Так что не следует идеализировать механизм естественного отбора и полагать, будто он всегда отбирает лучших. По свидетельству того же А. Н. Северцова, «многие дегенерировавшие формы принадлежат к числу наиболее цветущих групп животного мира». В мире человеческом – та же картина.
Пора перестать петь дифирамбы природе, призывать жить в гармонии с ней. В ней самой нет никакой гармонии, П. Шассар в этом совершенно прав. В разных расах и разных народах проявляются разные сущности, постигаемые ими в процессе самопознания. Для В. Соловьева было неважно, что нация думает сама о себе, а между тем это наоборот, очень важный показатель, ибо способность каждой расы и каждой нации к самопознанию это способность к самопознанию заложенных в них сущностей, т. е. то, что раса или нация «думает о себе», предопределено ее сущностью. Каждая сущность имеет свою судьбу, т. е. и судеб столько же, сколько сущностей. Судьба каждой сущности это ее имманентное свойство.
Когда говорят о предназначении белой расы, то прежде всего вспоминается знаменитое стихотворение Р. Киплинга «Бремя Белых»:
Твой жребий – Бремя Белых!
Как в изгнанье, пошли
Своих сыновей на службу
Темным сынам земли;
На каторжную работу —
Нету ее лютей —
Править тупой толпою
То дьяволов, то детей.
Киплинг, конечно, прекрасный поэт, но в данном случае мысль, изреченная им, есть ложь. У него получается так, что белая раса не имеет никакой иной миссии, кроме служения другим расам, кроме принесения себя им в жертву, не рассчитывая при этом ни на какую благодарность.
Точно так же коммунисты внушали русскому народу мысль, что его главная задача – возвысить до своего уровня разные нацменьшинства. И русские люди тоже посылали «своих сыновей на службу темным сынам земли», строили во всяких союзных республиках заводы и фабрики, учили детей, воспитывали национальные кадры, а сегодня с ужасом спрашивают себя: Зачем все это? И для кого? Встречным потоком из осчастливленных республик хлынула на Россию волна этнической преступности точно так же, как захлестывает она сегодня и Европу вместе с наплывом иммигрантов, а Европа и Россия, описанные Н. Я. Данилевским в одноименной книге как антиподы, ведут себя в данной ситуации одинаково.
Внушив людям мысль, что их главное достоинство – терпение и служение другим, на них очень легко паразитировать. И паразиты принадлежат к числу наиболее цветущих групп человечества – все по А. Н. Северцову. Только паразиты человечества обладают к тому же гипнотическим даром убеждать людей в том, что их высшее призвание – кормить паразитов. Ф. Ницше, правда, тоже говорил: «Кто высшего рода, тот кормит наибольшее количество паразитов», но он просто констатировал факт, а отнюдь не восхищался им.
Живущие в Европе ветви белой расы отказались от выполнения своих миссий и стали служить чужим богам. Разумеется, это не случайность, это тоже судьба, предопределение, предрасположенность. Но сказанное вовсе не значит, что европейским расам суждено служить другим, и ничего тут не поделаешь. Нет, просто у европейских рас есть предрасположенность поддаваться гипнозу чужих идей, все остальное – только следствие.
Ф. Ницше в своей «Генеалогии морали» изложил свой взгляд на историю, в которой он видел противостояние двух принципов. Один из них он условно называл римским, другой еврейским. Имелось в виду противостояние принципа аристократизма и принципа равенства. Христианское учение о равенстве лежало, по мнению Ницше, в основе всех последующих революций, которые только «переводили его на язык насилия». Первым реваншем римского принципа Ницше считал эпоху Возрождения, контрударом еврейского принципа – Реформацию, а впоследствии – Французскую революцию, в итоге которой опять победил римский принцип в лице Наполеона. Если бы Ницше дожил до 20-х годов ХХ века, он смог бы увидеть продолжение этой исторической драмы – противоборство коммунизма и фашизма.
Интересно, что действующие лица этой драмы каждый раз появлялись из двух определенных точек. Одной из них была Швейцария: там подвизался Кальвин, учение которого стало ударной силой протестантизма, оттуда вышел главный идеолог Французской революции Руссо, оттуда же выехал в пломбированном вагоне курсом на революционный Петроград Ленин.
Трамплином для противоположных сил всегда была Италия. Именно это обстоятельство я имел в виду, дав своей статье, напечатанной в миланской газете «Пополо д’Италиа» (№ 1, ноябрь 1999), название «Италия как краеугольный камень истории». В Италии началось и достигло своего наивысшего расцвета Возрождение, Наполеон был родом с итальянского острова Корсика (ныне находящегося под властью Франции), в Италии же возник фашизм.
