пора убрать Поликарпова из литературы и поручить руководство Союзом писателей группе известных народу партийных и беспартийных писателей, которые вполне могут обойтись без устрашающей поликарповской нагайки.
Простите, что я отнимаю у вас время этим письмом, но я считаю своим долгом написать вам правду и только правду.
Заместитель редактора журнала «Знамя»,
член Союза Советских писателей
(Ан. Тарасенков).
Этот документ был написан сразу, сгоряча. Утром курьер «Знамени» А.Я. Тихонова отнесла его в ЦК.
Вскоре состоялось партсобрание ССП. Стоял доклад Чаковского о критике. Доклад был слаб, он никого не удовлетворил. Я выступил в прениях и произнес большую речь. Говорил о сталинском принципе направлений в литературе, говорил, что создался в критике застой, рутина. Сильно критиковал Поликарпова. Повторил то, что написал в письме к Маленкову. Закончил так:
— Мы говорим взволнованно. Мы кровно заинтересованы в литературе. Мы обречены ей пожизненно. Есть товарищи, которые сегодня занимаются рыбной промышленностью, завтра пойдут руководить лесосплавом. Им все равно. А нам, кадровым литераторам, не все равно, и потому я говорю столь взволнованно, горячо. С войны вернулась группа критиков — Вильям-Вильмонт, Корабельников, Ф. Левин, И. Альтман, М. Чарный. Им есть, что сказать народу. Но они почему-то молчат. Все дело сейчас в том положении, в которое поставлена критика, хотя и она сама не свободна от недостатков.
Первые выступавшие после меня обошли молчанием мою речь. Осторожный Бровман, который мне предварительно обещал полную поддержку, говорил очень вяло, имен не называл. Астахов упрекал меня в том, что я не коснулся объективных пороков критики, и потому мое выступление однобоко. Собрание шло вяло, робко. Председатель Ермилов, видимо, из осторожности заявил, что жаль, нет, не можем выслушать противную сторону. Но список ораторов был велик. Собрание перенесли на следующие дни. Оно было назначено на 1 апреля. Поликарпов уже 30 марта, видимо ознакомившись со стенограммой собрания, позвонил в «Знамя», позвал секретаря журнала. Подошла Ф.А. Левина.
— У вас в редакции хранятся старые документы? — спросил Поликарпов.
— Да, хранятся.
— Подберите мне тогда мои письма в редколлегию о Инбер и Пановой и ответ Вишневского.
Это было сделано. Копии писем сняты, тотчас посланы Поликарпову.
Ясно, — он готовился отвечать на партсобрании.
Мирская (из «Лит<ературной> газеты») передала мне:
— Поликарпов разгромит вас. Он сказал: «Этот мальчишка Тарасенков собирается вести самостоятельную литературную политику! Мы ему покажем!»
— Против вас собираются резко выступить, — сказала мне Мирская, — Сурков и Кожевников…
Буря готовилась.
Однако вдруг 1 апреля в 4 часа дня мне позвонил Владыкин из ЦК.
— Ваше письмо обсуждается 3-го апреля в 2 часа дня на оргбюро Вы приглашаетесь. Приглашается также Вишневский. Передайте ему.
— Вишневский в Нюрнберге, — ответил я.
— Нет, он уже вылетел. Скоро будет здесь. Если успеете, — скажите, передайте ему.
— Кто еще вызывается?
— Не знаю… о вашем вызове никому ни слова…
Когда в 7 часов вечера я пришел на партсобрание, Поликарпова снова не было. Видимо, он тоже узнал о предстоящем заседании оргбюро и выступить до него не решился.
Продолжались прения.
Чарный заявил, что действительно острые статьи трудно проходят в нашей прессе, и косвенно поддержал мою критику застоя в литературе. Инбер подробно рассказала собранию о всех муках со своей книгой и вообще поддержала меня. Субоцкий говорил о Поликарпове гораздо мягче меня, но, в общем, чувствовалось, что он хоть и побаивается, но стоит на моей стороне.
Ермилов обрушился на мою формулу: «Литературой управляет не Поликарпов, а народ» и усмотрел в ней отрицание партийного руководства литературой. Сурков в кулуарах собрания сказал мне: «Эх, не было времени, а то я тебя бы разделал. Не подготовился я. Но твердо знаю, — наши с тобой разногласия по поводу Пастернака — за гранью партийности». Гнусно выступила Шагинян. Она заявила, что несовместимо с принадлежностью к партии мое, Антокольского и Суркова выступление против выдвижения романа Панферова «Борьба за мир» на Сталинскую премию. Критику нашу Шагинян огулом обвинила в дезориентировке писателей, в меньшевистских тенденциях, в эстетстве… В интонациях: 37-го года выступил Воложенин… Он нашел в моем выступлении «дурно пахнущие нотки» и кричал: «Кто дал право Тарасенкову критиковать Поликарпова, который поставлен в ССП партией и правительством?»
Собрание снова не закончилось, было перенесено на 8 апреля.
Итак, завтра на оргбюро. Успеет ли подоспеть Вишневский? Прихожу домой. 12 ночи. Звонит С.К. Вишневецкая. «Всеволод только что прилетел…» Я лечу к нему. Ночь. Он в халате, с дороги, уставший.
Я рассказываю ему весь ход борьбы. Передаю ему весь ход борьбы. Раздумье. Потом полное согласие. Да, уверен в нем. Завтра идем вместе в ЦК.
