— И за что это он тебе вынес порицание?
— За это! «Вы мне, говорит, Константин Константинович, селище уничтожили!» Ну и за «неточное определение центра аномалии». Определяя центр, я, видишь ли, ошибся на пятнадцать сантиметров. Сам понимаешь, таким выговором гордиться можно!
— Ну, молодец, ну, молодец! Вот это точность! Только вот зачем грекам надо было на гору лезть?
— Виноградники у них там были, наверное…
— Верно! Ведь это как раз на солнечном склоне. Я помню, показывал Фронжула план…
…Какие они разные и какие похожие! Можно лишь удивляться, какими сложными и неожиданными путями приходит человек к главному делу своей жизни. Щеглов рассказал мне, что увлечение археологией началось у него еще с детства: нашел древнюю монету, отнес в музей — и заинтересовался историей так, что, казалось, больше ничего уже для него не существует. А потом, когда уже стал постарше и переехал из Великих Лук в Херсон, на его пути встретился человек, точно так же влюбленный в археологию, — Сергей Алексеевич Рыбаков, хранитель древностей Херсонского музея. Он и дал подростку необходимые навыки и знания. По его поручению Саша провел свои первые самостоятельные разведки первобытных стоянок в Приднепровье. И по его же рекомендации взял Щеглова в свою экспедицию на Ольвию сначала Славин, а потом и Карасев, обучив делать архитектурные обмеры. Даже во время военной службы Щеглов успевал заниматься археологией и около Пскова нашел мезолитическую стоянку. Забавно бывает! Эти спичечные коробки с миниатюрными скребочками и стрелками, собранные им, я, оказывается, видел еще в университете, не подозревая, что через несколько лет встречусь с их находчиком.
Шилик же, по его словам, даже не подозревал, что существует такая увлекательная наука — археология. Раньше он был не геофизиком — инженером-конструктором. Но, познакомившись однажды в Крыму с Павлом Николаевичем Шульцем, понял, что вся его жизнь и вся работа проходили лишь в ожидании этой встречи. Археологом становиться было уже поздно. Но именно в это время геофизика пришла на помощь археологии. Здесь все надо было начинать с самого начала — и разрабатывать теорию поисков, и конструировать приборы. У Шилика была светлая голова, золотые руки и та увлеченность, без которой нельзя добиться успеха ни в какой области науки. Так он стал геофизиком в археологии.
Может возникнуть впечатление, что все время, которое я провел у Щеглова на вилле, мы только вели умные разговоры. На самом же деле наша жизнь протекала удивительно гармонично и спокойно. Раскопки кончались в час дня. Затем наступало время обеда. После обеда в лагере оставались только дежурные. Ребята постарше уходили в город — за провизией, заводить знакомства на городском пляже; остальные, в том числе и мы, спускались на берег, к скалам. Здесь море было не таким прозрачным, как у Оленевки. Ветер к вечеру нагонял волну, вода становилась белесоватой от известковой мути, меньше было рыб. Но на лужайках среди камней паслись стайки пучеглазых султанок, лежали ленивые черные и пятнистые бычки, копошились крабы, а иногда появлялся морской кот, за которым начиналась отчаянная охота. Потом мы лежали втроем на нагретой солнцем гальке и вели неторопливые разговоры о разных разностях.
Однажды, когда Шилик только что начал рассказывать очередное свое приключение, с обрыва над нашими головами посыпались камни, земля и вместе с кустом полыни в руках к нам съехал Володя Коробов, тот самый, вместе с которым мы встретили на черноморском базаре Щеглова.
— Вот они где загорают! — произнес он, задыхаясь. — А я уже уезжать хотел… Здравствуйте! Ну что, покажете мне свои сокровища? Вернее, посмотреть я уже успел, теперь только понять надо, что к чему…
— Ты выкупайся лучше с нами, а потом смотреть будешь! — предложил я Коробову на правах старого знакомого. — У вас там в Черноморске на пляже не протолкнешься, а здесь — простор! Правда, это не Караджийская бухта…
— А хотите, поедем в Оленевку? — предложил Коробов. — Машина есть, день сегодня свободный…
— Идея! Хочу в Оленевку! — вскочил Шилик.
— А смотреть виллу? — напомнил я.
— Покажем еще, никуда не денется! — отмахнулся Щеглов, загоревшийся возможностью поездки. — Вот случай удобный! На машине мы весь Тарханкут объедем, благо он маленький. И на Тарпанчи попадем, и на Беляус, и на мыс Ойрат. Там тоже клеры…
— Ну что же, поехали! — Володя заразился общим энтузиазмом. — А по дороге вы, Александр Николаевич, меня просвещать будете, ладно?
— Люблю экспромты! — прищелкнул Шилик языком, усаживаясь в «газик». — И где мы едем, и где?..
Это была великолепная поездка! Так все сошлось: настроение, люди, погода… Мы промчались вихрем по пустынной степной дороге, спугнули стаю дроф, тяжело взлетевших после длинного разбега, чуть не задавили зайца, бросившегося из-под машины в сторону. Щеглов, как заправский гид, рассказывал Коробову о греках, которые свели здесь леса, о курганах, под которыми, по его мнению, похоронено местное тарханкутское население — сатархи. Те самые «пиратствующие сатархи», которых усмирил и разгромил некий Посидей, поставивший в честь своей победы благодарственную статую Ахиллу в Неаполе Скифском…
Уже к вечеру, когда солнце стало красным и повисло над степью, мы добрались до Беляуса, маленькой древнегреческой крепости, построенной в IV веке до нашей эры на берегу моря. Вокруг расстилались жирные каштановые земли, мимо которых херсонеситы не могли пройти. Остатки этой крепости Щеглов раскапывал вместе с московским археологом Ольгой Давыдовной Дашевской.
