Если я посмотрю направо – увижу церковь в конце квартала. Налево – прачечная «Чисто и легко». А наверху звезды. Яркие булавочные головки, почти все стоят на своем месте, но некоторые мигают, что-то говоря нам, пока движутся по огромному простору тьмы.
Если бы я только могла понять их сообщение. Мне нужна моя подруга. Она бы поняла. Она – безопасность. Она – комфорт. Ее черты не меняются, голос ее всегда остается ровным. Она не подходит к телефону. Не заставляет меня пить чай, глотать маленькие круглые горькие штуковины. Я уже иду. Открываю калитку. Три дома вниз по улице. Я внимательно считаю. Как говорит моя подруга, «тройка – это волшебное число».
Калитку заклинило, но я все равно ее открыла. По неровной дорожке из брусчатки я иду к белой статуе смеющегося Будды, что возвышается над садиком. Ключ у Будды. И тебе всегда будут рады, в любое время дня и ночи.
Я вытаскиваю ключ из-под круглой щеки Будды и вхожу. Она все объяснит. Она все знает. На самом деле все.
Видимо, сегодня мой день рождения. Двадцать второе мая. Магдалена за меня все посчитала: мне шестьдесят пять. Фиона и Марк ведут меня на ужин в ресторан. После полудня забежала моя бывшая ассистентка Сара. Похвально, что она помнит. Я бы никогда в жизни не вспомнила о ее дне рождения. Даже в лучшие времена. Я бы даже не спросила ее об этом. Сара привезла мне подарок из больницы: трехфутовую статую святой Риты Кашийской. Восемнадцатого века. Красота.
– В каком-то смысле у вас день рождения в один день, – говорит Сара.
Технически, да, день ее смерти совпадает с моим днем рождения. Но у нас гораздо больше общего.
– Это правда, тебя часто называли доктором крайних мер.
– Ты меня идеализируешь.
– Это естественный результат вашей тяжелой работы на протяжении пятнадцати лет. Кроме того, всем было неловко, ведь мы не устроили тебе прощальную вечеринку. Ты ушла так внезапно. И мы скинулись. Вот. Тут карточка.
– Я польщена.
И я в самом деле была польщена. И необычайно тронута.
– Мы все чувствуем одно и то же. Было честью работать с тобой.
Я протянула руку и дотронулась до статуи, проведя по золоченой короне, складкам одеяния от плеч до пола.
Сара указала на нее:
– А что это за отметина у нее на лбу?
– В легенде о святой Рите говорится, что она попросила Бога позволить ей страдать так же, как страдал он, и терновый шип упал с распятия на стене и поранил ее.
– А что за роза у нее в руке?
– Когда Рита умирала, ее двоюродная сестра спросила, нужно ли ей что-нибудь. Та попросила розу из своего сада. И там цвела роза, несмотря на зиму.
– Я так люблю эти старые легенды, а ты?
– Какие-то из них интереснее других. История Риты не кажется мне очень уж захватывающей. Злобный отец, муж-пьяница, непокорные сыновья. Банальщина. Мне нравится сама мысль о том, что ты можешь пойти к кому-то, когда все остальные уже не могут помочь.
– Ты когда-нибудь молилась ей? Мне просто интересно.
– Нет. Нет. В тех редких случаях, когда мне нужна была помощь, находился кто-то еще, кого можно было попросить.
– Ты говоришь о помощи человека. А я имею в виду несколько другое.
– Ты имеешь в виду высшие силы?
– Я говорю о… твоем диагнозе. Она сказала это с опаской. Мы никогда это не обсуждали. Официально никто в больнице не знает, почему я рано вышла на пенсию. Неофициально – другое дело.
– Не могу сказать, что я не надеялась на то, что все это – ошибка.
– И не молилась о чуде?
– Совсем нет.
– А что насчет самой обычной надежды?
– И не о ней тоже.
– Как же ты держишься? Не понимаю.
– А что тут понимать? У меня дегенеративная болезнь. От нее нет лекарства. С ней сталкиваются сотни тысяч людей по всему миру.
– Ты относишься к этому как врач. Думаю, мне просто любопытно, как ты справляешься.
– В какой-то момент мы все умрем. За исключением несчастных случаев, мы обычно предупреждены. Кто-то узнает раньше других. Кто-то страдает больше. Ты спрашиваешь, как я переживаю этот промежуток между тем моментом, когда ты знаешь, что умираешь, и тем, когда умираешь на самом деле?
– Да, думаю, да.
– Полагаю, у всех по-разному. Чтобы пережить это, святая Рита попросила невозможного: розу среди зимы.
– А ты?
– Меня поставили в тупик. Никто меня раньше о таком не спрашивал. Они спрашивают, хочу ли я чая. Холодно ли мне. Хочу ли я послушать Баха. Избегая серьезных вопросов. Мое последнее желание?
– Ну, не последнее. Но ты думаешь, ты останешься таким же практиком через ка-кое-то время? Или что ты поддашься искушению попросить невозможное?
– Суть моего положения в том, что граница между двумя этими состояниями стремительно стирается. Я просматривала блокнот этим утром, оказывается, в некоторые дни я считаю, что мои родители еще рядом. Магдалена записала пару длинных бесед, что я вела с ними. Разумеется, я не помню ничего из этого. Но мне нравится сама идея.
