— Ну, а меня куда?
— Вот сюда. — Он распахнул брезент своей палатки. — Это — моя раскладушка, это — Шилика. У нас ведь и геофизик работает. А тебя — посредине. Спальный мешок есть, а Алешку, сына моего, мы к «змеенышам» отправим. Есть хочешь? Нет? Ну, пошли тогда!..
Раскоп лежал метрах в тридцати от лагеря, на самом обрыве. По-видимому, здесь находилось когда-то маленькое укрепление; подходя, я заметил следы неглубокого заплывшего рва, окружавшего низкий холмик. Море подточило берег, разрушив часть этого холмика. Над самой водой, где работали «змееныши», уже были видны очищенные от земли остатки невысоких стенок, делившие помещение на небольшие комнатки, и разложенные на краю раскопа куски разбитой греческой черепицы. Поодаль, склонившись над прибором с проводами и инструментом, похожим на циркуль, стоял мужчина в очках, красных плавках и алой косынке на голове. По-видимому, это и был геофизик.
— Вот она, наша гордость! — говорил Щеглов, пока мы шли к раскопу. — Знаешь, что это такое? Первая — не только на Тарханкуте, в мире! — загородная древнегреческая вилла! Тут был один из последних клеров — во всяком случае, дорога кончается как раз здесь. Какой-то житель Прекрасной Гавани, получив этот земельный надел, решил выстроить загородный дом — с жилыми комнатами, с кладовыми… И мы его сейчас как раз откапываем…
Так началась моя жизнь на вилле.
Действительно, это была загородная древнегреческая вилла — сельская усадьба. От клера, на котором построил ее какой-то житель Прекрасной Гавани в IV веке до нашей эры, осталось немного: за две с половиной тысячи лет море успело уничтожить около двухсот метров берега. Не пощадило оно и здание. К приходу археологов все остатки жилых комнат успели обрушиться в море. Остались только хозяйственные помещения и кладовые. Их и расчищали «змееныши» во время моего прихода.
— Ведь это первая в мире вилла четвертого века до нашей эры! — с восторгом рассказывал Щеглов, ведя меня в первый день по раскопу. — Вот ты прошел по дороге, видел клеры? Они занимают все пространство вокруг древнего города. Там, дальше, есть даже остатки стены, которая окружала хору… Стеной обносился не только город, но и его округа. Об этом раньше никто не знал. Ты, наверное, разочарован, увидев наши маленькие раскопы? Но подожди! Они небольшие, зато что в них лежит… Вот посмотри хотя бы на эти пифосы!..
Пифосы — огромные глиняные «бочки». Подобно тому как амфоры — вытянутые узкогорлые сосуды с острой ножкой и двумя ручками — представляли стандартную форму древнегреческой тары, пифосы, вкопанные для устойчивости в землю, были универсальными хранилищами для сыпучих и жидких продуктов. Древнегреческий философ Диоген жил как раз в таком пифосе, только несколько больших размеров, чем те, что осторожно расчищали ребята. В этих пифосах хранилось зерно и вино: на дне некоторых уже нашли виноградные косточки, хотя до самого последнего времени считалось, что на Тарханкуте виноградарство невозможно и здесь росла только пшеница.
Большие пузатые сосуды с округлым верхом и широким горлом фактически были совершенно целыми. Фактически — потому, что каждый обломок можно было поставить на свое место. В самом Херсонесе, где таких обломков собрано много, целый пифос склеить не удавалось: города живут долго, а глиняная посуда так бьется! Кроме того — и это было самым главным, — на венцах всех пифосов оказался обозначен их объем. Полностью восстановленные и вымеренные, они впервые помогут определить систему мер Херсонеса, известную сейчас лишь в цифровом, а не в ее фактическом значении.
По раскопанным комнатам и узкому коридорчику, который их соединяет, можно ходить, ступая по глинобитному полу, подметенному вновь после двух тысячелетий. Босой ногой ощущаешь колкость ссохшихся комочков земли и глубокую теплоту нагретого солнцем камня…
Под быстрыми руками «змеенышей», манипулирующих ножами и кистями, проступает сначала один уголек, потом рядом открывается другой, побольше, потом третий, четвертый… Сухая, твердая земля летит в сторону, к обрыву, в море, а у стены, почти перпендикулярно к ней, открывается толстая обугленная балка. Она лежит на скрытом еще от нас полу комнаты. Немного поодаль появляется такая же, вторая.
— Вот смотри, — говорит Щеглов, который сидит рядом на корточках, следя за открывающимися углями. — Эти балки — деревянное покрытие виллы. Они сослужат нам двойную службу. Во-первых, мы сможем восстановить перекрытие виллы, а во-вторых, определим породу деревьев.
— Но это, вероятно, привозные балки? — спрашиваю я, вспомнив пустынные степи Тарханкута. — Своего леса здесь не было.
— В том-то и дело, что был лес! Вот еще одно заблуждение, которое удалось устранить раскопками и разведками на Тарханкуте. Считалось, что здесь степи были испокон веков. Ничего подобного! Здесь была самая настоящая лесостепь. Нам помогли угли — не только этой виллы, но и из других мест. Мы копали на городище Тарпанчи, около Окуневки, на Беляусе… Как-нибудь отправимся туда, покажу… Так вот. Все угли оказались от лесостепных видов: это дуб, тополь, бук, ясень, можжевельник, лещина, граб… Островки такого леса, вероятно значительные островки, делали климат Тарханкута совершенно иным, чем сейчас. Они сохраняли почву от высушивания, смыва и развеивания, держали влагу… Поэтому и был Тарханкут житницей Херсонеса.
