Тем временем я пробирался вперед, отскребал землю, чистил. Три полоски нежелтого песка уходили вниз на добрых четырнадцать дюймов, не становясь при этом светлее. Несмотря на то что я ничего не нашел, я был уверен в одном – никаких следов, что кто-то когда-то проводил здесь раскопки, не было. Это, конечно, не значит, что погребальная камера все еще цела. С другой стороны, трудно представить, как еще грабители могли проникнуть внутрь, не оставив следов. И если камеру действительно не тронули – что ж, любопытный человек должен был поинтересоваться, что внутри.
В конце дня, когда мы с Робертом закончили укрывать центр корабля, он сказал:
– Мистер Браун…
– Да?
– Я тут все думаю…
– Ты поосторожнее, а то так голова разболится. Так о чем ты все думал?
– Если к маме будут еще приходить, хотите, я буду держать ухо востро и расскажу, что услышу?
– Даже не знаю, – сказал я.
– Мне нетрудно.
– Я уверен, что нетрудно. Но даже если так…
– Я никому не расскажу. Это будет наш секрет.
– Секрет, говоришь?
– Мне же надо будет только слушать.
– Говорят, те, кто слушает, никогда не слышат ничего хорошего о себе.
Иногда Роберт выглядит так, будто его побили. Так бывает, когда он не понимает, что происходит, или чувствует себя лишним.
– Ну хорошо, – сказал я. – Будет наш секрет. Но только смотри не попадись.
– Не попадусь, мистер Браун, – сказал он, уже убегая к дому. – Обещаю!
На следующий день миссис Претти не выходила. Я предположил, что это потому, что она все еще плохо себя чувствовала, но потом Роберт сказал, что она уехала в Лондон. Он выглядел озадаченным, а когда я спросил почему, он ответил, что обычно она уезжает по средам, а сегодня четверг.
Кроме того, у него были кое-какие новости. Накануне вечером его матери позвонили из Министерства труда. Видимо, там всерьез озаботились навесом, говоря, что раскопки такой важности нельзя оставлять открытыми стихии.
Я сразу понял, что скоро ждать нам возле нашего корабля всяких дельцов. На навес уйдет несколько дней, и, очевидно, на это время все раскопки приостановятся. У миссис Претти, однако, такая перспектива особого восторга не вызвала. По словам Роберта, она приказала им убираться восвояси. Или что-то в этом духе.
– Она очень разозлилась, – сказал он. – Я из своей комнаты слышал, как она говорила по телефону. И она все еще сердилась, когда пришла, чтобы почитать мне. Потом мама вернулась вниз в гостиную и закрыла за собой дверь… Боюсь, это все, что я разузнал.
– Ты молодец, – сказал я ему.
– Правда?
– Правда.
Постаравшись, насколько это возможно, выкинуть эти новости из головы, я начал раскапывать западный конец камеры. Через несколько минут я наткнулся на что-то твердое. Разгребая землю, я нащупал край находки и начал его заглаживать. Через несколько часов я понял, что, похоже, нашел что-то глиняное. Примерно три фута в длину и восемнадцать дюймов в ширину. В середине дырка. В этом углублении я нашел несколько камней и два небольших кусочка древесного угля.
– Видел когда-нибудь такое, Бейз? – спросил Джон, когда мы все вычистили.
Я покачал головой. Большой кусок глины. Неизвестно, вручную ли его вылепили. Судя по тому, где он лежал, первоначально его, должно быть, водрузили на крышу камеры. И каким-то образом эта штука осталась целой, когда крыша рухнула. Мы вчетвером ее вытащили. Она оказалась на удивление легкой, гораздо легче, чем поднос для мяса в первом кургане. Под ней находился квадратный участок земли, гораздо более темный, чем песчаная почва вокруг. Прямо как у двери.
Никто из нас ничего не говорил. Мы просто смотрели вниз на потемневшую землю. И вдруг чувство, будто у меня на голове железный обруч, пропало.
– Бейз? – тихо сказал Уилл.
– Да, – откликнулся я. – Я думаю, да…
Взяв шило, я начал царапать. Я процарапал себе путь вверх по узкой полоске земли, а затем вниз. Первый звук был таким слабым, что я едва услышал его. Я попробовал еще раз. Раздался еще один звук. Я смахнул землю щеткой, решив, что это, вероятно, камешек. Я продолжал говорить себе, что это камешек, пока не убедился, что это нечто иное. Это была монета, размером не больше пуговицы с рубашки. Не совсем круглая, но почти и с острыми краями. Я потер ее, очистил от земли. На одной стороне был изображен крест. Все столпились вокруг, желая посмотреть. Когда мы все закончили, я поднял голову и увидел, что к нам идет Грейтли. Его фрак развевался за спиной. Он остановился у входа в траншею.
– У меня для вас сообщение, Бейзил, – сказал он.
– Какое?
– От мистера Чарльза Филлипса.
– Так.
– Он говорит, что вы должны немедленно прекратить работы и застелить все брезентом.
– Прекратить работы? – переспросил Джон Джейкобс. – Что это, черт возьми, значит – «прекратить работы»?
– Я лишь передаю то, что мне сказали, – заявил Грейтли. – Вы все должны немедленно прекратить работы.
– Что это значит, Бейз? – спросил Уилл.
– Не знаю. Миссис Претти уже вернулась?