– Значит, можно выполнить и самые немыслимые просьбы.
– Возможно. Да. И я думала. Ты говорила о том, кто как справляется.
– Да?
– Моя близкая подруга недавно умерла.
– Я слышала. Соболезную.
– Наряду со скорбью и злостью я поняла, что благодарна. За что, что это была не я. То есть на каком-то уровне я еще не смирилась со смертью. Не то чтобы я не думала о ней, особенно в плохие дни, зная, что все будет еще хуже. Но я еще к ней не готова.
– Что ж, это прекрасная новость! – Сара обняла меня, прежде чем собраться и уйти. Я помахала ей с переднего крыльца, закрыла дверь и присела рассмотреть свой подарок. Какая приятная награда. Она займет почетное место в гостиной, на каминной полке, рядом с иконой.
Внезапно я почувствовала себя невероятно счастливой.
Нет, еще не время. Еще нет.
Мы сидим перед телевизором, кажется, у нас такая вечерняя привычка. Суть передачи легко уловить. Мне ничего не нужно запоминать надолго. Игровое шоу, в котором самые разномастные участники показывают свои невероятные познания в самых разных областях.
Блондинке оно нравится. Она говорит что-то вроде: «Вот этот – мой любимчик» и «Поверить не могу, что она не прошла в следующий тур». Мне сложно сконцентрироваться. Я пытаюсь делать то, что велит мне новая табличка на кухне: «Лови момент». Приходится. Для меня нет иного пути, больше нет. Но мужчина с подведенными глазами прыгает туда-сюда, после того как показал потрясающую просвещенность в вопросе брачных игр пингвинов. Хочу ли я на самом деле быть в этом моменте? Я встаю и иду к двери, и в эту же секунду звонит телефон. Я поворачиваюсь и беру трубку.
– Мам, это Фиона.
– Кто?
– Фиона. Твоя дочь. Могу я поговорить с Магдаленой? Это милая женщина, что живет с тобой.
Протягиваю трубку, но из комнаты не ухожу. Обсуждать будут меня. И принимать решения.
Блондинка говорит мало, но соглашается со всем, что говорит собеседник.
– Да. Ладно. Конечно. Да, мы там будем. – Она вешает трубку.
– И в чем же дело? Куда это мы поедем?
Я рада тому, что есть за что уцепиться. Приятно иметь возможность повысить голос и снять напряжение.
– Успокойся, Дженнифер. Оно того не стоит. У полиции есть еще вопросы. Они попросили тебя приехать завтра в участок. Фиона там будет. И твой адвокат. Помнишь ее?
– С чего вдруг мне надо говорить с полицией?
– Из-за Аманды.
– А что она натворила?
– Ничего. Совсем ничего. Наоборот. Полиция пытается выяснить, кто убил ее.
– Многим бы этого хотелось.
Блондинка издает смешок.
– Да уж. Я им это тоже говорила. И потом пожалела, потому что они начали задавать мне кучу вопросов.
В этот момент неестественно рыжая женщина запинается на вопросе о поп-музыке семидесятых. Зрители в студии сходят с ума.
– Почему ты так сказала? Что ты знаешь об Аманде?
– Я здесь уже восемь месяцев. За такое время волей-неволей что-то да заметишь.
– Например?
– Она всегда относилась к тебе с уважением. Защищала тебя даже. Даже во время твоей одержимости. Она никогда не говорила свысока. Всегда так, будто бы ты была ей ровня. Или даже лучше. А самое главное, ты ни разу не ударила лицом в грязь. При ней – ни разу.
– Все это достойно лишь похвалы. Что не так?
– Была и обратная сторона. Она не давала тебе никаких поблажек. Ей надоедало слышать одни и те же вопросы, через какое-то время она просто переставала отвечать на них. Однажды я услышала, как она говорит: «Это все было давно и неправда» – таким тоном, что стало ясно, тема закрыта.
– Звучит довольно жестоко.
– Для тебя множество вещей открылись заново. Старые вопросы, старые раны, старые печали и радости. Будто бы ты спустилась в подвал и нашла там кучу коробок со всем этим барахлом. Ты собиралась отправить их в приют, а они открыты, и все перевернуто вверх дном. Все то, что ты от греха подальше убрала. А теперь тебе приходится переживать все заново. И снова. Как вчера. Ты хотела, чтобы я сбегала в аптеку за тампонами. Сказала, что это непредвиденная ситуация.
– Может, так и было.
– Дженнифер, тебе шестьдесят пять.
– А. Да.
– Как бы то ни было, Аманда сделала или сказала что-то расстроившее тебя необычайно быстро прямо перед смертью.
– И что это было?
– Я не знаю. Это случилось в кабинете. Я услышала ругань. Когда я добралась до гостиной, все уже закончилось. Крики, по крайней мере. Но что-то произошло между вами, и это осталось неразрешенным. Аманда была уже на пороге. Перед уходом она сказала кое-что.
– Я ни на секунду не засомневаюсь.
– Ты была очень взволнована. В тот вечер и случился один из твоих приступов. Мне пришлось отвезти тебя в скорую. Ты не хотела принимать свой валиум. Им пришлось вколоть тебе что-то, чтоб ты успокоилась.