Гедимин прокрутил запись чуть быстрее, глядя на вертящуюся стрелку, и вполголоса помянул размножение «макак». «Управляющая пульсация. Одна из… Мать моя колба! Я когда ещё говорил — все эти штуки управляются „сигмой“, переменной „сигмой“. А у этих „мартышек“ — на всю станцию ни одного пульсатора. З-заимствователи… контактёры, пучок нейтронов им меж глаз! Они вообще читали эти показания⁈»
Гедимин пролистнул скопированные страницы, уже не приглядываясь, но взгляд поневоле зацепился за что-то знакомое, и сармат снова выругался, — перед ним была пульсация «выкачки», выжимающая энергию из накопителя. От той, которую обнаружил он сам, она всё-таки отличалась на пару микрокьюгенов и микросекунд, но менее узнаваемой от этого не становилась.
«А здесь фон гораздо ниже. Они уже не в реакторе. Видимо, им показывают накопитель, работу с ним… Has— sulesh!» — он стиснул зубы. «Чем они слушали⁈ Их прямо носом тыкают в эту пульсацию, в управляющие коды… Что там Айзек молол — „нам такого не говорили“⁈ Ему что, как Гварзе, реактор мозги поджарил?»
Он резко развернулся к двери, но сообразил, что Айзека догонять бесполезно, а связь в экранированном туннеле не сработает. Тяжело вздохнув, он опустился на стул и, положив перед собой руки с закреплёнными на запястьях приборами, тупо смотрел, как мелькают последние строчки. Отображение можно было и отключить — всё равно сейчас не было сил вникать в информацию, но Гедимин его оставил и не выключал устройства, пока мелькание не прекратилось.
«Пульсация „сигмы“… ну естественно, чем ещё всё это добро может управляться?» — он досадливо поморщился. «Мы с Хольгером бились об неё, как об стену. Но мы-то пробирались наугад, вслепую, а эти…»
Он снова включил запись и пролистнул несколько страниц, глядя на графики. Сначала излучение было очень слабым, но не было участка, на котором оно вовсе отсутствовало бы. Три линии шли то параллельно друг другу, то пересекаясь, — «сигма», «омикрон», «гамма».
«Пульсирующее гамма-излучение,» — Гедимин еле слышно хмыкнул. «Что-то новое. Интересно, к чему оно относится… А, эти радиофаги вроде бы им общаются. Это речь… Так, ещё раз проверить тот кусок с накопителем…»
Он добавил на координатную сетку ещё один график, для гамма-излучения, — и, проследив за ним, невесело ухмыльнулся. Через считанные секунды после управляющей пульсации (видимо, применённой к какому-то накопителю) ту же «волну» изобразил график интенсивности гамма-излучения. Неизвестный Куэнн-инженер повторял для «гостей» «вслух» — и Гедимин почти видел, как он пытается показать «на пальцах». Отчего-то в груди заныло, и сармат, досадливо щурясь, прижал к рёбрам кулак. «Так и знал. Когда объясняешь — объясняешь всё… Как Айзек мог это пропустить⁈ Ни он, ни Гварза вроде бы не идиоты…»
Он выключил приборы и несколько секунд сидел неподвижно, угрюмо глядя на свои руки. «Там были какие-то посредники. Переводчики с куэннского… Похоже, это они… не очень понимали, что им говорят. Может, Бронны…» — Гедимин вспомнил бочонки с сингитом и ухмыльнулся. «Тогда понятно. Знают язык, но не терминологию. Может, в их языке и слов-то таких нет. У них там что-нибудь… про сверление деревяшек и волокуши. Мне бы туда, в этот Город Каналов… и лучше без посредников. Побольше бумаги, дозиметр, голопроектор, — и мы договоримся…»
16 февраля 17 года. Земля, Северный Атлантис, Ураниум-Сити
«А вот ещё одна,» — Гедимин провёл пальцем вдоль светящихся зигзагов на экране и записал на исчирканный сверху донизу листок ещё несколько цифр. «Излучение по-прежнему слабое. Какие-то пояснения про накопитель… А, вот дублирующая кривая, — гамма-кванты. Надо же… Этот инженер проговаривает каждый код. Показывает и проговаривает. Может, ещё и на листке рисовал. Контактёры, мать моя пробирка…»
На часах было без пятнадцати десять, — сармат сидел за расшифровкой уже четвёртый час. Он прикинул, сколько экранов осталось, и досадливо сощурился. «Сегодня не закончу. И завтра тоже.»
Процесс шёл медленно; его немного ускорило разбиение ленты на интервалы по пять минут — отдельные экраны, которые сармат мог охватить зрением и более-менее осмыслить. Он отслеживал «сигму», красную черту на графике — где-то ровную, где-то — выписывающую зубцы. Всё, что было похоже на пульсации, он проверял по интенсивности гамма-излучения; если находил похожие участки, брался за ежедневник и переписывал данные от руки. Старые записи, скопированные, уже лежали в прочной капсуле, замурованные в стену лаборатории; ещё одну копию Гедимин думал сделать для Ренгера. Отчего-то ему было неспокойно — всё казалось, что с минуты на минуту явится местная охрана, приведёт с собой экзоскелетчиков из-за стены, и ценная информация исчезнет так же внезапно, как появилась.
