– Нет, это я. Перестаньте обращаться со мной, как с сумасшедшей. Я забывчива, да. Но то, что я забыла, куда дела ключи от машины, еще не делает меня психопаткой. И не тряси головой. Я слышала, как ты говорила по телефону: «Сегодня она сама не своя. Психопатка». Ты так и сказала. Даже не отрицай.
Фиона просто трясет головой.
Вмешивается блондинка:
– Дженнифер, ты не можешь найти ключи от машины по той простой причине, что они больше не существуют. Твою машину продали в прошлом году. Тебе нельзя водить. Ты слишком больна.
– И ты туда же.
– И я. Все.
– Все.
– Да, просто поспрашивай. Давай же. Выйди на улицу. Постучи в пару дверей.
– Тогда вы двое обсуждали меня. – Я растягиваю слова. – У вас есть какая-то цель. Тебе нужны мои деньги. Фиона, ты рылась в моих бумагах. Это я тоже видела.
Фиона поднимает голову:
– Мам, я твой советник по финансам. И ты дала мне полномочия поверенного. Больше двух лет назад. Когда у тебя только нашли болезнь Альцгеймера. Помнишь? – Она со смешком поворачивается к Магдалене: – Я спрашиваю женщину с деменцией, помнит ли она. И кто тут рехнулся?
– Ну все. Выметайся. Сейчас же. И документы оставь. Я хочу все проверить.
– Мам, ты никогда не могла ничего «проверять» в цифрах. Ты сама это говорила. С деньгами ты безнадежна.
– Ну что же. Тогда я кого-нибудь найму. Аудитора.
– Аудитора? Зачем это?
– А зачем нужен аудит? Чтобы удостовериться, что все в порядке. Назовем это «альтернативной точкой зрения».
– Но ты всегда доверяла мне. Всегда.
– Будь профессионалом. Разве я выхожу из себя, если пациент хочет проконсультироваться? Хороший бы врач из меня тогда бы получился.
– Это другое дело.
– Почему же. Почему? Что ты там прячешь?
– Ничего! Мама, возьми себя в руки.
– Я взяла. Прямо-таки обняла себя. И больше меня не предать. Убирайся. И держись подальше. С этой минуты у меня больше нет дочери.
Гора с плеч падает, когда я говорю это. Ни дочери! Ни мужа! Ни сына! Никаких преград! Я соберу вещи. Я отправлюсь вперед, к неизведанному. Уволюсь с работы. Я заслужила отпуск. У меня есть сила воли.
Я помню отчеты, что так тщательно сверяла Фиона. И у меня есть деньги. Никто не узнает, куда я поеду. Никто не выследит меня. Я больше не узница в собственном доме. Больше никто не будет смотреть на меня и ходить за мной по пятам. Манящая свобода.
– Дженнифер, ты не сделаешь ничего из этого, – говорит Магдалена. Она совсем не смогла совладать с лицом. На нем явно читается триумф.
– А ты держись подальше. Хотя тебя ведь уже втянули, так? Ты – часть этого спектакля. Что ж, ты уволена. Обе – на выход. Мне есть чем заняться.
Магдалена кладет руки на бедра.
– Ты не можешь меня уволить.
– Что?!
– Ты не можешь меня уволить. Ты мне не начальник.
– Кто же, если не я?
Магдалена указывает на Фиону:
– Она. С твоим сыном. Они меня наняли. Подписали договор с агентством. Деньги платят они.
– Нет. Это мои деньги. Это я точно знаю.
– Но на чеке каждый месяц стоит не твое имя.
– Это всего лишь ловкость рук. Робингудство. Кроме того, ты забыла, что это мой дом. Я решаю, кому приходить, а кому – уходить.
Фиона перебивает, ее подбородок дрожит.
– Ненадолго.
– Прошу прощения?
– Этот дом еще недолго будет твоим. Мы с Марком договорились.
– С каких это пор вы так подружились?
– Мы общаемся. Действуем сообща. Когда нужно. И мы без сомнений сделаем так, чтоб тебя признали невменяемой и отправили в дом престарелых. У нас достаточно доказательств. Звонки в девять-один-один. Вызовы скорой. Свидетелиочевидцы. Не говоря уже об идущем расследовании.
– То есть вы все в сговоре.
– Да, все, – говорит Магдалена. – Весь мир! – Идет к плите, ставит на нее чайник. – Сейчас выпьем чая. А потом прогуляемся. Нам нужно кое-что купить. Помоги мне составить список. Молоко, конечно же. И паста. Приготовим ее на ужин. Сделаю соус маринара, если найдем свежий базилик. А если нет – просто потрем сверху пармезан. Что-то еще нам было нужно. У нас соль почти кончилась. Вот список. Что-то добавим? Я ничего не упустила?
Я беру список. Смотрю на пометки на нем. Закорючки. В этом нет ни малейшего смысла. Я вежливо киваю, чтобы показать, что могу разобрать. Что-то меня изводит. Свистит чайник. Чай. Молоко. Сахар. Что случилось только что? Почему Фиона утирает красные глаза и не смотрит на меня?
– Да, вот так вот. Успокойся. Пора успокоиться. Мы выпьем по чашке чая, поговорим, а потом пойдем в магазин. – Она обращается к Фионе. – Идите домой. Все будет хорошо. Все уже позади. Она ничего не вспомнит завтра. Или даже через час.
– Но она никогда так ко мне не относилась. К Марку, да, но не ко мне.
На самом деле это не так. Тебя просто здесь не было. Я могла бы тебе многое рассказать. Ситуация складывается не в пользу.
