Можно не верить, можно смеяться над таким утверждением, но я убежден, что археолог в роли зрителя на раскопках — зрелище глубоко трагичное. Совсем иначе чувствуешь себя и воспринимаешь окружающее, когда в руке нож, совок или хотя бы планшет с планом. Тогда все встает на свои места.
Серая земля пахнет сырой штукатуркой. Под ножом она распадается на комочки, отделяется целыми кусками, обнажая золотисто-желтый лесс. В «наказание» за мою непонятливость Карасев посадил меня в яму. И работа эта более квалифицированная, чем махать лопатой, перебрасывая тонны пустой земли, и все-таки по специальности: здесь нужен и глаз, и внимание, и опыт.
В раскопках города, существовавшего не одну сотню лет, есть свои сложности. Если на стоянках или на однослойных памятниках раскопки ведутся по «горизонтам», то здесь это невозможно. Вся толща культурного слоя, накопившаяся за века и тысячелетия, перепутана разновременными постройками. Фундаменты зданий римского времени прорезают остатки строений эллинистической эпохи; над прежними домами оказывается городская площадь, а сама она нарушена ямами еще более поздних эпох. При римлянах, когда территория Ольвии сократилась чуть ли не в пять раз, на месте центральных кварталов возникло городское зернохранилище, состоявшее из глубоких ям — узких сверху и расширяющихся книзу. Они выкопаны в самом культурном слое и редко доходят до материка — вот этого плотного лесса.
Так и идут раскопки. Сначала стараются извлечь содержимое всех поздних ям, затем ведут раскопки слоями и следят, когда появятся ямы еще более древние. Их снова вычищают, и все повторяется сначала. Польза такой методики очевидна: предметы более поздние не смешиваются с более ранними вещами. В руках археолога оказываются «чистые» комплексы…
Яма, которую пришлось чистить мне, была наиболее древней. Ее завалили мусором в IV веке до нашей эры, потому что в этом месте прошел фундамент большого общественного здания, которое сейчас раскапывал Карасев. В отличие от других мест, на Ольвии греческие строители закладывали не каменные, а особые «слоевые» фундаменты, или субструкции.
— Эти греки, батенька, такие хитрецы были… не сказать! — жмуря глаза и хитро улыбаясь, говорил Карасев. — Ведь ничего по-пустому не делали! Вот взгляните, как стены клали. Камень подтесан ровно настолько, насколько надо. А внутри, где не видно, и не тесали. И с субструкциями то же самое. Экономы! Вместо камня — слои. Сначала тот же лесс, только водой смочен и утрамбован, потом зола — опять водой смочили и утрамбовали… Вот и получается фундамент, полосатый, как зебра. А в результате какое угодно здание на нем возвести можно — не покачнется, не упадет!..
Такой полосатый фундамент делил мою яму надвое. Его следовало расчистить, чтобы проследить, на какую глубину он опущен. После этого можно подсчитать высоту стен здания и нагрузку на фундамент, а попутно выяснить форму древней ямы и попытаться определить, для чего она была вырыта.
Больше всего в яме встречалось разбитых амфор. Похоже было, что их сбрасывали сверху почти целыми. Иногда попадались кости животных, черепки чернолаковых сосудов — тарелочки, килики, похожие на широкие шахматные фигурки ножки от канфаров… А вот зеленые крупинки. Осторожно! Расчистив вокруг землю, я слегка задеваю ножом зеленую полоску, и на ладони оказывается «дельфинчик» — длинная рыбка с выпуклой головой, клювом и невысоким спинным плавником. Дельфинчики — древнейшие ольвийские монеты. Они встречаются только в Ольвии, притом в невероятном количестве. Похоже, древние ольвиополиты совсем не ценили своих денег. А что можно было на них купить? Связку головастых бычков, что щекочут ноги в мутной воде лимана? Хлебную лепешку? Миску молока?
Древние монеты Ольвии — загадка для нумизматов и историков. В отличие от других древнегреческих городов, Ольвия начала чеканить свои монеты не из дорогих металлов — золота, серебра или сплава, который греки назвали электром, — а из меди. И не чеканить, а отливать. Сейчас известно два типа древнейших монет, выпускавшихся Ольвией: дельфинчики, мелкая монета, и ассы — крупные медные диски. На их лицевой стороне изображена голова Медузы Горгоны, а на обратной — орел, стоящий на дельфине. Насколько дельфинчики часто встречаются, настолько же редки ассы. Накануне моего приезда в одном из древних ольвийских подвалов наткнулись на клад ассов: двенадцать штук! Ассы настолько хорошо сохранились, что вряд ли долго находились в обращении.
Да и как они обращались? Можно думать, что эти монеты ценились по количеству меди, которое в них заключалось. В отличие от монет из драгоценных металлов, имевших значение валюты и свободно обращавшихся во всем античном мире, вроде знаменитых кизикинов с головой льва или золотых статеров Александра Македонского и Лисимаха, ольвийские монеты служили деньгами только в самой Ольвии и в ее окрестностях в течение VI, V и начала IV века до нашей эры. Потом, по-видимому, произошла «девальвация» — ольвиополиты перешли на новую денежную систему, и старые знаки оплаты обесценились. Ассы переплавили, а мелкие дельфинчики постигла какая-то иная участь.
