– Где у тебя стволы спрятаны? – спросил Радченко, придвинув кресло к Тихонову. – За городом?
– Точно. Завернуты в брезент и закопаны у лесополосы недалеко от трассы.
– Послезавтра я с истопником Гречко уезжаю на лиманы. Искать хижину художника. Тебя не беру. А то истопник, чего доброго, испугается до поноса. Оружие: обрез двустволки и пистолет – положишь в багажник моих «Жигулей». И вот еще список вещей, которые могут понадобиться. Тут страховочный трос, туристический топорик, фонарики и еще кое-что. Так, по мелочам. Плюс запас консервов на трое суток. Завтра побегаешь по магазинам, все это купишь. Сунешь в багажник вместе с оружием. Как только закруглишь все дела, уезжай из города. Ты мне больше не нужен.
– А если…
– Я же сказал: ты больше тут не нужен.
Официант поставил на стол чашечки с кофе, а когда Радченко спросил счет, ответил «сей момент» и как сквозь землю провалился. На улицу вышли только через час, в темноте позднего вечера стрекотали цикады, на небе высыпали крупные звезды, а яркая луна напоминала зенитный прожектор. Радченко тряхнул руку Тихонова, похлопал его по плечу. Повернулся на каблуках и зашагал в сторону вокзала, где-то там находился Самокатный тупик.
Дом, где проживала бывшая подружка художника Валька Узюмова, был обнесен низким штакетником, завалившемся на сторону. Вокруг одинокой лампочки на высоком фонарном столбе роилась мошкара, где-то совсем близко гремела цепью и тявкала собака. Показалось, за спиной чьи-то шаги, мелкие камушки потрескивают под башмаками. Он оглянулся, темный силуэт человеческой фигуры качнулся и пропал в зарослях чертополоха. Видно, пьяный. Что ж, сегодня ночь будет теплой, комаров уже нет, мужик неплохо отоспится в канаве.
Радченко открыл калитку и по едва заметной в темноте тропинке пошел на свет освещенной веранды. Собака затявкала ближе, еще ближе, где-то совсем рядом. Радченко остановился и, дождавшись, когда глаза привыкнут к темноте, разглядел крупную овчарку и собачью будку. Собака оскалилась, показав острые длинные клыки, рванулась вперед и заскулила. Цепь оказалась слишком короткой, чтобы псина перегрызла горло незваному гостю. Радченко уверенно дошагал до крыльца, поднялся по шатким ступенькам и постучал в застекленную раму веранды. Слышались звуки музыки, которая вдруг оборвалась.
Дверь распахнулась. Радченко увидел перед собой женщину в застиранном коротком халатике, губы ярко накрашены, всклокоченные волосы, а под правым глазом виднелся синяк.
– Тебе чего, мальчик? – спросила женщина, окинув незнакомца взглядом. Судя по виду, какой-то лох, который ищет неприятностей. – Мамку потерял?
– Мне нужна Валентина Узюмова. – Радченко уже догадался, что женщина, которую он ищет, стоит перед ним, и завел старую пластинку. – Я армейский друг Олега Петрушина. Приехал в гости без телеграммы. И узнал, что тут такие дела, такое несчастье…
Он вытащил из кармана смонтированную на компьютере фотографию, сунул под нос Узюмовой, но та не захотела смотреть.
– От меня чего надо?
– Думал, посидим, помянем человека. Вспомним все хорошее. Как водится.
– Уже без тебя помянули, умник. Как водится. Ты бы еще лет десять подождал и тогда приезжал.
Узюмова хотела захлопнуть дверь, но Радченко успел просунуть ногу в проем.
– Подожди минутку, – он заговорил быстрее, – может, у тебя какие вещи от Олега остались? Рисунки, записные книжки или еще что? Я бы взял. Ну, на память. У меня же ничего от него не сохранилось. Поищи. Я сегодня при деньгах, заплачу, сколько скажешь.
– Валялись в шкафу какие-то тряпки, – голос Узюмовой сделался мягче, – но я их выбросила. А вот картинки его, кажется, где-то лежат.
– Кого там черти принесли? – Мужской голос прокатился по дому как раскат близкого грома. – Чей хлебальник кирпича просит?
– Отстань, это по делу, – обернувшись, крикнула в ответ Узюмова.
– К тебе по делам не ходят, лярва. К тебе только за этим ходят… За этим самым.
На веранду вывалился здоровенный амбал, заросший щетиной. Из одежды только трусы в горошек и майка, разорванная до пупа. Он встал за спиной Узюмовой, подтянув трусы, уставился на Радченко какими-то белыми бесцветными глазами, словно прикидывал, с какой руки бить незнакомцу в морду.
– Отстань, говорю, это по делу, придурок. Урод недоделанный.
Узюмова толкнула любовника в грудь, вошла в дом, захлопнула дверь и повернула замок. Радченко топтался под окнами, слушая матерную ругать и какие-то странные звуки, будто с места на место двигали тяжелый чемодан или сундук. Он успел выкурить сигарету, когда дверь снова открылась, Узюмова сбежала по ступенькам вниз, держа в руках большую картонную папку с тесемками.
– Тут его мазня, – сказала она. – Сколько дашь?
– Сначала взглянуть надо.
На веранде раздались шаги, вниз по ступенькам неторопливо спускался амбал в трусах. В руке он сжимал суковатую палку.
– Пока будешь смотреть, он тебе башку открутит.
Времени на раздумье не оставалось, Радченко сунул в руку женщины пару крупных купюр и взял папку.
