Мне пятнадцать, у меня прыщи, и я до безумия влюблена в Рэнди Буша. Я – молодая мать, рядом с которой всегда ее дитя – Марк не отходил от меня лет до десяти. Я – женщина постарше, беременная, у меня берут анализы, чтобы убедиться в том, что я не вынашиваю урода. Я с неохотой исполняла роль беременной. Вытолкнула Фиону в этот мир и уснула. Меня заставили поднести ее к груди. Я просто перетерпела эти шесть месяцев, колики, бессонные ночи, все эти месяцы, такие важные для связи матери с ребенком.
Через две недели я вернулась к операциям. Без сомнения, я была довольно холодна. Но каким-то образом привязанность росла. Фиона возненавидела нашу няньку, Анну, которую так любил Марк, мы все ее любили. Это меня она звала, когда я уходила и когда возвращалась. И так я безропотно брала ее с собой.
Кто-то пришел этим утром и принес фотографии. Прекрасные цветные фотографии. Я рассматриваю их, сидя в большой комнате.
Одна из женщин робко заглядывает мне через плечо, а потом начинает кричать. Другие тоже подходят. А потом отшатываются. Мои прекрасные-прекрасные фотографии. На одной – иссечение опухоли локтевой ямки. На другой – пересадка кисти. Я чувствую, как в мышцах рук появляется привычная боль. Что бы люди ни думали, скальпель вовсе не холодный, а кровь на латексных перчатках совсем не теплая. Перчатки отделяют вас от жара человеческого тела.
Я влюбилась в тот момент, когда разрезала руку трупа и увидела сухожилия, нервы, связки и кости запястья. Ни сердце, ни легкие, ни пищевод не привлекали меня – пусть другие играют в этих песочницах. Мне нужны руки, пальцы, то, что соединяет нас с этим миром.
Мои ноги слишком туго перетянуты ремнями. Руками я тоже едва могу пошевелить. Кручу головой туда-сюда. В вене – капельница. Горький металлический привкус во рту.
Кто-то сидит у моей постели. Темно. Тусклый свет, пробивающийся сквозь жалюзи, освещает нижнюю часть ее лица. У нее рот вампира, с гротескно-длинными и тонкими губами. Если она его откроет, сможет проглотить мир. Это еще что. Она берет меня за руку. Нет. Она ее поднимает. Нет. Помогите. Она вопьется в мою вену и высосет остатки жизни.
– Перестань. Пожалуйста, перестань. А то они придут, – говорит вампирша.
Она кладет что-то мне в ладонь и сжимает пальцы.
Что это. Священная реликвия. Они дали ее тебе. Почему мне оказана такая честь.
Это пластиковый пакет с небольшим металлическим диском, на нем гравировка. Я чувствую рельеф. На длинной цепочке. Пакет холодит мне ладонь. Я мотаю головой. Продолжаю мотать. Мне нравится движение.
– Ты знаешь, как тебя зовут?
Я выпрямляюсь, несмотря на ремни. Не отвечаю.
– Доктор Уайт. Дженнифер. Ты знаешь, где ты?
Я знаю, вижу, но словами описать не могу. Я на крыльце, сижу на верхней ступени. Свежее утро в конце октября. Деревья в золоте. В ряд на ступеньках выстроились тыквы с вырезанными на них пугающими выражениями. Папа-тыква, мама-тыква и тыква-ребенок. Все в ужасе раскрыли рты, будто увидели что-то ужасное. Это была моя идея.
Мне шестнадцать. Вот-вот придет молодой человек. Я готова. На мне короткое платье с квадратным вырезом, с броским узором из красных и синих геометрических фигур. Ботинки до колен. Голыми бедрами я чувствую шершавость ступени.
– Эти ботинки – самое то для прогулки. Он может появиться в любой момент. – Меня потрясывает от нетерпения.
– Доктор Уайт?
– Он вот-вот придет. Меня любят.
– Доктор Уайт, это важно. Тот медальон. На нем нашли кровь четвертой группы. Группу крови Аманды О’Тул.
Мы выдвинем вам обвинение в убийстве первой степени. Вы пройдете психиатрическую экспертизу, вас признают невиновной по причине невменяемости и со всем этим будет покончено. Но меня это не радует. Потому что я не понимаю. А я люблю понимать все до конца.
– Аманда.
– Да, верно, Аманда. Почему она умерла?
– Она знала.
– Что знала?
– Она никогда не красила волосы. Никогда не пользовалась косметикой. Но все равно она виновата, невзирая ни на что.
– В чем виновата?
– Она соблазняла. Не сексом. Секретами. Она знала все. Я никогда так и не выяснила откуда. Опасная женщина.
– Да, я понимаю. Разумеется, понимаю. Не хотите немного воды? Вот, давайте я налью – и соломинку тоже дам. Вот так. Не тянитесь, я подержу стакан.
– Мне…
– Да?
– Страшно.
– Да.
– Что будет дальше?
– Вас обследуют. Перед судом признают невменяемой. Судья закроет дело из-за вашего состояния, и вас отправят в государственное учреждение. Где вы, скорее всего, и проведете остаток своей жизни.
– Какие есть еще варианты?
Ее лицо проясняется. Оно уже не такое вампирское. Простое, честное и открытое лицо. Такое лицо у человека, на которого можно положиться.
– Развяжете меня?
