели из леса.
– А муж сейчас где? – Анежка Витановна увидела глаза пленницы и осеклась. – Хорошего ему перерождения. Ты ешь давай, силы понадобятся.
– Я лучше себя порешу, – очень серьезно сказала девчонка.
– Порешить всегда успеешь, – покачала головой Анежка Витановна, накинула на плечи пленнице шаль. – Ешь, грейся, – она прихватила под мышки еще две банки самогона. – До вечера далеко. А я пойду… дров принесу.
Она вышла на мороз; к ней сразу подскочил давешний солдат, уже раскрасневшийся, дернул банку на себя, оглядываясь на сарай. Видимо, распитие алкоголя начальством не поощрялось.