И вот это утро 3-го апреля, день, который я навсегда запомню.
В 2 часа являюсь… Список приглашенных в главном подъезде ЦК. Прохожу без пропуска, по партбилету. Через плечо часового заглядываю в список приглашенных. Вижу фамилии Поспелова, Ильичева, Гуторова, Поликарпова, Твардовского, Тихонова, Вишневского….
В приемной Маленкова встречаю Гуторова, Сучкова (он вызван как бывший секретарь парторганизации ССП), Владыкина и всех остальных вызванных. Поликарпов ко мне:
— Что вы там написали в письме? То, что говорили на партсобрании? Или еще что?
— Нет, я написал шире… — и отхожу в сторону. Поликарпов заметно волнуется.
Я тоже — очень. Тихонов вьется вокруг Поликарпова.
Вишневский сидит с Твардовским, рассказывает ему свои впечатления о Нюрнберге. Я пытаюсь хоть что-нибудь предварительно выведать у Сучкова, Владыкина. Безнадежно. Они отмалчиваются. Так проходит более полутора часов. Трудно, очень трудно ждать.
Наконец нас зовут на заседание оргбюро. Входим. Просторная светлая комната на 5 этаже. Большой стол под зеленым сукном. В крайнем его конце — Маленков, за столом — члены оргбюро (кроме Сталина и Жданова). Во втором ряду вижу Поспелова, Мишакову, Иовчука.
Мы все приглашенные садимся на диван у другой стены.
Маленков открывает заседание. На повестке дня вопрос о журнале «Знамя». Маленков говорит:
— К нам поступило письмо заместителя редактора журнала «Знамя» тов. Тарасенкова. Я думаю, попросим тов. Александрова доложить нам его, изложив не полностью, а в важнейших моментах. Все читать не надо.
Александров встает, спокойно, точно, очень подробно, почти наизусть передает содержание, и даже стиль моего письма, опуская лишь место о Тихонове.
Слово получает Поликарпов.
Он пытается отбиться. Он отрицает зажим, администрирование. Он нападает. Следуют цитаты из моей статьи «Среди стихов» («Знамя» № 2–3.1946), где я говорю о хороших традициях в литературе Одессы. «Что это за традиции Адалис и Олеши? Куда нас зовет Тарасенков?» Следуют цитаты из моей статьи о Пастернаке («Знамя». № 4. 1945 г.), там, где я сравниваю Пастернака с Левитаном и Серовым». Да, тут у нас с Тарасенковым разногласия действительные…». Поликарпов, однако, очень робеет. Держится нервно, как нахулиганивший школьник. Успеха не имеет.
Получаю слово я. Говорю спокойно. Волнение уже где-то позади.
— Я хочу выступить шире, чем рассказал об этом в письме на имя тов. Маленкова. Речь идет не только о положении в «Знамени», а о положении в литературе. Подробно рассказываю всю историю с Инбер, с Пановой. Рассказываю, как по приказу Поликарпова был «вынут» из дискуссии Леонов (на дискуссии об образе советского офицера), как после того, как голосовал за президиум, из списка представленных на Сталинские премии на 1945 год выпал А. Бек («Волоколамское шоссе»), рассказываю подробно весь ход заседания президиума 18 марта, рассказываю, как мне хвастался Поликарпов, что не пустил в эфир поэму «Сын» Антокольского, как зарезал статью о Г. Николаевой (даю военную и литературную характеристику Г. Николаевой). Говорю о сталинском принципе направлений в литературе. Поликарпов, противопоставляет этому свой лозунг: «"Литературная газета" не направленческая, а правленческая» и говорю о дискуссии, как норме лит<ературной> жизни. Говорю о том, как после положительных статей «Правды» о Леонове («Падение Великошумска») и «Большевика» о Сергееве-Ценском («Брусиловский прорыв») мы поместили статьи против этих произведений и считаю, что были правы. В литературу пришли писатели с огромным опытом после войны. Панова непохожа на Твардовского, Алигер на Инбер, Николаева на Суркова. Но все это советские писатели и незачем, чтобы между ними и народом было препятствие в виде Поликарпова. В руководство литературой должны придти свежие, молодые литературные силы.
Слово получает Вишневский. Он начинает с рассказа о том, что такое «Знамя» (накануне мы с ним проштудировали комплект «Знамени» за 15 лет), каковы его военные и литературные традиции.
— Кто спорит с Поликарповым? Я хочу рассказать о Тарасенкове. Это балтийский офицер. Когда он взорвался в море, он ощупал партбилет, пистолет, прыгнул в воду, плавал в море несколько часов. Его подобрал другой наш корабль. Мокрый, он явился в политуправление флота: «Готов к новым заданиям». Я хочу напомнить Поликарпову, как мы пришли с войны и устроили первый вечер офицеров-литераторов в «Знамени». Выступает полковник генштаба Болтин.
Поликарпов шлет мне записку: «Что это за мелкобуржуазная болтовня?!» и демонстративно покидает собрание. Я положил эту записку в карман, не помню, цела она или нет. Или другой случай. Стоит как-то группа офицеров-писателей, разговаривает. Проходит Поликарпов и бросает насмешливо:
— «Аристократы!..» Что это? Шутка? я попросил так с нами не шутить. Вера Инбер провела всю блокаду Ленинграда. Старая беспартийная женщина встретилась в конце августа