— Немножко задержались, — повинно склонил голову демон. — Позволите испросить прощения?
Достаёт из корзинки леденец и протягивает мальчику. И когда только успел?! Лавочник не давал нам конфет. Значит, Джер сам её где-то взял? Стащил? Нет, на него непохоже. Купил? Но я же всё время был рядом и заметил бы...
Нет. Я витал в своих дурацких мыслях, потом засмотрелся на представление. А демону вряд ли был интересен танец лент, вот он и изучал лотки с лакомствами. Сладкоежка с Полей Отчаяния... Рассказать кому, не поверят.
— Ага! — Леденец прячется в жадно сжатой ладошке. — Вы, это... Поговорите с госпожой Смотрительницей?
Хмуро спрашиваю:
— А надо?
Мальчишка зябко поёживается:
— Она спросила, а я и рассказал... Обо всём. А то бы ругаться стала. А мы не любим, когда госпожа ругается. И сама она не любит.
Надо же, искренне заботится о покое Смотрительницы. Странно. Не помню, чтобы раньше между воспитанниками Дома призрения и его управительницей существовало что-то, похожее на любовь. Или я просто не успел заметить?
И не пытался замечать, если честно. Думал только о себе в те дни. И даже не столько думал, сколько отчаянно старался вернуться. К прежнему ощущению жизни. А возвращения всё не происходило и не происходило...
Мешали сны, в которых повторялась одна и та же история — четверть часа в сыром и тёмном подвале, из которого я выбирался на ощупь, потому что когда пришёл в сознание, масло в лампе давно уже закончилось. Впрочем, о свете я даже не думал, потому что в темноте глазам было легче плакать. Зато когда добрался-таки до выхода, едва не ослеп от солнечных лучей.
Мешал желвак, перекатывающийся с места на место и напоминающий о случившемся. Нет, не так. Не дающий забыть — вернее. А заодно не позволяющий внятно произносить слова и затрудняющий дыхание, пока, наконец, не обосновался в щеке.
Мешало предательство матери, не соизволившей даже попрощаться. Хотя понимаю, как сильно она боялась смотреть мне в глаза. Но что толку в этом понимании? Ничего не вернёшь, ничего не изменишь.
Многое мешало мне тогда. А сейчас? Пелены больше нет? Не узнаю, пока не проверю.
— А вот и наш герой!
За прошедшие годы она не могла не измениться. И всё же узнавалась с первого взгляда. А ещё и тогда, и сейчас вызывала у любого наблюдателя удивлённый вопрос: почему? Почему женщина, не лишённая привлекательности, обладающая недюжинным магическим талантом избрала для себя такой странный путь по жизни?
Сухие пальцы, строго сжатые на костяном веере — игрушке, без которой в жаркие саэннские дни бывает невозможно дышать. Безупречно прямая спина и осанка наставницы дочерей богатого рода. Гладко причёсанные тёмные волосы и тёплые карие глаза. Да, не девочка. Но и не старуха, о чём довольно громко заявляет под складками мантии высокая и пока не нуждающаяся в поддержке корсета грудь.
— Доброго дня, dyesi Вилдия.
Кланяюсь. Не с удовольствием или искренним желанием. Просто не могу не поклониться. Потому что вижу: столпившиеся за спиной женщины малыши одеты чистенько и опрятно, а мордашки, оживившиеся при виде корзины со сладостями, не так голодны, как могли бы быть.
— Ты не забыл моего имени? Право, я удивлена. И мне очень приятно.
— Но ведь вы тоже меня не забыли?
Она улыбается и кивает:
— Не смогла бы. Как можно забыть тот единственный раз, когда в Доме призрения оказался человек, которому до совершеннолетия оставалось меньше года?
Да, случай необычный, почти невероятный. Вот только в голосе Смотрительницы слышатся нотки двусмысленности. Как будто слова описали причину, пригодную для всех, но за ней прячется ещё одна, так сказать, для личного употребления.
Краем глаза ловлю настороженный и слегка недоумевающий взгляд демона. М-да, нехорошо получилось. Надо было рассказать заранее, потому что...
— Простите за вмешательство, любезная госпожа, но мой молочный брат никогда не упоминал об этой странности своей жизни. И я горю желанием узнать подробности из ваших прекрасных уст!
Дамский угодник нашёлся! Ни рожи, ни кожи, а туда же... Зато заливается певчей птахой, и небезуспешно. Но кажется, я по-настоящему попал впросак.
Вилдия усмехнулась:
— Вам следовало бы расспросить его самого. Но поскольку никакой тайны в случившемся нет... Если вы предложите мне свою руку, мы поднимемся в кабинет и за бокалом фруктовой воды вполне сможем обсудить всё, что вас интересует.
— С радостью и удовольствием, госпожа!
— И Маллет, разумеется, разделит наше общество?
Есть вопросы, не предполагающие ни ответа, ни возражения. Отдаю корзинку радостно галдящей малышне и покорно плетусь за парочкой, увлечённо воркующей о превратностях погоды и ненастьях, посещающих людские души.
Всё не так. И внутри меня, и снаружи. Но если с собственными странностями можно повременить, то внешние изменения, настойчиво обращающие на себя внимание, ждать не желают. Дом призрения стал совсем другим. Пожалуй, у меня бы язык не повернулся теперь называть его «приютом».
