Вечером, когда гости уехали, а погребение было закрыто специально сделанным из пенопласта саркофагом — чтобы его не повредили ночные заморозки — мы с Бадером отправились к церкви Покрова на берегу Нерли. По той же тропинке, что ходили и много лет назад.
На черной воде колыхались блики от встающей над дальним лесом луны, в тонком, холодном тумане темнели стога на пойме. Под ногами чуть похрустывала начинающая подмерзать трава.
— Знаете, Андрей, — Бадер, шагавший впереди меня, остановился, — сейчас мне показалось, что и не было тех лет! Как будто мы приехали на Сунгирь вчера и лишь начинаем раскопки. А знаете почему? Ведь Сунгирь нам открывается только теперь! И все вы для меня такие же мальчики, какими были тогда…
— А мы, увы, уже не такие. И вокруг все изменилось…
— Да-да, конечно! Но ведь и Сунгирь не тот, что раньше! Тогда — вы помните? — это была самая северная палеолитическая стоянка. А теперь на Каме и на Печоре открыт не только верхний, но и средний палеолит! Открыты рисунки Каповой пещеры на Урале. Мы знаем теперь, что человек достиг берегов Ледовитого океана еще в конце мустьерской эпохи. В прошлом году я был на Печоре. Там найдено два памятника возле деревни Бызовой — Бызовая и стоянка Крутая Гора. На Крутой Горе два слоя: нижний, мустьерский, и верхний, очень похожий по вещам на Сунгирь и Костенки. Так что очень возможно, что там жили родственники сунгирцев!..
— А как теперь датируется Сунгирь? — спросил я Бадера, когда мы снова пошли вдоль реки.
— По-разному. Мнения геологов очень разноречивы. Да и радиоуглеродные даты только теперь начинают приближаться к датам археологическим. Как вы помните, вначале я очень осторожно датировал Сунгирь примерно двадцать пятым тысячелетием до нашей эры. Первые же радиоуглеродные даты были смехотворно малы: одиннадцать — четырнадцать тысяч лет. Однако последние результаты анализов — двадцать две и двадцать три тысячи лет. Это хорошо! И я думаю, что произойдет еще небольшое «удревнение»… А все-таки какое ваше впечатление от этих мальчишек?
— Я же сунгирец! — отшутился я. — Завидую тем, кто их расчищал! Такое богатство, столько всего нового… Правда, я больше думаю, кто они: сыновья вождя, которого вы нашли пять лет назад, или оруженосцы его? Ведь в первом погребении оружия не было, а здесь больше, чем нужно…
— Да-да, вы сунгирец! — не слушая меня, продолжал размышлять мой учитель. — И сколько после вас уже здесь побывало сунгирцев! У вас стояло три палатки под валами. Вы были там сегодня? (Я кивнул.) Ну конечно, были! А в этом году с другой стороны городища стоял уже целый палаточный городок…
Впереди, за стогами, выступая из-за деревьев, смутно белела церковь Покрова.
— Вы знаете, — вдруг сказал Бадер, — всю жизнь я занимался палеолитом. Но только сейчас, с этими открытиями, я ощутил, как мало мы знаем о нем. Как мало знаем о тех людях, которые и создали нас с вами! А узнавать, — он повернулся ко мне и улыбнулся прежней доброй улыбкой, — узнавать человека — это всегда так интересно! Да, именно человека, потому что историю делают люди…
Он замолчал. От реки поднималась сырость, и становилось зябко. Издалека, за Нерлью, мелькнул яркий глаз паровоза, и раздался далекий гудок, отразившийся эхом на противоположном берегу. Поеживаясь, я представил, как тысячелетия назад отсюда, вслед за уходящими ледниками и стадами мамонтов, двигались на север сунгирцы, оставив на стоянке своего вождя и его оруженосцев, погибших в какой-то стычке с враждебным соседним племенем. По холодной и мокрой тундре, с кустарником и редкими лесками, шла маленькая группа людей, останавливаясь на берегах озер и рек. Сменялись поколения. Вымирали мамонты. Иногда встречались такие же группы, с которыми то вступали в сражения, то объединялись для совместной охоты и жизни.
Небольшие группы людей, разбросанные по огромному пространству, — это и было человечество, долго и упорно заселяющее и осваивающее землю, которую мы называем своею…
Сунгирь. Первые раскопы.
Сунгирь, 1957 год. О. Н. Бадер.
Сунгирь, 1964 год. Первое погребение.
Костенки-I. Скульптуры из святилища.
Сунгирь. Вверху — лошадка. Внизу — О. Н. Бадер у двойного погребения, найденного в 1969 году.
Сунгирь. Двойное погребение, открытое в 1969 году. 1 — старший мальчик; 2 — младший мальчик; 3 — большое копье; 4 — малое копье; 5 — дротики; 6 — стилет; 7 — булавки; 8 — «жезлы» начальников; 9 — лошадка; 10 — диски.
Сунгирь, 1969 год. Младший мальчик. Видны костяные бусины, украшавшие одежду. На груди — длинная костяная булавка; слева — дротики из бивня мамонта. На одном из них надет загадочный диск.
