– Эй, леди? – К тебе подбегает молодой человек. Он что-то держит в руках. – Вы забыли свои туфли! – Он запыхался. Останавливается и протягивает пару новеньких белых теннисных туфель. Он выглядит так, будто ждет вознаграждения, поэтому ты пытаешься говорить как можно теплее.
– Что же, спасибо. – Он все еще протягивает обувь, поэтому ты их забираешь, но в ту же минуту, когда он отворачивается, роняешь их в траву. Кому вообще в такую ночь может понадобиться обувь? Только мешает. Она отделяет плоть от этого прекрасного шара, от земли.
Справа ты замечаешь, что пара уходит с лавочки. Ты садишься, но не потому, что устала, а потому, что хочешь посмотреть парад.
И что это за парад! Музыканты: барабанщики, и трубачи, и тромбонисты. Тебе приходится напрячься, чтобы их услышать, сверчки заглушают музыку. Следом идут артисты, акробаты и мужчины на одноколесных велосипедах, женщины на ходулях – все они одеты в самые нелепые костюмы.
Некоторые идут голышом. Ты рассмеялась над мужчинами, которые возбудились от такой красоты вокруг и ночного воздуха. Ты и сама почти возбудилась.
Ты думаешь о молодом человеке. Он опаздывает. Он всегда опаздывает. Ты всегда ждешь. Твой отец всегда говорил, что у женщины, которая ждет, должно быть все, ничего не должно отсутствовать. Ты думаешь, что он кого-то цитировал, но не могла угадать, кого именно. Отец всегда умел удивлять. Едва ли он закончил восемь классов, но все равно мог найти ошибки в твоих работах по английскому для колледжа.
Но твой молодой человек, твой прекрасный молодой человек. Он носит зеленое, и это так подходит к твоим глазам. Он не глуп, но и не умен настолько, чтобы прятать свое тщеславие. Однажды ты нашла в его шкафчике пудру, но ни на секунду не подумала, что он тебе изменяет. Он был просто на это неспособен. Но в нем было слишком много хитрости, чтобы быть простаком.
А ты? Подключи тебя к детектору лжи, и ты провалишься на каждом вопросе. Ты любила его? Да. Нет. Тебя бы назвали лгуньей за любой из этих ответов. Иногда. Может быть. Ты бы прошла тест только на детекторе нерешительности.
После артистов шли животные. Но какие! Непохожие на обычных тварей Божьих. Сказочные существа с львиными головами, но детскими лицами. Выводок кошек, гуськом идущих в лунном свете.
Это тебе напомнило о прекрасных и ужасных книгах твоего детства. Была история о мальчике, у которого был дар читать сердца и души людей, держа их ладони. Так руки королей и придворных были часто похожи на лапы и копыта диких зверей, а руки простых работяг были мягкими, будто у королей.
Сама идея того, что ты не могла определить, кем же были существа вокруг тебя, людьми или еще кем, пугала. В постели ты брала саму себя за руку, чтобы понять, кто ты. Человек или чудовище?
Через тропинку от твоей скамейки стоит низенькая каменная стена, что отделяет траву парка от песка узкого пляжа. На стене надпись. Священная скрижаль. Жирные мазки черной краской, подведенные красным. И лицо с улыбкой. Это явно сообщение. Но какое?
Парад закончен. Люди уходят на другие празднества. Собаки исчезли, детей посадили на плечи и отнесли в кровать. Воцаряется тишина. Ты закрываешь глаза, чтобы ей насладиться.
Ты вдруг просыпаешься. Твою руку кто-то ощупывает. Оказывается, еще ночь, но луна светит так ярко, что можно читать. Рука принадлежит незнакомцу, довольно молодому, неопрятному, на нем рыбацкая шляпа и армейская куртка. Увидев, что ты проснулась, он отдернул руку.
– Я просто смотрел, нет ли у вас денег, которые можно было бы позаимствовать.
Обычно ты сказала бы нет. Ты отдаешь время и деньги больнице. Но сегодня все иначе. Ты чувствуешь себя успешной. Тебя окружает эта красота. Интересно, что бы ты почувствовала, взяв его за руку.
Ты ищешь свою сумочку. Но ничего нет. Проверяешь карманы, вдруг ты взяла только кошелек или захватила права и кредитку. Ничего. Мужчина смотрит, как ты ерзаешь.
– Может, вам не стоило спать тут. Наверное, кто-то побывал тут раньше, кто-то не столь милый, как я.
Он вытаскивает пачку сигарет из нагрудного кармана и предлагает тебе. Когда ты отказываешься, он закуривает и откидывается на скамейку.
– Когда я вас тут увидал, я еще подумал, а что эта милая леди делает посреди ночи в Линкольн-парке? Это было и вправду странно. А где ваша обувь?
Ты смотришь вниз. Оказывается, что ты босая и ноги покрыты грязью. На лодыжке кровь. Нагибаешься и вытаскиваешь из стопы кусок стекла. Брючины все перепачканы.
– Кажется, кое-кто бегал по лужам. Но мне не в чем вас винить. Такая ночь прекрасно подходит для этого.
Ты замечаешь, что уже не так тихо, как было. Хоть сверчки и поутихли, а шума дороги почти не слышно, есть и другие звуки. Ты замечаешь, что вы не одни. Поляна вокруг вас полнится темными фигурами, кто-то тащит тележки, разворачивает покрывала. Мужчина и женщина сражаются с огромным полотнищем, которое в итоге складывается в маленькую палатку. Появляется лагерь.
Мужчина рассказывает, пока курит.