– А зеленая тетрадка, такая толстая, тебе не попадалось?
– Не попадалась. Теперь проваливай.
– Ты еще не убрался, сволочь?
Мужик сделал вперед несколько шагов, но Радченко уже рванул к калитке.
– Еще раз явишься сюда, зашибу так, что ни один лепила не заштопает, – проорал вслед мужик, подобрав с земли камень, кинул в спину незваного гостя, но промазал. – Или кишки выпущу. И повешу сушить на бельевую веревку. Только покажись, тварь. Паскуда такая. А ты что вылупилась?
– Отлепись, вонючка.
– Откуда у тебя деньги? Ты ему за деньги давала?
За спиной началась какая-то возня, женщина закричала, собака залаяла громче. Но Радченко ничего не видел и не слышал, зажав в руках папку, он проскочил мимо собачьей будки, вывалился на улицу через калитку и зашагал в темноту.
Вернувшись, он позвонил жене и до ночи просидел на тесной веранде бабкиного мезонина, изучая рисунки Петрушина. А их набралось порядочно, две толстые папки, хоть выставку открывай. Но ничего примечательного в тех картинках не было. Наброски цветными карандашами и мелками. Несколько натюрмортов, выполненных акварелью на толстых листах ватмана. Зарисовки с натуры, несколько незаконченных пейзажей, женские портреты. На одном из рисунков – Валька Узюмова. Только без синяка под глазом и прическа аккуратная. Тут был даже истопник Гречко, в тельнике и фуражке моряка торгового флота. Когда-то он носил усы, бородку, длинные патлы, смахивал на солиста некогда популярного ансамбля «Песняры».
На задней стороне одного из рисунков были записи от руки: «Пять килограммов гвоздей, семь кубометров доски обрезной, три кубометра горбыля, восемь листов кровельного железа, оцинкованного». Дальше неразборчиво. Кажется, Петрушин делал записи в спешке, словно торопился за покупками. Кому понадобилось кровельное железо, гвозди и доски – неизвестно. Под записями подведена черта. Ниже колонки цифр. Очевидно, цены на строительные материалы. Включив портативный компьютер, Радченко составил отчет о проделанной работе за сегодняшний день. Первый вариант отчета, короткий, отправил в Москву по электронной почте. Подробный вариант записал на диск. Возможно, начальство заинтересуется нюансами его изысканий. Завтрашним утром он положит диск в багажник «Жигулей» под резиновый коврик.
Радченко погасил свет за полночь и вырубился, едва коснувшись головой подушки. Снился ему бесконечный коридор больницы, у единственного окошка самодельная кроватка, сколоченная из горбыля, в которой, туго спеленатый, лежал младенец с усами, жиденькой бородкой и синяком под глазом. «Это мой?» – спрашивал Дима медсестру, стоявшую у изголовья кроватки, но та отводила взгляд и молчала.
«Это мой? – повторял Радченко и всхлипывал, готовый расплакаться. – Скажите, пожалуйста, это мой? Тогда почему он такой… Ну, небритый?» Сестра пожала плечами. «А синяк? – Дима так волновался, что с трудом подбирал слова. – Синяк кто ему поставил?» – «Ну этот, как там его… сожитель Узюмовой», – сказала сестра. Из темноты коридора выплыл молодой человек с фотоаппаратом, он представился корреспондентом московской газеты и, не спросив разрешения, сделал несколько снимков странного младенца. Потом с чувством пожал руку Радченко и сказал: «От души поздравляю. Такое нечасто бывает. Да… От всего коллектива нашей газеты поздравляю вас с высокими достижениями. Рад за вас. Обязательно опубликуем фото на первой полосе». И как сквозь землю провалился.
Радченко закричал, сел на кровати, включил настольную лампу. Простыней вытер со лба капли липкого пота. Взял трубку мобильника и набрал номер жены.
– Что случилось, Димыч? – Голос Гали был взволнованным. – Ты знаешь, который час?
Радченко посмотрел на часы, которые не снимал ночью. Господи, четверть третьего.
– Со мной все в порядке. Просто я подумал… На ум пришло. Нет, ничего. Как ты себя чувствуешь?
– Мы разговаривали три часа назад, – сказала Галя. – И ты дважды спрашивал об этом. Чувствую себя нормально. Что с тобой, Дима?
– Ничего. Прости. Просто сон дурацкий приснился.
– Сон?
– Да сон, ну, не самый приятный. Я завтра позвоню. Целую. Спи.
Он дал отбой, вырубил свет и, стараясь заснуть, долго ворочался на койке. Душу наполняли недобрые предчувствия, а перед глазами все еще стояли увиденные во сне бородатый младенец и тот газетный корреспондент, обещавший опубликовать фотографии на первой полосе.
Вадим Суриков по кличке Безмен прибыл в Краснодар поздним вечером и начал действовать без промедления. Похоже, удача сама плыла в руки. Людей, интересовавших его, сегодня засекли в ресторане «Тройка». На место прибыли два местных парня из бригады Шеста, в ресторанном зале они сумели сделать несколько фотографий. А потом проследили, куда объекты направятся после застолья. Один из мужиков, долговязый, лет сорока, остановился в гостинице «Юность». Он ни от кого не прятался, поэтому отследить его перемещения оказалось совсем простым делом. Вернувшись в гостиницу, он купил в киоске книжку в бумажной обложке, заперся в своем номере и вскоре погасил свет. Через портье выяснили: зовут мужика Иго