А где-то неподалеку шла унылая работа. Газета «Культура и жизнь» была создана ЦК для решения кардинальных вопросов по литературе и искусству, в народе ее называли — «Александровский централ», по фамилии главного редактора, советского философа Г. Александрова, на время вошедшего в фавор. Правда, его восхождение резко закончится в 1947 году, когда его сменит на посту новый бесцветный чиновник с большим будущим — Михаил Суслов.
Сурков давно не терпел Пастернака и ждал своего часа. Еще в 1946 году он говорил Тарасенкову, что спор их о Пастернаке «за гранью партийности». И вот в марте 1947-го, после проработки Пастернака в «Правде», не дождавшись от него отмежевания от «ахматовской линии», Сурков выступает с разоблачением поэта-отшельника.
Друзья Суркова по РАППУ обвиняли Пастернака в отъединенности от действительности, индивидуализме и пр. Ничего принципиально нового в статье Суркова не было — снова и снова говорил о том, что поэт отстал от современности, о невнятице смыслов. Но смысл был именно в знаковом характере статьи. На нее требовалось откликаться, поддерживать, одобрять. Теперь и Фадеев, и Вишневский требуют, чтобы Тарасенков признал правильность статьи Суркова и выступил в печати. Вишневский полон священной злобы и не отступает от Тарасенкова ни на шаг.
Отступление. Писательские жены
Жизнь писательской номенклатуры, с постоянной оглядкой на власть, с установочными газетными постановлениями, партийными собраниями как в зеркале отражалась в жизни семейной. Порой получалось так, что большие начальники, приходя домой, сами попадали под жесткую власть своих жен.
Знаменитое стихотворение «Бьется в тесной печурке огонь…» («В землянке») Алексея Суркова было посвящено Софье Кревс. Наталья Соколова (Ата Типот), проведшая с ней несколько лет в чистопольской эвакуации, писала: «Соня Кревс — из эстонцев или латышей, дочь петербургского садовника, который служил у какого-то князя. Соня с достоинством несла бремя жены советского вельможи <…>.
"Сурков устал" (напоминая, что гостям надо уйти). "Суркову пора работать". "Суркову надо поспать после обеда". Сурков неизменно подчинялся. Соня была членом партии, и на моей памяти никогда работала. Однажды, по словам Сони, ее вызвали в партком и спросили о ее <партийных> обязанностях, <в ответ>: "А забота о Суркове? А удобства Суркова?"»
Соколова также вспоминала о несчастной любовнице Суркова, с которой он встречался, приезжая с фронта в Москву.
«Любовницей стала его не то секретарша, не то завлит театра транспорта по имени Женя, — вспоминала Соколова, — которая успела месяца полтора-два побыть первой женой Миши Матусовского и с которой он развелся, чтобы жениться на Жене Второй (имеется в виду вторая жена Матусовского, тоже Женя. — Н.Г.).
Летом сорок второго года Соня, жена Суркова, возвратилась с двумя детьми в Москву и узнала каким-то образом об этой связи. Она прихватила перепуганного Суркова, который всегда предельно боялся своей энергичной, резковатой жены, и поехала к секретарше. Войдя, увидела на столе продовольственные карточки, изорвала их на маленькие клочки, выбросила в окно. "Попробуй проживи". Зонтиком разбила оконные стекла. "Попробуй вставь". (Во время войны стекло было огромным дефицитом, даже маленькие кусочки было практически невозможно достать, его заменяли фанерой, картоном и рентгеновскими снимками, с которых соскабливали черное, словом, кто чем мог. — Н.Г.)
Сурков стоял рядом, руки по швам, и уныло повторял, адресуясь к любовнице: "Мы с вами виноваты и должны страдать". <…> Эту историю мне рассказала сама Соня Кревс, явно гордясь собой, своей решительностью и предприимчивостью»[74].
Совет жен при Совете писателей возник в 1936 году. Положительным было участие женсовета во время войны по организации эвакуации писательского детского сада и лагеря. В то же время оставалась и надзирающая функция, обсуждение морального облика мужей-писателей. У женсовета был выход в писательские партийные органы. Правда, этот орган не смог остановить огромного количества послевоенных писательских разводов.
Писательские жены были легендарными личностями. Жена Вячеслава Иванова — Тамара Иванова обладала кипучей энергией и могла свернуть горы для устройства не только своих детей, но и других тоже.
Софья Касьяновна Вишневецкая, жена Всеволода Вишневского, прошла большую школу (ее первым мужем был автор куплетов Николай Адуев, а затем исторический писатель Е.Я. Хазин, брат Н.Я. Мандельштам). Она была настоящей женщиной-комиссаром, но не на судне, а в жизни. Если прежние семейные партии для нее были не столь удачны, то партию с Вишневским она играла по-крупному и никому его отдавать не собиралась. С ее легкой руки крупного, самоуверенного Вишневского стали в дружеском кругу называть «масиком», его домашним именем. За долгим романом Вишневского с женой писателя Ленча Софья Касьяновна наблюдала, ежедневно читала его дневники, в которых он описывал свои душевные метания, а иногда оставляла надписи на полях. Но она считала, что раз ее муж — классик, ее долг следить за ним, собирать каждую бумажку с его автографом и готовить его наследие к печати.
