В Берендеевском свайном поселении был ключ ко всей древнейшей истории этого края.
…Переславль долго не соединял с Москвой. В трубке слышались чьи-то невнятные голоса, сухой треск далеких грозовых разрядов. Когда Хотинский взял трубку, его голос оказался заглушенным репортажем с футбольного матча. Мы оба старались перекричать помехи и плохо понимали друг друга. Кажется, мне удалось объяснить. Последнее, что я услышал, было: «…послезавтра, машина послезавтра… Понял?..»
Оставшиеся два дня прошли в лихорадочной работе.
Обычно, когда раскоп не радует находками, в душу закрадываются меланхолия и сомнения. На этот раз мы были рады, что слой в раскопе на Плещеевом озере почти пуст. Небольшой очаг с углем, черепки, редкие кремневые орудия — вот и все. К обеду второго дня под лопатами показался чистый белый песок древнего озера. Культурный слой кончился. Как положено, мы перекопали этот песок на глубину лопаты, убедились, что находок нет, и засыпали стенки раскопа. До будущего года.
Вечером этого же дня на экспедиционной машине приехал Хотинский, и я позвонил Сергею Добровольскому, что утром мы заедем за ним…
Мутное солнце висело в ржавых вихрях над Берендеевым болотом. Казалось, пожар, тлеющий до поры до времени в этой громадной котловине, рассеченной зарослями кустов по заброшенным карьерам, вот-вот вспыхнет с полной силой, взовьется и испепелит все вокруг — и холмы, на которых сгрудились деревеньки с белыми церковками, и леса, и дальние, уходящие на юг поля…
Весь август стояла великая сушь. Ветер здесь, на Волчьей горе, довольно умеренный, поднимал торфяную пыль, сдувал ее с караванов, и над черными полями стлался коричневый дым.
Едкий запах торфа сушил горло и нос.
Внизу, в рыжей мгле, двигались вереницы странных, фантастических машин. Они засасывали в бункера высохшую торфяную крошку и взрыхляли поле.
— Да как же там работают? — с испугом выдохнула Таня. На ее полном загорелом лице промелькнул ужас.
— Что вы, Таня! Это же обычный день на торфоразработках. Если бы действительно был сильный ветер, машины ушли бы с поля, чтобы не было пожара. Это вам не археология! Здесь грязь и грязь…
Хотинский стоял возле машины, разложив на капоте схему Берендеевских торфоразработок. В резиновых сапогах, в штормовке, натянутой поверх серой клетчатой куртки, в финской шапочке, возвышавшейся над его большим и тяжелым лицом, он был похож на геолога, выступающего в трудный и долгий маршрут. Да и мы все преобразились: в таких же резиновых сапогах, в куртках с капюшонами, в брезентовых плащах, несмотря на солнечный и жаркий день. Сандалеты и тапочки, легкие спортивные шаровары и шорты, в которых мы ходили на Плещеевом озере, — все это пришлось оставить.
Сергей и Олег отправились разыскивать Шурика.
Волчья гора была настоящей горой, поднимающейся не только над болотом, но и над всеми соседними холмами и лесами. На вершине и на северных ее склонах толпились домики, поднимались высокие плетни огородов, а с востока и юга под крутыми обрывами начиналось болото. Над обрывами торчали островерхие крыши погребов, напоминавшие маленькие жилища — полуземлянки древних славян. Возле сараев желтели высокие поленницы, в которых просыхали выкорчеванные на болоте пни.
На востоке, километрах в пяти-шести за болотом, белели новые здания центрального поселка.
Если судить по заброшенным и заросшим кустарником карьерам, торф на Берендеевом болоте начали добывать где-то здесь. Потом разработки расширились, переместились к востоку, и новый поселок вырос на другом месте, ближе к железнодорожной станции и старому Берендееву.
— Вот посмотри, что получается, — подозвал меня Хотинский к развернутому плану и ткнул карандашом в то место, где на заштрихованных полосках полей стоял жирный черный крест. — Я вчера просматривал разрезы торфяной залежи по участкам и отметил на плане границы глубин. Если стоянка здесь, — он постучал карандашом по черному кресту, — то поселок должен был стоять на сваях, или на открытой воде, или на торфе у самой воды. Думаю, что так оно и есть. Никаких суходолов — островков — поблизости нет. А от озера оставалась уже одна пятая часть, если не еще меньше…
На плане Берендеево болото представлялось огромной амебой, распустившей в разные стороны множество островков-заливов. Кое-где красной краской отмечены были суходолы — песчаные острова. На юге между суходолами петляла речка, до сих пор питавшаяся водой древнего озера.
— Вот куда нам попасть! — указал я Хотинскому на речку. — Если озеро было заселено, наверняка и там есть стоянки. Песок!
— Как-нибудь соберемся… На Берендееве есть несколько разрезов, откуда мы брали образцы на анализ. Так что привязать стоянку к общей диаграмме будет несложно…
Берендеи… Берендеи… Почему это болото получило имя небольшого степного народа, воевавшего когда-то с Киевской Русью? Те берендеи жили далеко на юге, оставив о себе память в имени города — Бердичев. Раньше он назывался Берендичев, «берендеев город». Как они попали сюда? А может быть, попал только один берендей, поселился, захватил себе эти земли?..
Рядом с центральным поселком торфопредприятия есть маленькая деревня — Милославка. В XI–XII веках там был небольшой городок — сохранился культурный слой, в котором встречается много славянских черепков, оружие и стеклянные браслеты.
