Вещь Пановой в ЦК прочли Еголин, Иовчук, Городецкий, Афанасьева и др. т. п. Единогласно сказали: печатать. Я спросил, как быть с письмом Поликарпова. Мне посоветовали: соберите редколлегию, подтвердите свое мнение, зовите и Поликарпова. Только уверены ли вы в том, что редколлегия будет тверда.
— Уверен, — сказал я.
Тут началась подготовка к заседанию. Отдельно, подробно я говорил с Тихоновым, Толченовым, Тимофеевым. Убедил их быть твердыми. Вишневского и Симонова нет в Москве. Положение трудное, в начале января номер 1 уже подписан к печати. Панова там идет. Созываю редколлегию. Пришел Поликарпов. Оглашаю его письмо. Начинается спор. Поликарпов ведет себя грубо, по-хамски орет. Говорит о «горьком опыте полемики» со мной. Когда Поликарпов услышал из уст Тихонова тоже защиту Пановой, схватил шапку и заорал: «Сюда я больше не ездок». Я усадил его за плечи на место: «Сидите, слушайте».
Редколлегия подтвердила свое старое решение. Вещь печатаем с незначительными поправками, в сущности тактическими «уступками» Поликарпову, не имеющими «стратегического» значения.
Вскоре после выхода № 1 из печати, — ночные звонки ко мне от Федосеева, Еголина, Иовчука, Поскребышева. Меня нет дома. Телефон буквально обрывают. Я пришел, звоню обратно. Вопросы: «Кто такая Панова? Что раньше писала? Где живет? — и т. д. «Понятно…».
Весь ход истории с Пановой сообщаю в Нюрнберг Вишневскому. Он присылает телеграмму, полностью одобряет мою линию.
Поликарпов продолжает свирепствовать. На обсуждении пьесы Симонова «Под каштанами Праги» (осень <19>45 года) он выступает и требует, чтобы в пьесе почему-то была показана революция с точки зрения того, какие материальные блага она дала народу. Иронический ответ Симонова.
В начале весны <19>46 года на президиуме читает свою поэму Твардовский («Дом у дороги»). Поликарпов выступает с надуманной критикой. Ему, видите ли, кажется, что в поэме слишком много горя, не хватает запаха победы, нет описания Бранденбургских ворот… Примитивные, плакатные требования! Я вступаю в резкую полемику с Поликарповым. Мои выступления встречают писатели сочувственно. Твардовский отвечает Поликарпову, повторяя мои доводы. Победа, ее ощущение разлиты в самом духе, стиле вещи, ее не обязательно описывать, ее надо ощущать нутром. Тихонов робко поддерживает меня. Поликарпов здесь проваливается.
18 марта <19>46 года — заседание президиума ССП. Идет выдвижение на Сталинские премии. Обсуждается «Великий государь» Соловьева. Я выступаю, отвожу вещь, как художественно слабую, противопоставляю вещи Соловьева «Ливонскую войну» Сельвинского, говорю о ее выдающихся качествах. Поликарпов прерывает меня на каждом слове. Кричит. Не дает говорить. Твардовский возмущен. Я говорю:
— Прошу вас, Дмитрий Алексеевич, вести собрание более демократично и дать высказать свою точку зрения.
Снова визг Поликарпова.
Возмущенный Твардовский произносит слова в порядке ведения собрания, желая остепенить Поликарпова. Тот цыкает на Твардовского, слова ему не дает. Твардовский встает и молча демонстративно покидает собрание.
Далее идет обсуждение других вещей. Я выставляю на премию О. Берггольц, книгу «Твой путь». Проходит без прений (позднее Поликарпов все-таки провалил на закрытом голосовании эту вещь). Выставляю «Избр<анные> стихи» Пастернака (Гослитиздат, 1945). Поддерживают меня Асеев, Кирсанов, Антокольский. Против Сурков. Поликарпов резко снимает вопрос с обсуждения под тем предлогом, что в книге нет стихов с датой позднее «1944 г.» Я возражаю: «Мы только что выдвинули книгу Исакяна. Там последняя под стихами — «1942». Ничего не помогает. Обсуждение сорвано.
Ночью я возвращаюсь домой. Возмущен страшно всем стилем поведения Поликарпова. Звоню тут же Еголину. Рассказываю ему весь ход заседания. Еголин разделяет мое возмущение хамским поведением Поликарпова — «Что делать, А<лександр> М<ихайлович>?» — «Напишите от имени группы писателей письмо в ЦК». — «Я в армии отучен от коллективов Если буду писать, то сам, лично». — «Что ж, советую написать, только нигде и никогда не ссылайтесь на меня, иначе вы меня страшно подведете. Я вам советовать не имею права». Тут же ночью я сажусь за машинку и пишу письмо тов. Маленкову. Вот его текст.
Москва, 19 марта 1946 г.
Секретарю ЦК ВКП (б) тов. Маленкову.
Многоуважаемый товарищ Маленков!
Мне в качестве заместителя редактора журнала «Знамя» пришлось проработать свыше полутора лет в очень близком общении с ответственным секретарем Правления Союза Советских Писателей тов. Поликарповым. За эти полтора года у меня непрерывно крепло убеждение в том, что тов. Поликарпов неверно, не по-большевистски руководит Союзом писателей. За последнее время это чувство настолько обострилось, что я считаю своим партийным долгом написать Вам это письмо.