– Ты новенькая. Ты, должно быть, выберешь себе укрытие. Как и большинство женщин. Там можно оставаться чистой. Но я не слишком заморачиваюсь на правилах. Ложиться до девяти вечера. Никакого спиртного. Никаких сигарет. Не вставать до шести утра.
– Наверное, вы просто сова. Я тоже такой была. Все ходила и ходила. Бродяга.
Бродяга. Бродить. Катиться. Перекати-поле. Тебе нравится, как это звучит.
– Ты сама так сказала. Приходи в парк ночью, когда захочешь. Эй, а где твои вещи? Я бы помог тебе тут обосноваться.
– Не знаю. Дома, наверное.
– У тебя есть дом?
– Конечно. На Шеффилд-стрит.
– Это очень милая улица! А где там?
– Двадцать один пятьдесят три. Следующий квартал вниз от церкви Святого Винсента.
– Я знаю, где это. То есть у вас там дом. А что вы тогда делаете тут, посреди ночи, без обуви?
– Думаю, захотела воздухом подышать.
Но теперь, когда он спросил, ты задумалась, так ли это, – лицо мужчины заполняет твое сознание, все остальное уходит на второй план. Его нос, рот. Грязь в сеточке морщин у уголков глаз. Бледный синяк на скуле. Клочки волос, выбивающихся из-под шапки. Лицо, не лишенное приятностей. Лицо одаренного человека, но к чему же у него талант?
– А семья что?
– Все умерли. Мать. Отец. Все умерли.
– Эй, это грустно. Вообще грустно. Все мои тоже умерли. У меня где-то есть сестра, но она со мной больше не общается.
Он глубоко затягивается, докуривает, бросает бычок на землю и растирает его ботинком.
– Эй, как думаешь, мы могли бы пойти к тебе домой? Я бы точно разок с удовольствием поспал в постели. В постели, где нет правил.
– У нас есть гостевая комната.
– Отлично. Я бы хотел быть твоим гостем. Я в восторге от этого. – Он встает, стряхивает пыль со штанов и ждет чего-то.
Ты тоже встаешь. Ноги болят. Покалывание в щиколотке. Ты можешь идти? Можешь. Но вдруг на тебя наваливается страшная усталость.
– Ты знаешь, как туда дойти?
– Конечно. Я там раньше обитал. И Антуан тоже. Можно я Антуана возьму? Он точно оценит гостевую комнату.
– Но у меня только одна комната для гостей. Но там двуспальная кровать.
– Что ж, я сделал бы и кое-что похуже, чем спать в одной кровати с Энди. Дай-ка я его найду. Стой тут. – Он срывается с места, оглядываясь на тебя ежесекундно, будто хочет убедиться, что ты не ушла.
Ты делаешь так, как он говорит. Ты рада, что кто-то тобой командует. Джеймсу ты никогда такого не позволяла. Наверное, стареешь. Старость. Желание снимать с себя ответственность. Дать другим действовать, решать, вести за собой. В этом и есть суть старения?
Наконец он возвращается. С ним еще один мужчина, постройнее. Чище первого, но лицо не такое приятное.
Наконец ты спрашиваешь того, что повыше:
– Вы мой муж?
– Простите?
– Как долго мы женаты?
Коротышка смеется:
– Если у нее и вправду дом на Шеффилд, из этого может получиться отличный брак по расчету.
– Да, но что, если у нее все-таки есть семья?
– Ты сам слышал. Они все умерли.
– Да, но она долбаная психопатка. Мы не знаем, что к чему на самом деле.
– Джеймс?
Коротышка отвечает:
– Да?
– Нет. Не ты. Джеймс.
Другой сомневается:
– Да?
– Джеймс, я готова пойти домой.
– Хорошо, моя дорогая. – Он смотрит на коротышку и пожимает плечами. – А чего мне терять? Ладно, – говорит он мне. – Пойдем. Шеффилд и Фуллертон, держитесь.
Видимо, много часов спустя вы наконец доходите до дома. Ты открываешь калитку. Мужчины стоят в сторонке, ждут, пока ты пройдешь. На газоне перед домом табличка «Продано». Кругом темно. На окнах нет занавесок.
Подходишь к переднему входу, поворачиваешь ручку двери. Заперто. Звонишь в звонок. Еще звонишь. Колотишь в дверь. Зовешь Джеймса. Кто-то сзади хватает тебя за руку.
– Тише ты. Хочешь всех соседей перебудить? – Ты и забыла. Точно. Соседи. Тянешься, ощупываешь дверной косяк сверху. Ничего.
– У нее есть ключ?
– Видимо, нет.
Тот, что повыше, спускается с крыльца и пробует открыть одно из окон первого этажа. Оно не поддается. Пробует следующее. Тем временем ты пошла в сад. Переворачиваешь камни. Ты знаешь, что там есть запасной ключ. Ты сама его туда положила.
Ты чувствуешь прохладную землю босыми ногами. Наступаешь на что-то хрусткое. Улитка. И еще на одну. Ты всегда терпеть их не могла. Мародеры. Воры. Похитители прекрасного. А Фионе все равно они нравятся. Она раскрашивала их в яркие цвета Амандиным лаком для ногтей и отпускала на волю. Живые драгоценные камешки в твоих петуниях и бальзамине.
Наступаешь на острый камень и вскрикиваешь.
– Тсс! – шипит один из них.
– Это еще что? – спрашивает второй. Недолго слышится какой-то шум, а потом воет сирена: уи-уи-уи! Мелькают красные и синие блики.
– Твою мать, – говорит коротышка и в мгновение ока исчезает, а за ним и второй. Ты идешь в противоположную сторону, в переулок. Три дома вниз, один, два, три. Через заднюю калитку и на задний двор. К белому камню у водосточной трубы. Ключ оказывается под ним, как и положено.