Расовая теория родилась на основе синтеза естественных и гуманитарных наук, именно на стыке биологического и социального мышления и расцвела расовая философия во всем своем многообразии. Ведущие европейские индустриальные державы, вступив в пору формирования наций, создали свои расовые концепции, свои «мифы крови». Россия в силу географической уникальности, на наш взгляд, только вступает в пору формирования нации. Русским еще предстоит пережить эту социобиологическую мутацию сознания. Основания для уверенности в том, что соответствующее изменение мировоззрения будет успешным, имеются как в истории русского народа, так и в русском философском наследии.
Вся история России есть история размежевания с другими народами – в особенности с народами инорасовыми. Вопреки распространенному убеждению, русские колонисты на просторах Сибири, Средней Азии и Дальнего Востока вовсе не растворялись в массах аборигенов, не калечили свой род метисацией. Наоборот, в инородческом окружении русские, подчас более жестко следовали инстинкту расовой гигиены, чем в своих священных родовых землях.
Русские геополитические победы были возможны только потому, что русские колонисты были сильнее, трудолюбивее, умнее, сплоченнее, чем туземцы. Их жизнеродная сила и производительность труда были выше, чем преимущественно и объясняется беспрерывное раздвижение границ Российской Империи вплоть до соприкосновения с великими цивилизациями.
Иноземцы-завоеватели никогда не получали среди русских верноподданного населения, готового на ассимиляцию. Даже татаро-монгольское иго, которым нам тычут в лицо нечистоплотные историки, ничуть не сказалось на русской этнической обособленности. С врагом если и роднились, то только вынужденно и только в княжеских верхах. Россия могла склонить голову перед силой, но русские никогда не делали свой дом проходным двором, в котором смешиваются разноликие племена. В этом смысле Россия выгодно отличается от Европы, не говоря уже об Америке.
Русская мудрость, русская идея в самой своей сердцевине всегда были обоснованием сохранения расовой чистоты. Войны с туретчиной, татарщиной и латинством – главное тому свидетельство. Русские религиозные и светские доктрины всегда определяли за русскими особую миссию, которая играла просветляющую и цивилизующую роль в отношении других племен. Ощущение избранности всегда присутствовало в русских, когда они имели дело с другими народами, что хранило их от массовых помесей с басурманами и латинянами.
Русская социальная философия и критическая публицистика многое сделали для осознания пути России в прошлом, для разоблачения уродств социалистической и либеральной мысли. Но беда и вина русской философии в том, что она пренебрегала материально-биологическими условиями жизни народа, собственным народом как таковым – его телесной сущностью, измерениями его характера, порожденными природными факторами и самой историей. Этика русской идеи во многом лежала за пределами самого русского народа как органического целого. В этом смысле русская философия, говоря о всечеловечности, все время пренебрегала необходимостью зафиксировать природное (а не только духовное) отличие русских от прочих народов. Федор Михайлович Достоевский, к примеру, только в записках помянул, что «всечеловечность» для него – это власть русских.
Русская философия со всех сторон анализировала истоки и смысл российской государственности. Она вплотную походила к осознанию роли русского народа в государственном строительстве и постановке задачи выделения русского национального ядра как государствообразующего. Николай Александрович Бердяев писал: «Всякая империя, исторически жизнепригодная, должна иметь пребывающее национальное ядро, из которого и вокруг которого совершается ее всемирно-историческая работа».
Но, даже подходя к этой меже, отделяющей абстрактную философию от национальной, русские философы продолжали говорить о вселенском характере русской исторической миссии. Тот же Бердяев писал, что наш «национализм должен выражать русский всечеловеческий народный характер». Современные задачи выживания русских требуют иной ориентации – не на общемировые задачи, а на национальный эгоизм, цивилизованный расовой идеей и теорией социальной корпоративности.
Диалектика национальной души и национального тела оказались для русской философии камнем преткновения. Лишь немногие выдающиеся мыслители преодолевали внутренний конфликт, отказывались от той самой болезни, в которой они сами изобличали русскую интеллигенцию – от беспочвенности.