Когда Вишневский в 1951 году умер, к работе над его литературным наследием все было готово: тысячи его писем аккуратно собраны и разложены, часть его дневников тут же запущена в печать, домашний архив заботливо разложен и сдан государству. После этого жена Вишневского умерла. Миссия ее была выполнена.
Изгнание Тарасенкова из «Знамени»
К весне 1947-го Вишневский чутко улавливает, что от него чего-то ждут. И хотя напечатанные в журнале романы «Сталинград» Виктора Некрасова, «Спутники» Веры Пановой получили Сталинскую премию и только что вышла «Звезда» Эммануила Казакевича, сразу сделавшая его знаменитым, был напечатан роман «Счастье», написанный любимцем Сталина Петром Павленко, этого было мало. Как истинный партиец, Вишневский понимает, что власти нужна на страницах журнала настоящая борьба. В своей гипертрофированной партийности, в послушании Вишневский был предельно искренним. И потому, когда его уберут из журнала в 1948-м, в этом будет своя логика; новому времени нужны были закоренелые циники, которые будут успевать оправдывать стремительные развороты власти. Вишневский не всегда поспевал. В этой связи пророческой видится запись от 28 января, когда к нему пришел молодой создатель советского гимна:
С. Михалков излагает мне свое жизненное кредо: «Надо знать, что там понравится "наверху"». <…> Ну что же: Здравствуй, племя, молодое…[75]
19 апреля Вишневский, понимая, что ему кровь из носа нужна статья, изобличающая Пастернака, жестко требует от Тарасенкова:
Вынужден написать тебе по поводу твоей литературно-политической практики. А. Фадеев говорил тебе относительно необходимости помещения статьи в «Знамени» о Пастернаке, — и твоих высказываний и прочее. — Статью ты не написал и не обеспечил никакого заказа. В последней беседе с А. Фадеевым мы затронули вновь эту тему. Статья должна быть помещена.<…> Недавно, когда я сообщил тебе о Пастернаке, его демонстративных письмах в Издательство, Литфонд и пр. — ты вновь взял под защиту этого поэта, из которого на Западе делают «борца», «идеолога индивидуализма» в СССР. (В Англии — оказывается, есть родственники Пастернака, и они прикладывают руку к этой «кампании».)
Ставлю перед тобой вопрос — об определении твоего делового отношения к делам и практике Пастернака. Твоя оценка статьи, напечатанной в «Культуре и жизни» о поэзии Пастернака — НЕПРИЕМЛЕМА.
Задумываться над твоим курсом ты, по-видимому, не хочешь… Полагаешься на то, что «все сойдет»… — Предупреждаю, что это не так.
Ты намеренно подчеркиваешь свою особую литературную «позицию. <…>.
Я вновь раздумываю о твоей практике: защищать Пастернака… Ко всему — твое затяжное лит<ературное> молчание, журнальное молчание. — Прошу ясного служебного ответа по всем пунктам (причины непоявления статьи о Пастернаке, положительная оценка его и пр.)[76].
Вишневский пишет свои письма под копирку и копии отсылает в ЦК! Об этом ставит в известность Тарасенкова Еголин, который в это время там работает. Тарасенкова это сообщение сражает, он был привязан к Вишневскому, они проработали не один десяток лет, вместе были и в дни войны. Тарасенков тоже начинает писать под копирку. Потому в архиве и сохранились эти письма. После письма-ультиматума от Вишневского Тарасенков 21 апреля 1947 года подает заявление об уходе из журнала.
Дорогой Всеволод! Направляю тебе официальное заявление о моем уходе из «Знамени». Бывает так, что люди, десятки лет шедшие рядом, перестают понимать друг друга. Это произошло у нас с тобой. Не стоит длить отношения, ставшие особенно мучительными.
Это приведет только к ненужным конфликтам, взаимной трепке нервов и проч. Надеюсь, что ты не будешь чинить препятствий моему уходу. Я все твердо взвесил и решил. Считаю прошлую свою работу в «Знамени» самым светлым и чистым делом своей жизни. Но, видимо, всему наступает конец…76.
Вишневский отвечает в тот же день:
7 ч. вечера 21 апр<еля> 1947
Привет. — Я продумал за истекшие 2-е суток наши дела. Да, — тебе надо с должности заместителя (штатная должность ответственного секретаря) уйти. — Я говорил 3 апреля 1946 года в ЦК вполне серьезно: «Будешь за Пастернака и пр. — буду против тебя, буду драться».
Ты не можешь расстаться с рядом существенных своих лит<ературно->политич<еских> позиций, концепций. В моем большом письме от 2 марта 1947 все (или почти все) было сказано. Ответа я не получил. В сущности — ни о Пастернаке, ни об Ахматовой, ни о прочем. Ты привлек Пастернака в июле 1946 года. — Молчал, когда было решение ЦК, критика «Знамени» и твоих ошибок. (Постановление собрания московских писателей и пр.). — Не ответил на мои советы, просьбы, письма. Не выполнил советов А. Фадеева (по Пастернаку). Не учел советов И. Альтмана, о котором я говорил тебе… В стороне оставим «Мозаику» — но даже беспартийный Тихонов останавливал тебя, узнав о том, чт