На сельских поселениях обломки таких браслетов редки.
Может быть, был не городок, а княжеская или боярская усадьба? Не Милослава, а Мирослава? Мирославов известно несколько. Один из них, Мирослав Нажир, был боярином при Владимире Мономахе. Другой, киевский боярин Мирослав Андреевич, выполнял дипломатические поручения Всеволода Большое Гнездо. Третий Мирослав, боярин Галицкий, неоднократно появляется в истории Владимирской и Суздальской земли…
А берендеи осели как раз в Галицком княжестве и служили в дружине князя.
Но почему обязательно берендеи? Может быть, не от них пошло это название. Всегда болота тревожат, «бередят» душу человека, к ним не привыкшего.
В наши леса славяне пришли с юга, из лесостепи. Там нет таких болот. Пришли земледельцы, пахари, которым предстояло воевать здесь не со степняками, а с лесом, освобождать землю для полей и деревень. А рядом — болото, топь. Не лес, не луг, не пашня, не озеро. Одно слово — болото. Загадочный и никчемный кусок. И лес не вырос, и вода погибла. Бродят над болотами туманы, свиваются, скрывают их от человеческого взгляда. По ночам вспыхивают и плывут над кустами огоньки. А что там? Что скрывается? Какие тайны? Вот и населило людское воображение болота всякой нежитью, враждебной человеку, отдало в полную власть лешему и всему его роду. Порой длинноногий лось прорвется с треском сквозь кусты, разбрызгивая топь, да по осенним ночам на суходолах воют на луну волчьи выводки, собираясь в набеги. На глухой, укрытой лесом горе воют — на Волчьей горе…
— Что они так долго? — нервничал Хотинский, который спешил скорее попасть на болото. — Я же предлагал прямо к дому подъехать!..
Тане тоже скучно в машине. Один только наш шофер, пожилой и флегматичный Виктор Михайлович, привыкший к экспедициям, спокойно дремлет, откинувшись в кабине на спинку сиденья.
— Таня, вам не видно: идут наши мальчики?
Она высунулась из-под тента и осмотрелась.
— Нет, не видно их. Андрей, а правда, что на Берендеевом болоте погиб Евпатий Коловрат?
— Это какой Евпатий? О котором Ян писал в «Батые»? — спросил Хотинский. — А он на самом деле был? Я слышал что-то, когда здесь работал…
— Конечно, был! Евпатий Коловрат — лицо историческое. А вот его последняя битва на Берендеевом болоте, скорее всего, легенда. Конечно, все быть могло: и оборона островка-суходола, и стенобитные орудия, и бой с татарской конницей…
— Верно, верно, молодые люди. Правильно все это! — раздался за нашими спинами чей-то голос.
Мы обернулись.
Во время разговора к нам незаметно подошел дед в ватнике, перехваченном ремешком, в замусоленной кепке на коротко стриженной голове, в старых широких штанах с заплатами. На ногах деда были обрезанные до щиколоток головки валенок с калошами.
На коричневом морщинистом лице под седыми бровями в узких щелках век светились голубые старческие глаза, а подбородок и щеки покрывала густая седая щетина.
— Здравия желаю! — приподнял он свой картуз. — Экспедиция какая, что ли? Чего искать на наше болото приехали?
Мы ему объяснили. Геологов старик видел, а археологи были для него внове.
— Это за костями да за черепками, что ли? Вот там и бился Евпатий с татарвой! — охотно откликнулся старик на объяснения. — Своих-то всех хрестьяне чином похоронили, а татар так и оставили, их это кости! — убежденно говорил дед. — Мне внучек и стрелки оттеля носил — нешто разумный человек стрелку из кости делать станет? Татарское это! Нехристями были, хуже немца… А Евпатий Коловрат никакой не рязанский — наш, берендеевский! Потому и в болото их завел, что все тропки знал…
— Дед, да ведь Евпатий шестьсот лет назад жил, а мы раскапывать приехали сюда древних людей, когда и болота-то не было. Здесь же озеро было — озеро, понимаешь?
Старик был глуховат, и Никита прокричал ему в самое ухо.
— Во-во, озеро, это точно! — обрадовался тот. — Это тебе, милок, всякий у нас скажет, что озеро! Было озеро. А потом Матрена закляла его — вот оно и болотом зашло…
— Какая Матрена, дед?
— А та, что камнем стала. Нешто не слышали? Ну вот меня, старика, теперь послушайте. Было это еще до Евпатия Коловрата. И татар никаких не было — православные жили! А вместо болота — озеро. Ха-арошее озеро, — произнес старик со смаком, — лучше, чем в Переславле! А здесь на Волчьей горе вдова с сыном жила, Матреной ее звали, а как сынка ее — не знаю. Парень ейный все рыбачил. Ну, мать, известно, женщина — все боялась, чтоб не утонул он, жалела. А ему хоть бы что, все смехом!.. Уехал он как-то сети ставить, а тут гроза началась. Он возьми да и утони. А Матрена, как только сынок ее в озеро, сейчас на берег. И ходит, и смотрит, ждет, значит. Не вернулся он к вечеру, а она все ходит. Потом и лодку к берегу прибило. Вот тогда и прокляла она это озеро — стало озеро болотом! А сама Матрена хотела утопиться, да с горя камнем обернулась. С тех пор и стоит на берегу у нас баба каменная. Руки на животе сложены, а коса на спине платком покрыта. И как ненастье какое, гроза будет — так словно пот по ней проступает или слеза, ей-богу! Лучше, чем прогноз, было…