Я остановилась. Рори Ломакс смотрел на меня с точно таким же изучающим выражением лица, с каким он смотрел на Чарльза Филлипса.
– А дальше? – спросил он.
– Хотите дальше? Уверены?
– Совершенно.
– Ну… В следующий раз, когда мисс Харрисон пришла на репетицию в сад, там были установлены микрофоны и усилители. Она начала играть как обычно, но ничего не получалось. Сначала был Дворжак. До этого соловей хорошо ему подпевал. Затем Элгар и, наконец, «Мальчик Дэнни». Все равно ничего не выходило. Ни звука. Кроме виолончели, конечно. Все начали нервничать – хлопоты насмарку. И тут, когда все уже собирались уходить, соловей запел. Он пел следующие пятнадцать минут, его голос то поднимался, то опускался вместе с виолончелью мисс Харрисон. Но это не всё: те, кто слушал трансляцию у себя в саду, говорили, что другие соловьи тоже начинали петь. После этого мисс Харрисон получила более 50 тысяч благодарственных писем.
Я закончила свой рассказ, а Рори Ломакс довольно долго хранил молчание. Он выглядел настолько ошеломленным, что через некоторое время я стала переживать – не смеется ли он надо мной.
– Замечательная история, – сказал он наконец.
– Да, замечательная.
Тишину между нами нарушил громкий щелчок. Звук исходил от клубка фиолетового металла Граймса. Он все еще лежал на траве, где его и оставили. Только теперь он был открыт. Видимо, нагревшись на солнце, металлический корпус раскололся.
Мы с удивлением посмотрели вниз. Внутри оказались серебряные чаши, одна в другой. Всего их было восемь, каждая украшена крестообразным узором. За исключением легкой ржавчины по краям, все они были в идеальном состоянии – даже более яркие и блестящие, чем золото, которое мы нашли.
На следующий день началась подготовка к вечеринке. Мужчины принялись за работу: поправляли самый большой из отвалов, чтобы у гостей была точка обзора на возвышенности, с которой они могли бы осмотреть корабль. Еще они скосили траву возле пастушьей сторожки, чтобы у вудбриджской «Силвер Банд» была ровная площадка для игры на своих инструментах.
Я предполагала, что все эти приготовления должны привести Чарльза Филлипса в ярость, но он оставался спокоен. Видимо, так он справляется с неприятностями: вешает незримый занавес между собой и тем, что его не устраивает. Чем больше его что-то не устраивает, тем более непроницаемым становится занавес. Но в то же время он сам, похоже, не осознавал собственной непоследовательности; настроение у него резко менялось, на него словно находило затмение, которое затем сменялось другим затмением.
Конечно, подготовка к вечеринке мешала нашей работе. Нам и так отчаянно не хватало людей: ни мистер Кроуфорд, ни мистер Уорд-Перкинс пока так и не приехали.
Тем не менее мы сделали еще одну важную находку. Поначалу мистер Филлипс решил, что наткнулся на щит. Но по мере того, как он продолжал очищать его от песка, стало ясно, что это огромное блюдо, почти два фута в диаметре. Сделанное из серебра, как и чаши, оно было сильно помято с одной стороны, но в остальном не имело никаких повреждений. Центр блюда украшала восьмиконечная звезда, а возле края имелось два штемпеля. Один из них – шестиугольный с надписями. Другой – овальный. Внутри овала – изображение женщины в вуали и с нимбом.
Филлипс указал на эти метки:
– Это, как вы, возможно, знаете или не знаете, контрольные штемпели императора Анастасия I. Анастасий – правитель Византийской империи с 491 по 518 год. Невероятно, да? На протяжении веков мы думали, что эти люди и дубины не могли сделать, чтобы бить друг друга по голове. А теперь узнаем, что их торговые пути простирались вплоть до Константинополя.
В обед Филлипс, вытянув ноги, улегся под деревом. Мистер Граймс тоже лежал, заложив руки за голову. И хотя мы все после работы в камере были в пыли и грязи, его комбинезон всегда оставался безупречным. Мистер Джейкобс, мистер Браун и мистер Спунер сидели немного поодаль.
Роберт тоже был там. Он рассеянно бродил неподалеку и выглядел расстроенным. Я заметила, что щеки у него мокрые от слез. Я спросила, что случилось, и он сказал, что потерял один из своих роликовых коньков. Я попыталась его успокоить, сказала, что рано или поздно они обязательно найдутся.
– Почему ты так думаешь? – спросил он.
– Точно я не знаю, – ответила я. – Но думаю, что конек наверняка найдется. Скорее всего.
Я была бы рада пообедать в одиночестве, но не успела расположиться, как меня позвала миссис Претти. Она сидела в своем плетеном кресле, а ее племянник, Рори, лежал на одеяле у ее ног. Я села рядом.
– Я очень надеюсь, что к вечеринке ваш муж уже вернется, – сказала миссис Претти.
– Уверена, если у него получится, он обязательно будет.
– Очень хорошо, что вы оба к нам приехали. Хотя вряд ли вы себе представляли семейную жизнь именно такой.
– Поверьте, миссис Претти, я бы ни за что не упустила такую возможность.
Мы пообедали, и, пока в погребальной камере никого не было, Рори пошел сделать еще несколько фотографий. Я уже собиралась уходить, когда миссис Претти сказала:
– Моя дорогая… Я хотела бы кое о чем тебя спросить. Я бы спросила мистера Филлипса, но он, кажется, сегодня немного занят.
