— Нет. Мне только хочется...
— Та-а-а-ак.
Он останавливается, ставит масляную лампу на каменную полку кладки, поворачивается ко мне так, чтобы прятать в тенях своё лицо, а моё видеть до мельчайшей чёрточки. Не люблю, когда отец так делает. И до сих пор не привык. Надо будет, когда получу право называться магом, хорошенько изучить этот отцовский приём и пользоваться им.
— И чего же именно хочется моему сыну?
— Па, я же просто так сказал.
— Неужели?
— Честное слово!
— И я должен поверить?
— Па, я вовсе не думаю о женщинах!
— Ни единого мгновения?
— Ни... Ну почти ни единого!
Он смеётся. Негромко и добродушно.
— Знаю. А почему тебя вдруг заинтересовала наша нанимательница?
— Ну-у-у... Она очень богатая, верно?
Отец кивает:
— Да, водрузить вокруг столько камня могут позволить себе только богатые люди.
А мне не нравится. Камень всегда холоден и безжизнен. Куда лучше дерево! Правда, от саэннской жары спасают только толстые каменные стены... У нас дом тоже каменный. Больше, чем наполовину. Но наша семья вовсе не самая богатая в городе. Хотя и не бедная тоже.
— А богатство... Оно меняет человека?
— Почему ты спрашиваешь?
— Потому что...
Харти, соседский парень, недавно остался без отца, занимающего завидное местечко в Регистровой службе. А самого его туда не берут. Да и кто пустит юнца к деньгам? Вот и пришлось семье Оттом проститься с прежним домом, распродать почти всё, что имели, и перебраться в квартал победнее. А Харти, встретив меня вчера, скривил рожу и сказал: «Теперь совсем зазнаешься и прошлое забудешь!»
— Какой-то дурак тебя упрекнул?
— Вроде того.
Отец недовольно качнул головой.
— Тебе пора перестать слушать всех подряд. На сотню людей, дай боги, найдётся хоть один разумный человек, который понимает: не всем и не всегда благополучие даётся даром. А остальные девяносто девять будут корить тебя богатством, красотой, талантом... Да неважно, чем! Потому что у них всего этого нет. Или есть, но не такое, какого бы они хотели.
Конечно, он прав. Но всё равно больно. И я даже хотел бы поделиться... Если бы мог.
— А та женщина, она... По ней видно, что богатая?
— Честно скажу, не знаю.
— Как это?
Отец хмыкнул:
— А я не видел её лица.
— Совсем?
— Знатные дамы всегда носят покрывало, разве не замечал?
— Ну да, но...
— Хочешь сказать, она могла бы сделать исключение для меня?
А почему бы и нет? Мой отец — красивый мужчина, и на него заглядываются многие женщины. Чем неизменно вызывают злость и раздражение у моей матери. Но она зря боится оказаться брошенной, потому что Карлин любит её. Во всяком случае, не могу представить, кто станет покорно терпеть матушкины придирки, не любя её!
— Могла. Раз уж лично встречалась.
Он хлопает меня по плечу:
— Личная встреча ещё не означает личного интереса, сын! И запомни: богачи снисходят до таких встреч только в одном-единственном случае. Когда дело слишком важное, чтобы быть доверенным лишним ушам.
— И что же тут важного? — Окидываю взглядом коридор, в середине которого мы остановились. — Убрать старые заклинания и сплести новые? Это важно?
— Вполне. Вот представь только, хозяйка узнала, что к ней собираются нагрянуть воры. Что это означает? Они откуда-то прознали, как обойти магические ловушки. Можно просто и открыто заменить заклинания, но можно... Попробовать захватить воров и узнать, кто продал им хозяйские секреты. Поэтому мы будем плести не смертоносные чары, а только удерживающие.
— Но ведь... Когда воры будут пойманы и допрошены, их...
— Убьют, разумеется.
Отец продолжил мою мысль спокойно, даже равнодушно, а меня передёрнуло, как от порыва холодного ветра.
— Не думай о них, Мэл. Они выбрали свою дорогу, мы шагаем по своей.
— Но мы будем виноваты в том, что...
Отцовская ладонь сжала моё плечо.
— Никогда. Слышишь? Никогда не вини себя в чужом зле. Богачка может ведь и сдать воришек Городской страже, чтобы они получили законное наказание.
— Но ты сказал, что...
— Да, скорее всего, она отдаст приказ убить.
— Почему ты так решил?
Он помолчал, глядя в сторону, на уходящий в темноту коридор.
— Я не видел её лица, это верно. Но зато слышал голос. Наша нанимательница из породы людей, которые действуют по одним им ведомым правилам, а чаще и вовсе без правил. Деньги и власть, знаешь ли, быстро уверяют человека во всемогуществе и вседозволенности... Ладно, не будем сейчас об этом говорить. Согласен?
Киваю. Конечно, не будем. И так что-то жутковато становится... Это всё моё воображение. Получило подходящую игрушку и разыгралось. Сразу стали мерещиться зловещие тени, холодное дыхание призраков, текучие лужицы...