Сунгирь, 1969 год. Старший мальчик. На черепе хорошо видны остатки шапочки, расшитой бусинами и клыками песца. На груди — костяная булавка и фигурка лошадки. Слева — часть массивного костяного копья, на котором лежит прорезной диск.
Глава втораяБерендеево царство
Берендеи, берендеи… Откуда пришли они вместе со Снегурочкой и веселым солнечным богом Ярилой в эту чудесную сказку? И сказки такой не было, и Снегурочка родилась меньше, чем сто лет назад под пером А. Н. Островского, а вот сказочное царство существует на самом деле! Но в детстве своем, тревожном и военном, я этого не знал. Только много лет спустя, уже окончив школу, я попал вместе со знакомым художником в Переславль-Залесский, стоящий на берегу огромного Плещеева озера, на родину сказочной Снегурочки.
Эта поездка была возвращением в сказку. Она шумела по сторонам дороги густыми дремучими лесами, отзывалась голосами птиц. С высокой горы мы увидели большой густо-синий овал с черточками лодок, белые церкви в зелени садов, ветшающие башни и стены монастырей-крепостей над озером, высокие, крутые валы, насыпанные Юрием Долгоруким еще в XII веке… На Трубеже, в Рыбачьей слободе, под вековыми ивами качались на волнах длинные осадистые лодки, сушились сети, а вдали уходили за горизонт темные леса древнего Залесья.
Переславль походил на живой музей. И озеро, где при Петре родились первые корабли русского флота, и леса, и поля, и деревни, и древние валы укреплений, и зеленые оспины разрытых когда-то курганов — все это тоже было необъятным музеем истории и природы. Земля древнего города была жирной, черной, набитой стеклом, железом, кусочками сопревшей кожи, берестой, камнями и бревнами древних строений. На берегах Трубежа лежали черепки тысячелетней давности, грузила от рыбацких сетей: новые, неотличимые от древних, и древние, совсем такие же, как делают рыбаки сейчас. В городском музее хранились остатки кольчуг, секиры и топоры, каменные и чугунные ядра, глиняные кубышки, возле которых лежали россыпи мелких серебряных монет, — все то, что по весне переславцы находят на своих огородах.
Здесь вместе с мальчишками, своими сверстниками, бегал будущий князь Александр Ярославич Невский. Мне показывали место, где, по преданию, стоял его загородный дворец, — на Ярилиной горе! На противоположном берегу, на горе Гремяч, через пятьсот лет после князя Александра строил свою «потешную флотилию» молодой и нетерпеливый Петр I. А еще через двести лет после Петра в этом же домике М. М. Пришвин написал одну из самых сказочных своих книг, которая и повела меня сюда, — «Родники Берендея».
Эти впечатления сыграли решающую роль? Или путь в Берендеево царство был подготовлен сказками детства, впервые открывшими мне страну мечты? Наверное, одинаково важным было и то и другое. Но через несколько лет я вернулся в эти края уже как археолог. На берегах Плещеева озера, на речках и озерах, окружавших его, я нашел стоянки эпохи неолита.
Неолит — новый каменный век, новый по сравнению со старым палеолитом. Из года в год выезжала наша маленькая экспедиция на берега Плещеева озера, чтобы вести раскопки неолитических стоянок. Раскапывая поселения древних обитателей Переславщины, исследуя слои земли, сохранившей остатки исчезнувшей жизни, мы словно двигались по дороге, ведущей к истокам Берендеева царства. Об этом я рассказал в книге «Голубые дороги веков»: об открытиях, гипотезах, приключениях, о нашей жизни. Здесь же я расскажу, как неожиданно чуть было не осуществилась одна моя мечта. Ведь у каждого археолога есть своя заветная мечта…
Тот день проходил, как все остальные, — обычный день раскопок. Шумели сосны. Из-за леса, с озера доносились плаксивые крики чаек. Солнечные лучи вонзались в сумрак корабельного бора, и кора сосен вспыхивала и светилась. Мы раскапывали стоянку, расположенную на древнем берегу Плещеева озера. Раньше озеро было гораздо больше, чем сейчас, но потом начало усыхать, мелеть, сокращаться, и теперешний берег отстоял от древнего иногда на полкилометра.
Возле небольшого прямоугольника раскопа желтели кучи выброшенного песка. За ними блестели два рельса узкоколейки, по которым совсем игрушечный паровозик вывозил вагончики с торфом.
…Песок резался лопатой легко, с чуть слышным шуршанием. Копать неолитические стоянки на песчаных дюнах значительно легче, чем палеолитические, погребенные в толще глины и лесса. Они лежат почти всегда на поверхности, чуть прикрытые слоем современной почвы. Когда привыкнешь к песку, лопате и находкам, почти всегда по звуку можно определить, что именно задела лопата. Кремень рождает в металле короткий звон, а черепок — звук глухой, мягкий и вкрадчивый.
Крупные черепки, которые то и дело вынимал из-под лопаты Олег, принадлежали когда-то одному сосуду. Пока Таня Одинцова, полная и серьезная девушка, студентка исторического факультета и моя помощница, отмечала их на плане, я сидел над расстеленным листом бумаги и пытался подобрать черепки друг к другу, чтобы сложить бок горшка. Этим можно было заняться и после работы, когда черепки будут вымыты и высушены, но лучше все сделать на раскопе сразу.