– Об этом говорил доктор Дзиен. Он говорит, что у нее началась худшая стадия. Следующая будет легче. Гораздо печальнее, но легче. Час почти пришел. Мы уже не так важны.
Я внимательно слушаю, думаю, что это важно, но слова исчезают сразу же после произнесения вслух.
Беру печенье с тарелки. Впиваюсь в его сладость. Пью горячую жидкость из чашки, что передо мной. И не обращаю внимания на двух женщин на моей кухне, двоих из множества полузнакомых мне людей, что так свободно вторгаются в мой дом, в мое пространство. И даже сейчас одна из них нагибается над стулом и тянется, чтобы потрепать меня по голове. Как собачку. Нет. Стоп. Я не животное, что можно приручить лаской. Меня не приручить.
Есть одна-единственная фотография Джеймса, которая мне нравится. Он тут во всем своем великолепии, самолюбии и самолюбовании. Надень он корону и леопардовую шкуру, – нелепее бы все равно не получилось бы.
Мне она нравится своей честностью. Люблю ее за то, что на ней – правда. На других он кажется импульсивным, открытым, играет, одним словом. Но это лишь притворство. В жизни же он о себе слишком высокого мнения, чтобы относиться к другим как к равным. И то, что я вижу это, ничуть не уменьшает моей любви к нему.
Зову Аманду. Закрываю за собой дверь и кладу ключ в карман. Тишина. На ощупь нахожу выключатель, – и прихожую заливает свет. «Есть кто?» – зову я, на этот раз громче. Ничего. Может, она уехала из города? Но она бы мне сказала. Напомнила бы поливать ее цветы, забирать почту и кормить Макса.
И тут я вспоминаю. Я зову Макса. Котик? Но не слышно ни бубенчика, ни легкого стука коготков по деревянному полу.
Вход в гостиную перетянут желтой лентой с надписью: «Полицейское заграждение – не заходить». Прохожу на кухню, которую я знаю, как свои пять пальцев. Что-то здесь не так. Не слышно привычного шума жилого дома. Не гудит холодильник. Открываю дверцу. Темно и дурно пахнет. Трубы, не дававшие спать Аманде, молчат. Не скрипят половицы.
И все же что-то здесь есть, и оно хочет мне что-то сообщить. Я не верю в сверхъестественные силы. Я не сумасшедшая и не религиозная фанатичка. Но я точно знаю: разгадка тайны уже совсем близко, потому что я здесь не одна.
И вот она выходит из тени, ее трудно узнать: так бела ее кожа и светятся золотом волосы. Она одета в простой синий костюм, на ногах туфли на низком каблуке. Никогда ее такой не видела: начинающий управленец из семидесятых, стоящий на первых ступенях карьерной лестницы. Корпоративный ангел. Но ее лицо перекосило от боли, а руки перевязаны. Она протягивает их ко мне.
Беру правое запястье и бережно разворачиваю грубые бинты. Разматываю и разматываю, пока не освобождаю ее: идеальную, белую и мягкую. Безупречную руку примерного ребенка. Я сравниваю ее со своей, покрытой старческими пятнами. Такими руками ведьмы заманивают детей в лес, чтобы потом откормить их и сожрать. Руки грешника.
Вдруг мы с Амандой оказываемся не одни. Моя мать и ее святые девы тоже здесь. И мой отец, почему-то в мотоциклетном шлеме и куртке, хотя он был настолько пуглив, что у него даже не было прав. И Джеймс, разумеется, И Анна, и Джим, и Кимми, и Бет из больницы, и соседи Эдвард и Ширли.
Даже Синди и Бет из колледжа и Джанет, которую я знала еще до него. Моя бабушка O’Нил. Ее сестра, моя двоюродная тетка Мэй. Люди, которых я не вспоминала много-много лет. Комната полна людей, которых я узнаю. Может, я и не люблю их, но я хотя бы помню их имена, и этого более чем достаточно. Может, это и есть разгадка? Может, это рай? Бродить в толпе и помнить имя каждого.
В моем доме темно. Я натыкаюсь на что-то с острым краем и набиваю синяк на бедре. Вытягиваю руки и чувствую стену, дверную раму, саму закрытую дверь. Дергаю ручку. Не поддается. Мне очень нужно в ванную. Где же свет. Я хочу домой. Домой, в Филадельфию. Я была тут достаточно долго. Узница.
Что за преступление я совершила? Как долго я пробыла в заточении? «Всегда безопасней быть звеном в цепи, чем быть свободным». Чье это высказывание? Давление на мой мочевой пузырь слишком велико. Я сажусь на корточки. Задираю ночную рубашку, стягиваю трусы. Расслабляюсь. Брызги летят на щиколотки, на ноги. Какая разница.
Облегчение! Я могу поспать. Теперь я могу поспать. Ложусь прямо там же. Подо мной что-то мягкое, не кровать, но тоже сойдет. Обнимаю коленки, чтобы согреться. Если я просто полежу здесь тихонько, все будет в порядке. Если я научусь наслаждаться моими оковами, я буду свободна.
Внутри небезопасно. Слишком темно, и дом дышит. Он дышит, появляются незнакомцы и трогают тебя. Дергают за одежду. Насильно открывают тебе рот и заталкивают в него вонючие таблетки. Здесь же светлее, луна и фонари проливают на тротуары мягкий свет, сады только просыпаются после зимы.
Все там, где должно быть. Даже какая-то невысокая штука из металла, выкрашенная в красный, кажется прекрасной. Она всегда тут была, перед домом. Она всегда тут будет. Быть может, что-то и прячется в тенях, но оно не желает мне зла. Оно разрешает мне посидеть здесь, в покое, на этом клочке травы.