«Только мозг. Что смогу запомнить — то моё. Все носители…» — сармат вспомнил чёрный экран передатчика после аварии в Кларке и пустую коробку в доме Конара и досадливо поморщился. «Всё уничтожаемо. Запомнить как можно больше… А, вот ещё одна пульсация. Эту знаю — она подогревает реакцию при смешивании. А, вот и повтор на гамма-графике… И ведь знали, что Куэнны общаются в гамма-диапазоне! Как пропустили⁈»
Он проследил графики до конца «экрана» — больше пульсаций не было. Закончив последние записи и спрятав ещё один скопированный лист в капсулу, сармат посмотрел на выключенные приборы и тяжело поднялся на ноги. Перед глазами до сих пор плыли разноцветные линии — зелёная, красная, синяя…
23 февраля 17 года. Земля, Северный Атлантис, Ураниум-Сити
Люк бронированного фургона медленно открылся. В глаза Гедимину ударил искусственный свет — здесь, на входе в камеру дезактивации, стояли особенно яркие фонари, в их лучах каждая пылинка была заметна за километр. Сармат привычно сощурился и наклонил голову, проходя под рамкой дозконтроля. Сигнализация молчала — на южном берегу Атабаски, почти не задетом бомбардировками, было относительно «чисто».
— Редкое зрелище — Гедимин без скафандра, — слабо ухмыльнулся Вепуат, глядя, как сармат затаскивает снятую броню в отмывочную камеру. Его пропустили первым — он справлялся быстрее других и, пока они разбирались со скафандрами, успевал сам отмыться и освободить душ.
Гедимин молча выбрался из комбинезона. Ликвидаторы меняли одежду каждый день, всю, до нижнего белья, и её проверяли на дозконтроле так же тщательно, как скафандры. Вепуат рассказывал о смывах и анализах на эа-вирус, — Гедимин ёжился, но верил, особенно после изучения отчётов той же лаборатории. Вируса на «территориях» было много, и январские морозы ничуть ему не повредили. «Биологи… наизобретают дряни,» — он сердито щурился, чувствуя себя без скафандра предельно беззащитным. «А запрещают почему-то не микробиологию, а ирренций. И потом делай, что хочешь…»
Он поморщился, вспомнив излучатель, уползший в дюны. Чем больше сведений копилось в его ежедневнике, тем более сильную досаду вызывали эти воспоминания. «Три десятка пульсаций. Явно управляющие. Для реактора, для накопителя… На чём мне их проверять? Палкой по столу выстукивать⁈» — он резко отвернулся к стене и беззвучно выругался. «Переключить» заклинивший мозг обычно удавалось холодной водой, но в душевой ликвидаторов «баловство» с температурой не одобрили бы. Гедимин с силой провёл пальцами по вискам, стараясь не думать об ирренции. «Займись пока теорией. Практики у них тут было много. Даже до взрывов дошло. А потом будут говорить, что у меня всё взрывается. Tzaat hasulesh!»
…Выход из камеры дезактивации вёл внутрь здания, в штаб; выходить через ангар, там, где был вход, строго запрещалось, и даже Гедимин после пары взысканий был вынужден это усвоить. Он ускорил шаг, с тоской покосился на глухую стену. «Сброшу данные — и вниз. Ещё два экрана осталось, надо сегодня закончить.»
— Гедимин! — догнал его уже на пороге оклик Скегги. Командир ликвидаторов даже вышел из-за стола. Гедимин машинально прикинул, успеет ли Скегги перехватить его, но опомнился и сам нехотя шагнул навстречу.
— Что?
Скегги усмехнулся.
— Зайди на склад. У Ренгера что-то со стерилизатором…
— Иду, — отозвался Гедимин уже без раздражения. «Надо сделать. Местных ремонтников пока дождёшься…»
Ренгер стоял в стороне от стеллажей над каким-то контейнером, обёрнутым защитным полем. Увидев, что Гедимин вошёл, он молча кивнул на рычаг у двери — «закрой». Сармат удивлённо мигнул.
— Насчёт гамма-источников, — негромко сказал Ренгер, когда Гедимин подошёл к нему. — Есть кобальт. Подойдёт?
— Кобальт? — Гедимин присел на корточки, разглядывая наскоро начерченные маркировки на коробке. Внутри было четыре контейнера — стандартных, для высокоактивных образцов; когда-то их делали из обеднённого урана, и сармат, вспомнив об этом, невольно вздохнул. Радиостойкий фрил расковыривать для опытов было бессмысленно.
— Где вы его взяли? — не сдержался он, глядя на экран сканера. Фрагменты радиоактивного кобальта лежали в деформированных свинцовых капсулах, — такие перестали делать задолго до войны, а эти ещё и были повреждены до полной непригодности.
— Чего ни найдёшь у мартышек… — отозвался Ренгер, внимательно наблюдая за вознёй Гедимина с контейнером. — Если бы его не расколотили, ещё двадцать лет у них простоял бы. Инструкции же не для Хомо Сапиенс пишут… Ну так — подойдёт или нет?
Он настороженно сощурился. Гедимин покосился на анализатор, проверяя массу, и кивнул.
— На первое время сойдёт. Через пять лет придётся менять.
— Пять лет… Далеко загадываешь, — Ренгер едва заметно усмехнулся. — Можешь забирать. У тебя там ведь почти всё готово?.. Мы со Скегги тебя не торопим, но…
Он выдал извиняющуюся ухмылку. Гедимин кивнул.
— Скоро будет. Мне нужно пару дней — кое-что закончить. И буду делать «арктусы».
«Ещё надо посмотреть, что там с кобальтом,» — думал он, с контейнером в руках спускаясь в «лабораторный» туннель. «Там сейчас месиво из всякой дряни. Старые источники… Придётся чистить. А через пять лет — по-новой. Надо будет придумать что-то другое… может, за пять лет я доберусь до ирренция?»