– Ничего такого не помню.
– Знаю, что не помнишь. На следующее утро ты хотела зайти к Аманде, сказала, что вы давно не виделись. Я притворилась, что звоню ей, повесила трубку и сказала, что ее нет дома.
– И я повелась?
– Да. И так вышло, что вечер накануне был последним, когда мы ее видели. Она еще была жива, полиции удалось выяснить, чем она занималась в городе, была на встрече, в магазине. Но на следующий день она перестала забирать свою «Трибьюн», а примерно через неделю миссис Барнс зашла проверить, все ли в порядке, и нашла ее труп.
– Ты объяснила все это полиции?
– Да, множество раз.
– Зачем я им тогда опять понадобилась? Я все равно не в состоянии им что-нибудь рассказать.
– Они все еще пытаются. Даже после того, как получили твою рукоятку от скальпеля и лезвия. Твой адвокат говорит, что им кажется, если они будут спрашивать снова и снова, по-разному задавая вопросы, они получат другие ответы.
– А разве кто-то не сказал однажды, что это и есть проявление сумасшествия. Делать одно и то же много раз подряд, надеясь на другой результат.
– Иногда ты вспоминаешь. Удивляя всех нас. Как тогда. Внезапно ты спросила меня о локте – том, на который я приземлилась, споткнувшись на тротуаре. Это случилось несколькими днями раньше, но твои мысли были абсолютно чисты, ты вспомнила, что осмотрела меня и проверила, что ничего не сломано и не повреждено. Одно из преимуществ работы на врача, особенно если учесть, что моя страховка слишком уж экономная.
– Не припоминаю. Все приходит и уходит. Например, как тебя зовут?
– Магдалена. Смотри – это написано вот здесь. На плакате.
– И как долго ты здесь?
– Ты меня наняла около восьми месяцев назад. В конце октября. Как раз перед Хэллоуином.
– Мне нравится Хэллоуин.
– Я знаю. Этот был самый веселый с тех пор, как мои дети были маленькими. Ты настояла на том, чтобы мы обе переоделись. Ведьмами. Единственный стоящий костюм для старух, как ты сказала. Ты потрясающе украсила дом. Накупила сладостей, за которые дети дрались и не хотели ими меняться. Настояла на том, что будешь открывать дверь сама и возьмешь на себя заботы о костюмах. Ты меня на самом деле удивила. В первый, но не в последний раз.
– Да, Хэллоуин всегда меня вдохновлял. Осень всегда мне казалась бодрящим временем года. Время страсти. Остальные сезоны более мягкие. Осенью видишь, как все может измениться. На самом деле. Возможные перемены так и бросаются в глаза. Не весенние клише: обновление и возвращение. Нет. Что-то более темное и первобытное. И более важное.
– Ты тогда бродила по дому до трех ночи, взбудораженная. Но не в плохом смысле. Тогда я впервые увидела, как ты это делаешь. Взад и вперед, всю ночь. Я заснула в кресле в гостиной. А ты на диване. Обе в костюмах ведьм.
– Мне всегда нравилось переодеваться. Раздавать конфеты. Притворяться кем-то другим на одну ночь.
– Да, костюм тебе шел. Белый тон кожи контрастировал с глазами, подведенными темным, длинные черные с проседью волосы свисали на плечи. Фальшивая родинка справа у рта подчеркивала высокие скулы. Эдакая своеобразная версия Спящей Красавицы, тем не менее прекрасная. Ты открыла глаза в тот момент, когда я тебя изучала. Вакханалия грешников, прошептала ты.
Марк в хорошем настроении. Но это не радует материнское сердце. Это вызывает подозрения. Эйфория. Каламбуры так и сыплются. Показные комплименты посредственному бутерброду с яичным салатом, что Магдалена приготовила на обед. Он неспособен понять, что занавески в гостиной уже много лет именно такого потрясающего оттенка красного, как он заметил только что. Он хочет поговорить по душам.
– Как ты, мама?
– Сколько тебе нужно?
Его это даже не покоробило.
– Сколько сможешь дать.
– Все настолько плохо?
– Даже хуже.
– На этот раз ты хотя бы честен. Это потому что ты в хорошем настроении?
– Возможно. Мне сложно с тобой общаться в любом другом настроении.
– Я должна спросить у твоей сестры.
– Что?
– У меня больше нет чековой книжки. Даже если бы мне хотелось. Обо всем заботится Фиона.
– Но ты же точно можешь выписать одинединственный чек.
– У меня их нет. Ни одного. Фиона тщательно об этом позаботилась.
– Но ты же выписывала мне чек шесть месяцев назад.
– Да. Я нашла старую чековую книжку в бюро. И как только это выяснилось, Фиона перерыла все ящики и забрала ее.
– Вот сука.
– Вся в мать.
– Не я это сказал.
Его пальцы выстукивают по столу почти узнаваемый ритм: та-та-та да-да-та та-ТА-татата.
– А ты сегодня язва.
– Да.
– Интересно, как это появляется и исчезает.
«Интересно» – не то слово, которым я часто пользуюсь.
Мы в кабинете, потому что пришли уборщицы, выгнали нас из гостиной и кухни, наших привычных мест обитания. Мы слышим приближающийся гул пылесосов, стук швабр и грохот ведер, их работа подходит к концу, к последней комнате.
– Мне любопытно. Вспомнишь ли ты об этой беседе завтра? – Марк стоит у телевизора, лениво перебирая коллекцию классического кино Джеймса. Не было черно-белого фильма, который бы Джеймс не знал наизусть.