Однако геомистическое значение Италии не было понято двумя величайшими гениями, рожденными итальянской землей, – Данте и Эволой. Оба они поскользнулись на идее Империи. Для Данте, жившего в раздираемой феодальными распрями средневековой Италии, заблуждение было понятным: он мечтал о вселенской монархии, которая установила бы мир. Он идеализировал в этом плане Римскую империю, но попутно он пришел к мысли о богоизбранности древних римлян. В трактате «Монархия» он писал, что «римский народ занял первое место в состязании со всеми, домогавшимися владычества над миром, следовательно, он занял его по божественному решению». Мысль эта могла быть навеяна Данте его гидом по аду Вергилием, который вложил в «Энеиде» в уста Анхиза знаменитые слова о назначении римлян:
Ты же, о римлянин, помни: ты призван народами править.
Вот искусства твои: искать благодатного мира,
Всех покорных щадить и прощать, но карать непокорных.
Ю. Эвола в своей книге «Мистерия Грааля и имперская идея Гибеллинов» называл власть императоров Священной Римской империи воплощением высшего по сравнению с властью католической церкви принципа, идеи, более возвышенной, нежели христианская. Эвола думал, что у древних арийцев правитель был одновременно носителем сакрального начала. В действительности такое сочетание имело место в древнем Китае, а как раз у арийских народов (хотя и не у всех) Ж. Дюмезиль обнаружил очень древнее трехфункциональное деление, как на земном, так и на небесном уровне.
В Китае, в отличие от Западной Европы, институт монархии был наделен намного более сильной сакрализацией, нежели религиозная система. Отличительной чертой китайской монархии был синтез ритуального и политического. Государство, имевшее свой традиционный сакральный фундамент, относилось к религиозным системам как к чему-то низшему по сравнению с его собственной сакральностью. Религия не являясь в Китае высшей сакральной ценностью – вещь немыслимая ни в европейском (христианском), ни в мусульманском культурном ареале (см. предисловие А. С. Мартынова к сборнику «Буддизм и государство на Дальнем Востоке» (М. 1987).
По Эволе, образование жреческой касты, как особой и господствующей, привело к осквернению политической идеи. Первой антитрадиционной революцией была та, в которой жрец вытеснил «божественного короля», в которой «религии» заняли место элит («Языческий империализм», с. 16). По Ж. Дюмезилю и в реальной истории образование сословий жрецов и воинов было естественным результатом развития общества. «Брахманы не благоденствуют без кшатриев, кшатрии не благоденствуют без брахманов», – говорится в «Законах Ману». Появление же «божественных императоров» знаменовало собой начало упадка Рима, а вовсе не новое обретение «примордиальной сакральности», как сказал бы Дугин.
Римская империя пала, но слово «Рим» продолжало оказывать магическое действие. Москва претендовала на звание «Третьего Рима» – образ языческой империи вдохновлял ее. Казалось бы для Православной монархии достаточно было и того, царь – помазанник Божий. Но русским царям хотелось видеть своим предком – Рюрика – мифического Пруса «суща от рода римского царя Августа».
Тот же инстинкт двигал и Достоевским, когда он вкладывал в уста своего героя Шатова собственные мысли: «Цель всякого движения народного, во всяком народе и всяком периоде его бытия, есть единственно лишь искание бога, бога своего, непременно собственного, и вера в него как в единого истинного. Бог есть синтетическая личность всякого народа, взятого с начала до конца. Никогда еще не было, чтобы у всех или у многих народов был один общий бог, но всегда и у каждого был особый». «Когда боги начинают становиться общими, то умирают боги и вера в них вместе с самими народами. Чем сильнее народ, тем особливее его бог. Никогда не было еще народа без религии, т. е. без понятия о зле и добре. У всякого народа свои собственные понятия о зле и добре и свое собственное зло и добро. Когда начинают у многих народов становиться общими понятия о зле и добре, тогда вымирают народы, и тогда само различие между злом и добром начинает стираться и исчезать». «Всякий народ до тех только пор и народ, пока имеет своего бога особого, а всех остальных на свете богов исключает безо всякого примирения, пока верует в то, что своим богом победит и изгонит из мира всех остальных богов. Так веровали все с начала веков, все великие народы по крайней мере, все сколько-нибудь отличенные, все стоявшие во главе человечества». «Если великий народ не верит, что в нем одном истина (именно в одном и именно исключительно), если не верует, что он один способен и призван всех воскресить и спасти своею истиной, то он тотчас же обращается в этнографический материал, а не в великий народ. Истинно великий народ никогда не может примириться со второстепенной ролью в человечестве, или даже с первостепенной, а непременно и исключительно с первою. Кто теряет эту веру, тот уже не народ. Но истина одна, а стало быть, только единый из народов и может иметь бога истинного, хотя бы остальные народы и имели своих особых великих богов. Единый народ «богоносец» – это русский народ» (Ф. М. Д