Одним из таких философов был Сергей Николаевич Булгаков, который нашел в себе силы заявить: «Родовое начало, психея есть для человека непреложный факт его собственной природы, от которого он онтологически не может, а аксиологически не должен освободиться, ибо это означало бы развоплотиться, перестать быть в своем собственном человеческом чине. Это люциферическое восстание против Творца». Он признал, что здравому национальному самосознанию должно понимать, что «национальность есть для нас и страсть, и бремя, и судьба, и долг, и дар, и призвание, и жизнь. Ей должна быть являема верность, к ней должна быть хранима любовь, но она нуждается в воспитании, просветлении, преображении. Космополитический гомункул вольтеровского и коммунистического образца в жизни не существует… Только национальное есть и вселенское, и только во вселенском существует национальное». Нация, как ее понял Булгаков, опирается на инстинкт, переживаемый как чувство национальной идентичности. Лишь затем «инстинкт переходит в сознание, а сознание становится самопознанием. А отсюда может родиться и новое национальное творчество. …Национальное сознание и чувство могут известным образом (несмотря на подсознательный характер национальности) воспитываться, и, конечно, также и извращаться».
Извращения начинаются с безразличия к национальному, с мифологии «многонациональности», а кончаются открытой злобной русофобией. За бессчетными повторениями нелепиц о «многонациональности» России и правах «национальностей» на племенной сепаратизм, требующий все больших и больших прав и свобод, стоит «союз интеллигентщины с татарщиной» против русского народа.
В противовес этому союзу Булгаков ясно и недвусмысленно заявлял: «Даже те государства, которые в своем окончательном виде состоят из многих племен и народностей, возникли в результате государственной деятельности одного народа, который являлся в этом смысле «господствующим», или державным. Можно идти как угодно далеко в признании политического равенства разных наций, – их исторической равноценности в государстве это все равно не установит. В этом смысле Россия, конечно, остается и останется русским государством».
Прерванный большевистским переворотом полет русской мысли мог и должен был прийти к расовым идеям. Неслучайно в советское время (20-е годы) возникло понимание необходимости евгенических законов, а изучение антропологических различий между народностями страны велось на самом высоком уровне. О многом говорит и метод элитного отбора, отсекающий от власти дегенератов и выродков (см. приложение к настоящему сборнику).
Вторая мировая война и последующая волна «денацификации» отложили неизбежное возвращение к идеям качественного улучшения человеческой природы и сохранения генетического здоровья русского народа. Мы возвращаемся к русской идее и возвращаем ей природно-телесную составляющую, которой ей так не хватало в прошлом. Мы избавляем русскую философию от безродности, понимая, что «самым безобразным детищем того, что называется современной культурой, является именно ее плоскостность, ее отрицание времени, рода и племени. Безродность, как осуществляемое начало, есть начало неосуществимое, и в этом заключается осуждение всех окрашенных им течений мысли».
Мы намереваемся осуществить будущую Россию, обеспечить в ней будущее русского народа, а потому отказываемся от безродности. Мы – русские, русская идея – апология нашего прошлого и обоснование нашего будущего. Мы ее никому не навязываем и отдавать не собираемся. Но все, что пытаются выдать за русскую идею, подмешивая в нее интернационализм и «общечеловеческие ценности» мы отвергаем как пошлое извращение. Наша идея чиста, как чиста должна быть кровь нации.
Мы не можем принять космополитизма в православии. «Денацификация» православия есть гнусная клевета на Русскую Церковь, подмена ее традиционных основ либеральными выдумками последних лет. Вопреки глупым попыткам «вычистить» нацию из православия, мы говорим: «нация в православии есть, и она богоугодна». Нация, как писал Георгий Петрович Федотов, в христианстве оправдана, как оправдана и человеческая телесность. Утверждать иное – значит соучаствовать в сатанинском восстании против Создателя.
Замечательный русский философ Алексей Федорович Лосев отмечал, что «тело – не просто выдумка, не случайное явление, не иллюзия только, не пустяки. Оно всегда проявление души, ее след. В каком-то смысле сама душа». Именно поэтому национальное тело неотделимо от национальной души. Последняя превращается в отвлеченную выдумку, когда толкуют о праведности, произнося вне контекста и понимания «нет ни эллина, ни иудея». Национальная, расовая предопределенность бытия человека в прошлом и будущем обоснована в православии, как ни хотелось бы кому-то выдать каждую мировую религию за религию всесмешения и повесить на православие этот содомский грех.
Мы должны сослаться на глубоко религиозную идею Николая Федоровича Федорова, изложенную в его «Философии общего дела» – на идею воскрешения отцов во плоти и крови, соответствующую христианской эсхатологии и ищущую пути соработничества Богу в деле победы человеческой телесности над смертью. Причем речь идет не о выведении «общечеловека», а о воссоздании ушедших поколений во всей их национальной, расовой, культурной конкретности.
Вслед за Константином Николаевичем Леонтьевым мы осознаем, что «идея всечеловеческого блага, религия всеобщей пользы, – самая холодная, прозаическая и вдобавок самая невероятная, неосновательная из всех религий». Наша религия и наша философия – это религия и философия блага русского народа.