Берег был низкий, просматривался далеко в обе стороны, но только спустившись на широкий песчаный пляж, мы увидели остатки мощных стен, сложенных из прекрасных отесанных блоков известняка.
— Внушительное сооружение! — покачал головой Коробов. — А что вы здесь нашли?
— Ну, рассказывать можно долго! Это угловая башня крепости, рассчитанная на долгую осаду. Стены здесь — почти два с половиной метра. Сначала они были тоньше. Их увеличили и башню надстроили во втором веке до нашей эры — как раз накануне нападения скифов. Судя по всему, в башне было три или четыре этажа, а первоначальная ее высота десять — двенадцать метров. Громадина!
— Здесь даже пазы для дверей и запоров сохранились! — сказал Шилик, успевший уже все осмотреть.
— Тут много всего есть! Нам ведь достался только нижний этаж. Вот лестница, ведущая наверх, — видите, какие ступени?! А здесь колодец. Он был закрыт каменной крышкой. Сейчас, если его раскопать, вода будет солоноватой — поднялся уровень моря. А в те времена колодец обеспечивал пресной водой всю крепость. И в случае осады последняя опора — башня. Поэтому в ней хранились вода и запасы продовольствия. Колодец в этой комнате, а зерновая яма — в соседней…
— Откуда известно, что зерновая? — спросил недоверчиво Шилик. — Что, там хлеб был?
— Был. Много зерен пшеницы, просо и ячмень. У ямы глубина два с половиной метра, диаметр, как видишь, полтора метра. Вот и считай, сколько хлеба хранилось на случай осады!
— А с осадой не вышло — вероятно, нападение было таким же молниеносным и внезапным, как на вилле, да?
— Очень возможно! Но до этого хранилища скифы не добрались.
— А почему вы думаете, что зерно было в яме до прихода скифов? — осторожно спросил Коробов.
Он боялся попасть впросак со своими, как он считал, дилетантскими вопросами.
— На дне ямы лежало горло родосской амфоры с клеймом астинома Агоранакта, — охотно пояснил Щеглов. — Это позволило определить время: рубеж третьего-второго веков до нашей эры. Правда, на Беляусе жили и после похода Диофанта. Но тогда был сделан другой пол, перекрывший яму. Так что пользоваться ею уже не могли…
— А вы определили сорта зерна? Не знаете, какую пшеницу сеяли здесь греки?
От объяснений Щеглова в Коробове проснулся агроном. Впрочем, вся эта поездка на машине оказалась посвященной древнему земледелию: сначала клеры Прекрасной Гавани, потом клер на мысе Ойрат, история со скифским зерном у Тарпанчи, теперь здесь… В особенности Коробова заинтересовали древние виноградники. Его специальностью было как раз виноградарство. Все эти годы он отстаивал необходимость развития здесь виноградников, убеждая скептиков, что виноград на Тарханкуте расти может и должен.
— Зерно определяли, — ответил ему Щеглов. — В основном греки сеяли здесь сорта мягкой пшеницы. Если вас интересует, я дам вам результаты определения — и зерен, и плодовых деревьев, и винограда…
До недавнего времени историки и археологи, изучавшие сельское хозяйство древних греков, вынуждены были заниматься скорее теорией, чем практикой земледелия. На отсутствие документов жаловаться не приходилось. Сохранились такие произведения классиков античной земледельческой науки, как поэма Гесиода «Труды и дни», трактаты о сельском и домашнем хозяйстве Варрона, Катона, Колумеллы, Плиния Старшего. В них содержались агрономические и агротехнические советы, указания по применению и содержанию в порядке инвентаря, потребность семян различных растений на определенную площадь земли, способы повышения урожайности, наиболее рациональное использование продуктов земледелия. До нас дошли законодательные декреты о землепользовании, изображения сельскохозяйственных орудий на фресках, мозаиках, на вазах, надгробиях, монетах; описания в художественной литературе и в драматургии. Наконец, при раскопках городов и сельских поселений археологи находили отдельные земледельческие и садовые орудия — кирки, лопаты, мотыги, виноградарские ножи, а также косточки и семена.
Не было только самого главного: тех полей и усадеб, на которых все это применялось и произрастало!
Как ни странно, первые древнегреческие клеры были найдены не в Греции, а на Гераклейском полуострове, возле Херсонеса. Именно эти поля, как подозревают историки, и размежевал в свое время известный нам Агаскил.
Каждый херсонесит выращивал на отведенном ему участке самые различные культуры. Какие именно? Это удалось установить по остаткам корневой системы деревьев и виноградных лоз, по тому, как была в данном месте обработана почва. В садах росли алыча, черешня, гранатовое дерево, миндаль, яблони, груши, каштаны, грецкий орех; на огородах выращивались огурцы, арбузы, дыни и тыквы; на полях — пшеница, ячмень, горох, чечевица, просо, рожь, гречиха…