– Конечно.
Миссис Претти ничего не ела, по крайней мере пока я была там. Тем не менее она прикоснулась салфеткой к губам, прежде чем продолжить.
– Вам не кажется странным, что вы не нашли тело? Гробница – а это, ясное дело, гробница – содержит погребальные принадлежности кого-то очень важного. Но кто здесь похоронен – совершенно непонятно.
Она, конечно, была совершенно права. Странно, что мы не нашли никаких следов тела. Вначале Филлипс говорил, что это лишь вопрос времени. Однако раскопки продолжались, и он, казалось, все меньше и меньше хотел обсуждать эту тему. Из чего я решила, что Филлипс, как и все остальные, был озадачен отсутствием тела.
Я сказала, что, возможно, перед нами вовсе не могила, а мемориал. Возможно, кто-то погиб в море или в бою.
– То есть тела могло и не быть?
– Вполне возможно, – ответила я.
– Но если тело есть, то, может, мы его еще просто не нашли?
– Конечно. Терять надежду еще рано.
– Спасибо, дорогая, – сказала миссис Претти. – Это все, что я хотела узнать.
В тот день от Стюарта больше никаких вестей не последовало. Только вернувшись в гостиницу, я вспомнила, что надо бы подумать, в чем я пойду на вечеринку миссис Претти. Не то чтобы у меня был большой выбор: единственный вариант – наряд, в котором я отправлялась в наш медовый месяц. По настоянию Стюарта его для меня специально сшил мистер Молино с Бонд-стрит. И жакет, и юбка были из красно-коричневого шелка, а пуговицы – из позолоченной бронзы.
Когда переоделась и встала перед зеркалом, я вдруг увидела мускулистую девушку с фермы. Я моргнула, надеясь, что она исчезнет. Но она все еще была там, упрямо смотрела на меня. Плечи стали шире, запястья – толще. Руки были грубыми, как у моряка. На груди виднелся яркий V-образный участок загорелой кожи, который с воротником жакета смотрелся нелепо. Единственным утешением было то, что хотя бы Стюарт в таком виде меня не увидит.
Ночью шел дождь. Когда я шла к курганам, под ногами хлюпала трава. Мы смахнули воду с краев брезента и вытерли остатки плохо пахнущими губками. Мужчины уже установили ряды деревянных стульев под выровненной кучей грунта. Стульев было гораздо больше, чем я ожидала – около сотни.
Сразу было ясно, что как следует поработать в этот день у нас не выйдет. В два часа Филлипс объявил перерыв и сказал, что надо идти готовиться к вечеринке.
Миссис Претти предложила мне воспользоваться спальней в доме, чтобы переодеться, но мне комфортнее было в пастушьей хижине. Почему-то мне казалось, что если я буду переодеваться в доме, то от меня будут ждать более значительного преображения.
Чтобы ко мне никто не ворвался, снаружи меня сторожил Роберт. Я надела костюм и повесила на шею золотое ожерелье с рубинами, принадлежавшее моей бабушке, надеясь, что с ним моя подгоревшая кожа станет не такой заметной. Когда я вышла, у подножия насыпи уже стояли столы на козлах, покрытые белыми скатертями. Бутылки с хересом, бокалы, чашки и блюдца ожидали начала вечеринки. Музыканты из вудбриджского оркестра «Силвер Банд» в своих великолепных костюмах расставляли инструменты и раскладывали ноты. Между металлическими ножками стоек беззаботно прыгали зайцы.
– Готовы? – спросил у меня Чарльз Филлипс.
Он переоделся в светло-коричневый костюм и надел более крупный галстук-бабочку; из нагрудного кармана у него выглядывал платок в тон.
– Так, – начал он, – уверен, мне не нужно говорить, что главное – это конфиденциальность.
– Конфиденциальность?
– Если о наших делах станет известно, то спокойной жизни нам не видать. Понаедут журналисты и прочие ужасные люди. Тебе наверняка будут задавать множество глупых вопросов. Так что постарайся не выдать больше, чем нужно. Понятно?
– Понятно, – ответила я.
– Вот и молодец.
В пять часов дирижер постучал палочкой, поднял руки, и оркестр заиграл «Лондондеррийскую мелодию». Вскоре прибыли первые гости. Они выходили из дома Саттон-Ху небольшими группами. Когда первая из них приблизилась, Филлипс пробормотал:
– Господи, помилуй!
Группа состояла из трех мужчин и женщины. Двое мужчин и женщина были одеты в твидовые костюмы, а на третьем мужчине был костюм из материала, похожего на тот, из которого был сшит костюм Филлипса. Но у мужчины покрой костюма был значительно лучше. Судя по тому, как струился материал, когда он шел, его, видимо, делали на заказ. Когда третий мужчина увидел Филлипса, он на мгновение остановился, а затем двинулся ему навстречу, правда, медленно.
– Добрый день, мистер Филлипс, – сказал он.
– Добрый день, Рид-Моир, – ответил Филлипс. – Могу я представить вам миссис Пегги Пигготт? Это мистер Рид-Моир и мистер Мэйнард. Из Ипсвичского музея, – добавил он.
– Очень приятно, – спокойно сказал мистер Рид-Моир. – Позвольте представить вам моих друзей, сэра Джозефа и леди Виверс. Это Чарльз Филлипс, из кембриджского Селвин-колледжа… Сэр Джозеф, как вы, я уверен, знаете, лорд-наместник Саффолка.