– Может, да. А может, и нет. Это все зависит от обстоятельств, – говорю я.
Марк вытаскивает «Мужские разборки», а затем вместо него выбирает «Белую горячку».
– То есть мне не стоит говорить того, о чем я могу пожалеть? – Он открывает пластиковую коробку, достает серебряный диск и крутит его на пальце.
– Это зависит от причин сожаления. Ты пожалеешь, что сказал мне что-то злое или гадкое или потому что я это запомню?
– Думаю, что последнее. Стараюсь ни о чем не жалеть, пока нет тому причин. – Он улыбается, кладет диск на телевизор и садится напротив меня. Нервы, кажется, успокаиваются. – А ты? Жалеешь о чем-нибудь?
Несмотря на насмешливый тон, я понимаю, что ответ важен для него.
– А я наоборот. Никогда не позволяю возможным последствиям влиять на мои решения.
– А что насчет врачебных решений? Разве ты была уверена в том, что твои решения могут повлечь определенные последствия, например… смерть?
Его мрачное лицо подчеркнуто спокойно. Он хочет меня на чем-то поймать. Но я не позволю.
– Это результаты. Результат и последствие – не одно и то же.
– А я всегда думал, что это синонимы.
– Есть нюансы. Я втягиваюсь в дискуссию. Все же лучше, чем бесконечные ничего не значащие беседы за чаем с Магдаленой. За последствия придется отвечать. А результат – это всего лишь результат. Ты что-то делаешь и получаешь результат. Как ответ на твои вложения.
– И тебя всегда устраивал результат… твоих действий?
– Я недовольна итогом некоторых своих операций, небольшим процентом, но все же они были. Но я выбирала лучшие решения из возможных. Они не были ошибками. Это были решения, у которых был свой результат.
Марк ненадолго замолкает.
– А ты в отличной форме. Никому тебя не перехитрить сегодня.
На этот раз улыбаюсь я. Это прозвучало так, будто ему снова десять и его только что застукали с сигаретой в компании Джимми Петерсена.
– Почему? Ты надеялся поставить меня в тупик?
Он не отвечает и меняет тему.
– Аманда с тобой говорила?
– О чем? Или ты и у нее в долг просил?
– Ну, от тебя я получил неплохую сумму. Было бы неприлично снова обратиться к тебе так быстро.
– И что она ответила?
– Так она тебе не рассказала? Я думал, что первым делом она пойдет к тебе.
– Нет. Ей нравилось делать все самой. Так что она сказала?
– Посмеялась надо мной. Сказала, что не собирается совать нос в мои дела.
– Очень на нее похоже.
– Она меня взбесила. Убил бы ее. – Марк заерзал в кресле. – Прости. Мне не стоило этого говорить.
– Чего говорить?
– Ты знаешь.
Он смотрит на меня. Или, может, нет. Не важно.
Какое-то время мы сидим в тишине. Когда Марк снова заговорил, голос у него как у десятилетнего мальчика.
– Ты не спросила, как у меня дела. Как работа и личная жизнь.
Я встаю. Уборщики уже на подходе, они придут сюда через несколько минут, и нам снова придется куда-то перейти. Я рада. Меня утомила эта беседа.
– Полагаю, если бы ты хотел мне что-то сказать, ты бы сказал. Ты уже не ребенок. Используй дар слова.
Марк тоже поднимается и вдруг смеется:
– Я знал, что ты на это не попадешься, но попробовать стоило.
– Меня никогда нельзя было пронять эмоциональным шантажом. И несмотря на болезнь мозга, у меня нет ни малейшего желания это менять.
– Что ж, позволь мне использовать дар слова, как ты и предложила, и вкратце рассказать тебе, как у меня дела. Высокий, привлекательный брюнет-юрист с небольшими проблемами с наркотиками ищет деньги и любовь в неподходящих для этого местах.
Голос звучит насмешливо, но плечи немного опущены. Я замечаю, что одежда висит на нем, манжеты пиджака гораздо длиннее запястий, а ремень туго затянут, чтобы удержать брюки на слишком худой талии. Я тянусь к нему и почти касаюсь его правой щеки, но он вздрагивает и уворачивается.
– Ты больше нравишься мне другой. Так тебе больше идет. – Он подает знак уборщикам, стоящим на пороге кабинета в ожидании разрешения войти. – Так заканчивается очередной визит к моей любимой мамочке. – Выходя из комнаты он добавляет: – Позволь мне использовать подходящую по случаю иронию: давай забудем об этой беседе.
Из моего блокнота.
Пятнадцатое декабря 2008 года. Имя Аманды наверху страницы.
Дженнифер:
Сегодня мы решили прогуляться до нашего любимого ресторанчика с восточной едой навынос, что на улице Линкольна, там делают отличный хумус, а потом устроить пикник в парке. Было так тепло! Я заставила тебя надеть шапку и перчатки, потому что тебя до сих пор мучает кашель. Магдалена суетилась, но мы ее успокоили. Тебе определенно нужно было выбраться куда-нибудь.
Ты все говорила, как тебе хотелось, чтобы Джеймс и Питер были с нами. Сначала я не поняла, знаешь ли ты, почему их нет рядом. Оказалось, ты думала, что сему причиной вечная мужская отговорка – работа. Не важно, что Питер вышел на пенсию больше десяти лет назад, а Джеймс вышел бы в том году, если бы не умер.