Нет сырости, стены выбелены, пол не проваливается под ногами, с потолка не сыплется труха штукатурки. Всё подновлено или просто заменено. А ведь ещё семь лет назад этот дом был ничем не лучше склепа, из которого юные создания стремились вырваться на свободу с таким усердием, что попадали в гораздо худшие ловушки.
Я помню, как двое парнишек радовались, что приглянулись в подмастерья известному магу. Прыгали и ходили колесом от счастья. Ну ещё бы, ведь они думали, что за стенами приюта их ждёт прекрасная и волшебная жизнь, и не пройдёт и десятка лет, как сами смогут творить чары, какие только пожелают...
Оба сгорели, как свечки. Я как раз сдавал экзамены в Регистр и слышал, как в коридорах Обители шептались о преждевременной кончине юных служек. Разговоров ходило много и разных, но сплетники оказались едины в главной причине: пареньки умерли по вине хозяина. Перетрудились. Износили себя в считанные месяцы. А всё почему? Потому что верили в лучшее. И никто не захотел или не смог рассказать им о тенях, в которые попадаешь, если захочешь спрятаться от жаркого солнца.
Вилдия обернулась, словно почувствовав, что я замедляю шаг больше необходимого.
— Не узнаешь родной приют?
— Нет, dyesi. Здесь всё стало иначе, чем я помню.
На губах женщины появилась смущённая улыбка:
— Рада, что ты заметил.
— Почему?
— Потому что оценить мои труды может только тот, кто видел обе стороны жизни.
Она переступает порог кабинета, а Джер, предупредительно пропуская Смотрительницу вперёд, оборачивается и смотрит на меня с таким выражением в глазах, что хочется отступить и спрятаться за углом коридора. Охотник, нацелившийся на добычу. Хорошо ещё, что невидимый арбалет направлен не в мою сторону, но легче почему-то не становится. Неужели меня заботит судьба колоска, выбранного демоном для кровавой жатвы? Быть того не может. Тогда что заставляет сердце испуганно замирать?
Боюсь, что остро отточенный серп заденет меня? Нет. Боюсь, что отскочит в сторону и ударит по невинным и непричастным. Я смогу уйти от атаки. Смогу отразить, если понадобится. Но моя победа непременно обернётся поражением для кого-то другого. Хорошо, если это будет враг, ненавистный и непримиримый. А если кто-то случайный? Кто-то, из любопытства или по незнанию вставший на нашем пути? Вернее, на моём. Как сказал демон? Я всё теперь делаю сам. Значит, и отвечать буду сам. За всё. Но боги, как же это трудно!
— Так о чём мы собирались побеседовать? — Вилдия расправляет полы мантии, усаживаясь в широкое кресло, пока Джер придирчиво принюхивается к разлитому по бокалам напитку.
— О прошлом, любезная госпожа, только о прошлом.
— А я полагала, приятнее и увлекательнее строить планы на будущее.
Демон сделал глоток и удовлетворённо сощурился:
— В таких разговорах нет смысла, госпожа. Наступающий день не принадлежит нам в ещё большей мере, чем прошедший, но то, что было вчера, мы хотя бы помним. А то, что будет завтра... Оно просто БУДЕТ. Но какое? Не узнаем, пока будущее в свою очередь не станет прошлым.
Смотрительница помолчала, задумчиво переводя взгляд с меня на демона.
— Вы, в самом деле, молочные братья?
— Если судить строго, да, — кивнул Джер. — Мы пили из одного и того же источника, просто один больше, другой меньше.
Врёт? Если вспомнить его собственное утверждение, нет. Впрочем, на сей раз он не сказал и той «правды», которой потчевал Тайану. Вроде бы всё то же самое, и вовсе не то. Даже Вилдия отметила эту странность, но по-своему:
— Вы умеете играть словами, любезный dyen. И судя по тому, как легко это делаете... Занятие прибыльное?
— Не очень. Но на жизнь хватает. А уж на смерть я успел заработать с лихвой!
Вилдия рассмеялась, обмахиваясь веером:
— Маллету повезло, что у него есть такой брат. Жаль только, вас не было рядом с ним в то время, когда...
— Кстати, о времени. — Демон плюхнулся в кресло напротив Смотрительницы. — Я жду подробнейшего рассказа!
— Может быть, сам виновник?.. — Женщина вопросительно посмотрела на меня.
Снова теребить шрамы памяти? Нет ни сил, ни желания.
— Увольте.
— Но ты не возражаешь?
— Против чего? Эта история известна слишком многим, и смысла молчать нет. Никакого.
— Тем более, зритель со стороны порой видит намного больше, чем сам участник представления, — заметил Джер.
Ага. Выпучивает глаза, хлопает ресницами, ахает и охает, но даже не представляет, какие страсти обуревают актёров на сцене.
— Видит? Наверное. Но понимает ли, что именно он видит?
— Сейчас и узнаем! Любезная госпожа усладит наш слух звуками своего чудесного голоса?
Вилдия ещё раз посмотрела на меня, словно ища ответ на ранее заданный вопрос. Не нашла, огорчённо отвела взгляд и приступила к рассказу:
— По древним обычаям и доселе исполняющимся законам маг признаётся совершеннолетним при наступлении двадцати двух лет...