— И все-таки мне как-то не верится! Ведь все это дерево для строительства могли привозить? Как пифосы.
— Хорошо, пусть привозили. Но греки не повезли бы деревья с корой и ветвями, правда? А мы находим сгоревшие прутья, ветви, отпечатки коры, угли от самых тоненьких прутиков…
— Что же тогда так изменило природу?
— Да все те же греки! Хозяйство у них было бесхозяйственным. Они же сюда коз привезли, а козы уничтожают весь подлесок. Сами греки вырубали леса на топливо, на строительство. Они, вероятно, даже представить не могли, к чему приведет этот край их хозяйственная деятельность.
Что ж, в этом Щеглов был прав. Необходимость самого бережного отношения к природе человек начинает постигать лишь теперь, да и то не в полной мере. А результаты подобного «покорения» природы археологам приходится открывать не впервые. Так, при изучении торфяников Дании палеоклиматологи заметили странное явление. В слоях торфа, одновременных поселениям эпохи бронзы, резко сокращается количество пыльцы широколиственных пород, особенно кустарников. Сначала предположили, что это результат изменения климата. Поправку внесли зоологи. В ту эпоху древние обитатели Дании начали особенно широко разводить коз. Стада коз объедали кустарники, уничтожали всю молодую поросль. К тому же для коз на зиму требовалось заготавливать корм, обычно в виде веников, для которых обламывали опять-таки молодые побеги. А если учесть постоянно растущие стада, можно понять, как изменилась растительность. Но если в Дании, в умеренном и влажном климате, восстановление леса все же происходило, то на сухом и жарком юге процесс сведения леса и превращения лесостепи в пустынную степь оказался необратимым…
— И еще одно доказательство, — продолжил Щеглов. — Мы копали на городище Тарпанчи. У него сложная история: сначала там поселились греки, потом жили скифы и, наконец, на рубеже второго-первого веков до нашей эры от поселения остались развалины. На городище мы раскопали остатки сторожевой башни. После того как оттуда ушли люди, в руинах поселился филин: мы нашли его гнездо… Вокруг гнезда филина валялось много косточек. Зоологи, когда я принес им кости, определили около тридцати видов птиц и мелких животных, которыми он питался. И большинство птиц оказалось не перелетными, а как раз обитателями лесостепной зоны!..
Алешка, сын Щеглова, черный худощавый паренек лет двенадцати, занимался самой скучной работой. На площадке за раскопом он подбирал друг к другу обломки тяжелых квадратных черепиц, калиптéров, которыми когда-то была покрыта крыша виллы. Один большой кусок был найден при мне прямо на сгоревшей балке.
На вилле раскопки идут в такой последовательности: сначала снимается земля, в которую превратились стены, сложенные не из камней, а из сырцового кирпича. Сохранившиеся каменные стенки, отделяющие комнаты друг от друга, — только основания больших саманных стен. Потом обычно открываются обломки калиптеров, иногда даже целые, лежащие в том же порядке, как они были на крыше; под ними балки, а уже ниже надо не пропустить глинобитный пол. Правда, в кладовых пол вымощен битой черепицей, а в ванной комнате, где сохранилось место для огня и лежал разбитый лутерий, глиняный чан-ванна, — пол мозаичный, сложенный из мелкой серой гальки на водонепроницаемом растворе.
Временами Алешка дуется на отца, что тот поставил его делать такую скучную работу, но Щеглов неумолим и строг, когда дело касается необходимого. Кто-то должен этим заниматься? Я предложил ему сменить сына, но Щеглов возразил, что это расточительство — ставить кадрового археолога на работу, с которой справляется и такой шпингалет.
— Черепица — это особ статья! Вот посмотри на излом, — протягивает он мне кусок калиптера, затянутый известковой пленкой, словно материализовавшимся временем. — У этой глины красный кирпичный цвет — видишь? — мелкие белые крапинки. Известняк. Такую черепицу делали в Гераклее Понтийской, откуда и пришли первые херсонеситы. Гераклея была метрополией для Херсонеса, матерью. Поэтому херсонеситы, как было принято, оказывали Гераклее предпочтение перед другими городами в дружбе и военном союзе, а купцы и той и другой стороны в равной мере пользовались льготами. Но тут интересно вот что…
Он на минуту замолкает, щурится, как бы подбирая слова. Алешка пользуется случаем и усаживается рядом.
— Владелец виллы был человеком состоятельным, — продолжает рассказ Щеглов. — Готовясь к строительству, он закупил сразу партию гераклейской черепицы. Почему именно партию? Потому что на черепицах найдено пока только одно клеймо — астинома Омфалика. Астиномы, как тебе известно, назначались городом для контроля продукции, выходящей из мастерских. Астином отвечал за качество товара, поставляемого городом. Клеймо Омфалика мы знаем и по раскопкам Херсонеса. Омфалик жил в середине четвертого века до нашей эры, как раз тогда, когда возникла вилла. Эта дата подтверждается двумя монетами того времени, которые мы нашли на вилле, и другими клеймами, уже не на черепках, а на амфорах. Но клейма есть не на всех калиптерах. И вот тут возникает загадка…