– Боюсь, что нет, – ответил Грейтли. – И я не знаю, когда она вернется. Предполагаю, что сегодня вечером. К сожалению, она не оставила номер, по которому мы могли бы с ней связаться.
– Могу я воспользоваться телефоном?
– Я уже сказал, Бейзил. С ней нельзя связаться.
– Могу я воспользоваться телефоном? – повторил я.
Грейтли колебался, видимо, не в восторге от этой идеи. Потом сказал:
– Если вы считаете, что это необходимо.
В итоге все мы вошли в дом через заднюю дверь и прошли по коридору. Телефон висел на стене у кухонной двери. Я снял трубку и набрал номер Мэйнарда. Он ответил после второго гудка. Я объяснил, что произошло, однако оказалось, что Мэйнард уже был в курсе. Он сказал, что Рид-Моир уже успел поговорить с Филлипсом. Не то чтобы Мэйнард знал, о чем именно, но Рид-Моир в данный момент пытался связаться с соответствующим человеком в Министерстве строительства.
– Я думаю, это все из-за навеса, Бейзил, – сказал он.
– Хочешь сказать, что нам придется все бросить и ждать, пока они сделают навес? Какой дурак это придумал?
Я знал, что сорвался на крик, но ничего с собой поделать не мог.
– Видимо, в исключительных обстоятельствах министерство может приказать землевладельцу следовать их указаниям, – сказал Мэйнард. – Полагаю, министерство тесно сотрудничает с Британским музеем. Поэтому могут быть и другие сложности.
– Сложности? Какие еще сложности?
– Пока не знаю, Бейзил. Все несколько запутано. Как я уже сказал, мне не удалось поговорить с Ридом-Моиром. Думаю, все, что остается, – это дожидаться возвращения миссис Претти. Обсудите этот вопрос с ней.
– То есть вы хотите сказать, что нам и правда придется остановить работы?
Ответ последовал, но далеко не сразу. Я даже подумал, что, возможно, связь прервалась. А потом Мэйнард снова подал голос:
– Мне жаль, Бейзил. Но мне кажется, вы ничего не сможете поделать. Я постараюсь держать вас в курсе. До свидания.
Он положил трубку, раздался щелчок. Мгновение или два спустя я тоже повесил трубку.
В первое мгновение мне захотелось написать Мэй и рассказать о случившемся. Но выразить свои мысли словами я не мог. И ни с кем говорить я не хотел. Мы перестелили брезент, и я решил прогуляться в Вудбридж, чтобы хоть чем-то себя занять.
Движения на дороге почти не было. Только несколько машин и пара телег – одна из них везла свеклу, другая – ботву. Наверху сидел мальчик. Груз под ним раскачивался, и он вцепился в телегу, чтобы не упасть.
Мне потребовалось около часа, чтобы добраться до города. Там я направился к причалу и сел на скамейку рядом с мельницей. Я решил, что понаблюдаю за рекой и успокоюсь. Но тщетно. В итоге мне захотелось прыгнуть в воду.
Потом я пошел по Хай-стрит, пытаясь отвлечься, разглядывая витрины магазинов: ряды обуви, текстиль, кучи безделушек за экранами из оранжевого целлофана. Библиотека уже закрылась, туда было не зайти. Я думал заглянуть в магазин, но тоже не хотелось, и я пошел дальше бесцельно бродить по улицам. Прошел мимо отеля «Булл» и церкви Святой Марии, затем свернул направо.
Я добрался до окраины города и пошел обратно, но на этот раз по другой дороге. Я не обращал особого внимания, куда иду, мысли мои все еще были сбивчивы и путаны.
Через некоторое время я все же заставил себя обратить внимание на то, что происходило вокруг. Я шел мимо террас низких кирпичных домов с выходом прямо на улицу. Все дома были испещрены белыми пыльными пятнами. Видимо, в кирпичи положили слишком много извести. В конце террасы стояла часовня, тоже из кирпича, но более насыщенного и румяного, чем дома.
Часовня стояла в стороне от дороги. Полоса асфальта вела через ряды надгробий к двойным дверям. Одна из этих дверей была открыта. Внутри горел свет.
Особенно не раздумывая – да что там, вообще не раздумывая, – я свернул по дорожке и вошел. Оказавшись внутри, я увидел, что народу в часовне больше, чем я думал. Несколько человек обернулись, чтобы посмотреть, кто это так поздно пришел, и это все, что их интересовало. Большинство смотрело на небольшую сцену в дальнем конце помещения.
На дальней стене висело изображение Спасителя. С одной стороны от него большими золотыми буквами было написано: «Дарите свет», с другой: «Дарите любовь».
Напротив «Дарите свет» была матовая белая лампочка, установленная на вершине столбика. На сцене стояла женщина. Седые волосы подстрижены под каре, одета в длинное пудрово-голубое платье. Я нашел место в последних рядах, у стены. Рядом со мной была маленькая полочка, на которой стояли графин с водой и два стакана. Только когда сел, я понял, что, по крайней мере, один человек, а возможно и больше, плачет. Тихо всхлипывает про себя. Надо было уходить, конечно.
Но мне не хотелось выставлять себя на всеобщее обозрение, поэтому я остался сидеть. Женщина в голубом стояла совершенно неподвижно. Перед ней – небольшой пюпитр. Одну руку, согнутую в л