– Думаю, да. Мне кажется, вы сегодня достаточно спокойны. Вот. – И я чувствую, как слабеет натяжение ремней сначала на моих руках, а потом и на ногах. Я с усилием сажусь в кровати, отпиваю воды. Ощущаю, как во мне снова течет кровь.
– Да. Моя болезнь прогрессирует.
– Дальше будет только хуже.
На минуту женщина замолкает, потом говорит:
– Я хочу знать, почему умерла Аманда.
– Думаю, я могла бы. Убить. Есть во мне что-то такое.
– Да. Это есть во многих. Мне вновь и вновь снится сон, что я убила свою сестру. Меня переполняет стыд. И страх. Не наказания. А того, что люди узнают, какая я на самом деле. Думаю, потому я и стала копом. Будто бы хорошие поступки могут спасти меня от того кошмара.
Я пытаюсь избавиться от кома в горле. Трудно говорить.
– Лезвие всегда было продолжением моей руки. Первый надрез, пробраться внутрь тела, на ту игровую площадку, что спрятана в плоти. Но есть определенные принципы. Чтобы понимать, что приемлемо, а что нет. Оставаться в рамках правил.
Женщина встает, потягивается, садится обратно.
– Дженнифер, я хочу, чтобы вы мне помогли.
– Как?
– Вы что-то знаете. Я хочу, чтобы вы сосредоточились. – Она забирает у меня полиэтиленовый пакет, расправляет его. – Вы узнаете эту вещь? Медальон святого Христофора. На обратной стороне выгравированы ваши инициалы. Как думаете, как могла на нем оказаться кровь Аманды?
– Не знаю.
– Вы носили его?
– Иногда. Как напоминание. Как талисман.
– Кто мог убить Аманду? Есть какие-нибудь мысли на эту тему?
– Есть.
Женщина подается вперед.
– Вы кого-то защищаете? Дженнифер, посмотрите на меня.
– Нет. Нет. Оставим все как есть.
Она открывает рот, хочет что-то сказать. Потом прямо смотрит мне в лицо. То, что она там видит, убеждает ее в чем-то. Прежде чем уйти, она накрывает мою ладонь своей.
Я сижу в большой комнате. И хотя по соседству сидят группки других пациентов, я одна. Мне хочется, чтобы меня оставили в покое. Мне есть о чем подумать. Что запланировать.
Жужжит дверь во внешний мир, входит женщина. Высокая, темно-русые волосы подстрижены вровень с челюстной костью, в руках у нее портфель из мягкой кожи. Она идет прямо ко мне, протягивает ладонь для рукопожатия. Обращается ко мне:
– Дженнифер.
– Я вас знаю?
– Я ваш юрист.
– Это по поводу наших завещаний? Мы с Джеймсом только-только их переписали. Они в банковской ячейке.
– Нет. Дело не в завещаниях. Могу я присесть рядом? Отлично. Давайте я вам помогу. Так гораздо лучше.
Подбегает пес, устраивается у моих ног.
– Какой милый. Посмотрите, как он вас любит. – Она устраивается на сиденье поудобнее, кладет портфель на колени и открывает его. – Боюсь, что это не визит вежливости. Дело в том, что вы вызвали интерес у следствия. У меня плохие новости. Видимо, офис окружного прокурора решил выдвинуть против вас обвинение. С одной стороны, это просто формальность. Вас обследуют и признают невменяемой.
Я не понимаю ни слова, но ее лицо серьезно, поэтому и я стараюсь держать себя в руках.
– Плохие новости в том, что вам больше не позволят находиться здесь. Вас отправят в государственную клинику. Я попытаюсь отправить вас в здешний Центр медицинского здоровья Эглин. Но прокурор настаивает на заведении Ретеш, порядки в котором значительно строже.
Она замолкает, смотрит на меня.
– Мне кажется, что вы не понимаете многого из того, что я сказала, – кивает, затем продолжает: – Надеялась, что вы сегодня будете в хорошем состоянии. Чтобы понимать. С юридической стороны ваши интересы представляет ваш сын. Но я предпочитаю, чтобы и мои клиенты сами подписывали документы. Здесь. Вот ручка.
Она вкладывает что-то мне в руку, подводит кисть к листу бумаги и касается его поверхности.
– Вы подаете петицию на оправдание по причине психической невменяемости. Окружной прокурор не будет с этим спорить. Как я и сказала, единственная цель этого разбирательства – выяснить, где вы будете содержаться потом. Мне жаль.
У нее живое, выразительное лицо. Профессионально наложен макияж. Мне это никогда не удавалось. Да, собственно, особо меня это и не заботило – он осыпался на хирургическую маску и на очки во время операции.
Теперь она говорит что-то, но я не могу уловить суть. Она кивает, думая о чем-то своем, треплет пса за ухом. И снова говорит, что ей жаль.
Она явно ждет, может, какого-то ответа от меня. Без сомнения, она считает, что принесла дурные вести. Но у меня нет ни малейшего желания позволять им меня побеспокоить.
Несколько минут мы так и сидим. Потом она медленно складывает документы в портфель и защелкивает его.
– Мне было очень приятно работать с вами, – говорит она, и вот ее уже нет. Я пытаюсь вспомнить, что мне сказали. Я – подозреваемый. Ну, конечно же, я. Я.
Я хитра. Избавилась от Пса. Пнула его перед одной из сиделок. Я потом взяла его на руки и сделала вид, что хочу швырнуть об стену. Тут же послышались крики. Пса силой забрали у меня. Его не пускают ко мне на ночь, запрещают заходить в мою палату. Я скучаю по нему. Но он мож