Стойте-ка. Дыхание мне не чудилось. Невидимые занавеси и впрямь колыхнулись, натянулись, словно зацепленные кем-то или чем-то, и отпрянули назад, то ли разорванные, то ли освободившиеся самостоятельно. Надо сказать отцу. Он не особенно прислушивается к моим рассказам о нитях, висящих повсюду, но и не оставляет совсем уж без внимания.
А почему я подумал о лужице? Опускаю взгляд. Точно! Мы же стояли на сухом месте, а теперь у ног отца явственно заметно мерцающее в отсветах лампы озерцо. И не только у ног, но и на них...
— Прочь!
Отец толкает меня так сильно, что я не могу сохранить равновесие и падаю, откатываясь на несколько футов дальше по коридору.
— Па?
Он стоит неподвижно и напряжённо, словно пытается что-то понять или услышать.
— Уходи!
— Что случилось?
— Скорее!
Теперь лампа хорошо освещает его лицо, и я вижу то, чего никогда не ожидал увидеть. Страх. Но страх не за собственную жизнь, а за... Мою.
— Па...
— Если ты не уйдёшь...
Я умру. Это понятно. Но от чего?
Мне тоже становится страшно. Я растерянно еложу по скользким заплесневелым плитам пола, но ухитряюсь подняться. Примерно в десяти шагах от отца. Карлин стоит, безвольно опустив руки, с кончиков пальцев которых... Капает кровь.
Нет, не только с кончиков. Она просачивается через кожу. Через всю кожу: тёмные пятна проступают на штанах, на рубашке, ткань намокает всё больше...
— Ухо... хр-р-р...
Красная полоса поднимается по шее отца. Глаза, уже невидящие, плачут кровавыми слезами. Лица больше нет, осталась только маска, но не карнавальная, с замёршими раскрашенными чертами, а живая. Текучая.
Надо бежать. Вот только ноги, сволочи, не слушаются. Ещё стена некстати оказалась за спиной. И взгляд не хочет отрываться от кровавой статуи, ещё несколько вдохов назад бывшей моим отцом. Собрать последние силы, повернуться и...
Не успеваю, потому что ещё ничего не закончено. Вслед за кровью на лицо выползают тёмные, почти чёрные, масляно блестящие капли. Неторопливо собираются вместе, трутся бочками, сливаются в лужицу, похожую на ту, на полу, но не гладкую, а...
Медленно и лениво рождается новая маска, ничем не напоминающая отцовские черты. Высокие надбровные дуги, тонкий прямой нос, острый подбородок. Из лужицы выступает лицо. Очень красивое и... вне всякого сомнения, женское!
Веки вздрагивают, поднимаются... Под ними нет ничего, кроме той же вязкой и густой жидкости, но я чувствую: на меня смотрят. Неотрывно и внимательно.
Узкие губы вздрагивают, приоткрываются. Тишина остаётся тишиной, и всё же, я слышу. Всей кожей собственного тела.
— Я иду за тобой... Жди...
А потом черты маски вновь начинают течь, лужица сжимается в шар и...
Словно оттолкнувшись от отцовского лица, бросается ко мне.
Всё происходит так быстро, что успеваю только выставить вперёд руки с растопыренными пальцами, словно надеюсь закрыться. Щит плоти, раскалённой изнутри, разве он способен спасти? Оказывается, да.
Комок разбивается, ещё не успев столкнуться с моими ладонями. Разлетается каплями, одна из которых... Всё-таки добирается до моего лица, принося с собой мгновенное и мерзкое онемение. Я тру щёку, тру отчаянно, но безрезультатно: всё остаётся при мне. И горе, и ужас, и боль.
Их так много, и они такие сильные... Намного сильнее меня. И всё, что я могу, только крикнуть:
— Отпустите!..
— Дурной сон?
Он сидит на подоконнике. Куртка накинута на плечи, и только по одной этой детали можно предположить, что демон всё-таки ложился спать. Иначе зачем бы ему понадобилось избавляться от не слишком пригодной для сна одежды?
— Да.
— Я понял, услышав ваш... крик.
Ах, он ещё и спокойно смотрел, как меня мучают кошмары? Хочется спросить, получил ли удовольствие от увиденного, но с моих губ слетает обиженное:
— И чего не разбудил?
— Посреди ночи?
Растерянно пялюсь на рассветное небо за плечами демона.
— Уже утро.
— А мне казалось...
— Со снами так всегда, — машет он рукой. — Длятся считанные мгновения, но выматывают так, словно провёл в них не меньше недели, и всю без отдыха.
— Так и надо было...
— Разбудить?
Демон несогласно качает головой.
— Лабиринты Полночного Замка нельзя рушить по собственному усмотрению. Как бы этого ни хотелось. Потому что когда человек закрывает глаза, он тем самым разрешает своей душе немножко побыть свободной от тела. Но свобода, разумеется, не полная. Между плотью и духом остаётся протянутой тоненькая нить, тропинка, по которой можно вернуться. Потому если нарушаешь чужой сон, можешь разорвать эту ниточку. И что тогда получится?