Во всей жизни Союза Писателей тов. Поликарпов ведет себя так, как будто он — полновластный диктатор. Председатель Союза — всем известный писатель Н.С. Тихонов — держится в стороне, он явно боится Поликарпова, считая его, очевидно, каким-то особенно доверенным комиссаром. Возражать Поликарпову Тихонов, беспартийный человек, боится. А Поликарпов, забыв все установки партии о том, что к писателям надо подходить чутко, бережно, — все более усваивает тон командования, окрика, приказа. Служащие из аппарата Союза Писателей боятся слово пикнуть, ходя на цыпочках. Да что служащие, — известные всей стране писатели почти никогда не решаются сказать слово против Поликарпова, — все равно заранее известно, что они будут публично высечены…
Несколько раз Поликарпов в грубой форме пытался декретировать свои вкусы редакции журнала «Знамя», где я работаю. Он запрещал нам печатать Ленинградские дневники Веры Инбер. Только мое письмо в ЦК спасло талантливую рукопись. Товарищи Еголин, Иовчук прочли эту вещь и дали разрешение ее печатать. Вторично Поликарпов попробовал запретить нам печатать талантливую патриотическую повесть молодой писательницы Веры Пановой «Спутники». Он прислал в «Знамя» такое письмо:
«Членам редколлегии журнала "Знамя". Я ознакомился с рукописью В. Пановой "Спутники" ("Санитарный поезд"), принятой вами для опубликования кажется, в первом номере журнала в 1946 году. Считаю это произведение ошибочным, извращающим действительную картину быта и семейной жизни советских людей. В романе Пановой преобладают мелкие люди, запутавшиеся в семейно-бытовых неурядицах. По существу, говоря — это несчастные люди, у которых война — выбила почву из-под ног. Намеченная автором гаде-рея персонажей — представляет собой убогих в душевном отношении людей. Публикация произведения в таком виде была бы грубой ошибкой. Я категорически возражаю против опубликования романа В. Пановой и настаиваю на проведении специального заседания редколлегии с участием автора и моим заявлением об этом произведении.
С уважением Д. Поликарпов. 24 XIII 1945 г.»
В разговоре со мной Поликарпов заявил: «Дойду до секретарей ЦК, но не дам вам печатать эту вещь».
Редколлегия журнала «Знамя» собралась, в присутствии Поликарпова подтвердила решение печатать вещь В. Пановой. Снова при помощи т. Иовчука и Еголина мы все-таки опубликовали эту талантливую, патриотическую книгу, очень положительно встреченную писательской общественностью.
Но мы в «Знамени» пробуем бороться с Поликарповым. К сожалению, большинство писателей предпочитают махнуть рукой и в драку с Поликарповым не ввязываться, хотя и очень резко выражаются о нем в «кулуарах» В «Литературной газете» Поликарпов установил режим террора. Все, что не совпадает с его вкусом, беспощадно режется, снимается, запрещается. Зам<еститель> редактора «Литературной газеты» тов. Ковальчик много раз говорила мне и другим товарищам, что она возмущена поведением Поликарпова, но ничего сделать не может.
Особенно возмутительно ведет себя Поликарпов на партбюро Союза Советских писателей, на партсобраниях, наконец, на заседаниях правления Союза Советских Писателей. Везде — его слово, его тон непререкаем! Личный вкус, личные оценки произведений становятся законом. Вот вчера Поликарпов проводит заседание правления с активом. Обсуждается выдвижение произведений на Сталинские премии. Поликарпов заранее подготовил список. Если ораторы говорят не то, что угодно ему, он начинает кричать, прерывать их грубейшими репликами, лишать слова. Возмущенный Твардовский, на которого Поликарпов позволил себе прикрикнуть как на мальчишку, покидает собрание. Прения Поликарпов прерывает тогда, когда ему это угодно кричит, цукает на писателей, известных всей стране, как жандарм. Нет, право, такой обстановки не было даже при пресловутом Авербахе!..
Асеев, Антокольский, Кирсанов и я выставили кандидатом на Сталинскую премию «Избранные стихи» Пастернака, вышедшие в Гослитиздате в 1945 году. Поликарпов буквально сорвал обсуждение этого предложения, заявив, что в сборник включены стихи прежних лет и что поэтому обсуждение незаконно, дескать. Он просто прекратил собрание, заявив, что этот вопрос обсуждению не подлежит.
Асеев, Кирсанов (беспартийные поэты) после этого говорят:
«Ну, зачем мы выступали? Все равно, наверно, Поликарпов все заранее согласовал наверху… Это только вывеска демократии… Нечего было обсуждать».
Такими методами Поликарпов внушает и партийным и беспартийным писателям только отвращение к работе в Союзе Писателей, в редакциях. Союз Советских Писателей буквально терроризирован его самодурством. Все это, по-моему, приносит прямой политических вред и противоречит политике партии в области литературы.
Я знаю, что очень похоже на то, что я вам пишу, товарищ Маленков, думают многие литераторы. Я мог бы назвать критиков Субоцкого, Бровмана, Ковальчик, поэтов Алигер, Асеева, Твардовского, Кирсанова. Но большинство боится поднять голос против политики Поликарпова. Но, по-моему, лучше прямо сказать то, что наболело на душе: Поликарпов вреден нашей литературе, он глушит все новое, свежее, под флагом ортодоксии он глушит молодые дарования, не дает развиваться принципиальной литературной критике, насаждает подхалимаж, угодничество в литературной среде. По-моему,