Но традиция сохранилась. В одной из надписей, доставшейся археологам, заключался декрет, предписывающий всем ольвиополитам и приезжающим купцам вести в городе торг только на местную серебряную и медную монету. Обмен денег происходил «на камне в экклесиастерии», то есть на трибуне народного собрания…
На освещенной солнцем стенке ямы появляется широкая тень неизменной кепки Карасева. Александр Николаевич опирается на палку, смотрит вниз, и я отодвигаюсь, чтобы ему видна была амфора, которую я только что начал расчищать.
— Целая? — спрашивает он немного погодя с сомнением.
— Похоже, что целая! Вот бок очистил, и ручки есть, и на горлышке трещин не видно…
— Хм… — Карасев в замешательстве. — Ну так ножки не будет! Что вы с ней церемонитесь?! Родосская?
В розовой глине неприметно мерцают крапинки желтой слюды. Если глина красновато-коричневая, с такими же золотыми блестками — тогда амфора вышла из мастерских острова Фасоса; если глина желтоватая, а блестки светлые — с острова Косса; из Гераклеи — кирпично-красная, без слюды. А эта? Судя по ручкам и глине, все-таки родосская!
— Правильно. Пятый век до нашей эры… Значит, сама яма может быть еще древнее. Вот если вы везучий, может, так и получится…
Одна из ольвийских загадок. Сейчас все согласны, что Ольвия возникла в конце VII века до нашей эры. Об этом свидетельствуют находки вещей того времени, в первую очередь черепки расписных сосудов. Теперь в западной части города открыто несколько подвалов, оставшихся от зданий VI века. Но это только там. В центре же Ольвии, где находится агора и священный участок, где стояли храмы, никаких следов этого периода не сохранилось. В лучшем случае, остатки зданий V века.
А то, что было здесь раньше? Куда это все исчезло?
…Целая все-таки амфора! И горло, и ручки, и ножка — все без единой щербинки. Я зову Карасева и показываю ему эту красавицу.
— Ну ладно, ладно! Расхвастался… Герой! Пойдемте лучше, посмóтрите, что там Елена Ивановна открывает. Водопровод! Мечта, а не водопровод!
— И трубы целы? — спрашиваю я, вытаскивая из ямы амфору.
— Целехоньки! Даже прокладки сохранились…
Прямоугольный котлован раскопа, примыкающий с юга к агоре, — гордость Карасева. Раскопки длились несколько лет. Теперь они подходили к концу. А сколько было споров, волнений, сомнений!
После войны, когда Карасевы возглавили ленинградский отряд Ольвийской экспедиции, во главе которой стоял другой ученик Б. В. Фармаковского — член-корреспондент Академии Наук Украины Лазарь Моисеевич Славин, Александр Николаевич решил, что настало время исследовать центр Ольвии. Если до этого решались какие-то частные задачи, то теперь следовало узнать «лицо» города, где концентрировались все общественные здания, храмы, коллегии выборных магистратов; где можно было надеяться найти творения античных скульпторов, а главное — надписи.
В течение двадцати с лишним лет год за годом велись раскопки. Они начались с восточной части, со склона. Там в разведочных траншеях Карасев обнаружил следы подпорных стенок ольвийского театра. Иметь театр мог позволить себе далеко не каждый город. Здесь, судя по остаткам — не раскопанным, а лишь нащупанным Карасевым, — амфитеатр занимал всю впадину между «верхним» и «нижним» городом. На его скамьях могли разместиться несколько тысяч человек, а декорациями, «задником», служил порт, скрытый теперь водами лимана, и далекая водная гладь.
Исследуя склоны Ольвии, Карасев нашел над ольвийским театром здание торговых рядов, выходившее на агору с востока. Так была обнаружена одна граница площади. С севера к агоре примыкал теменос — священный участок с храмами, о котором мне придется еще говорить. С запада агору окружали богатые жилые кварталы, раскопанные Л. М. Славиным. А что было с юга? Зная планировку древнегреческих городов, Карасев мог предполагать, что напротив теменоса на агору, куда собирались не только для заключения торговых сделок, но и для собраний, для встреч со знакомыми, послушать приезжего иностранца, ритора или философа, должны были выходить не менее важные и богатые здания: вероятнее всего, городской суд, дикастерий.
Рассчитав размеры площади и заложив раскоп, Александр Николаевич «сел» точно на южную границу агоры. И здесь началось нечто непонятное.
Никакого здания на южной стороне агоры не оказалось. Продолжалась площадь, правда гораздо более позднего времени, уже не греческая, а римская, мощенная мелким булыжником. Это настораживало. Раскапывая другие памятники в центре города, начиная с восточных торговых рядов и кончая теменосом, Карасев установил, что подавляющая часть строений, расположенных вокруг агоры, относится к самому концу IV века до нашей эры. Именно в это время произошла грандиозная перестройка всего города, причем старые здания заменялись более пышными, более обширными и внушительными.