На острове Левке находился древний храм Ахилла Понтарха, Ахилла — властителя Черного моря. До тех пор пока остров и храм Ахилла оставались во владении ольвиополитов, Ольвия считалась владычицей Понта Эвксинского. Но в конце III или в начале II века до нашей эры произошли какие-то события, в результате которых Ольвия оказалась не в состоянии контролировать далекий от нее остров. И тогда святилище Ахилла, чрезвычайно чтимого ольвиополитами, было перенесено на Березань и поставлено на прежнее «торжище борисфенитов».
Но сейчас Люся напомнила о более поздних временах. В середине I века до нашей эры Ольвия подверглась ужасающему разгрому со стороны гетов, вторгшихся сюда из западного Причерноморья. После этого удара она уже никогда не смогла оправиться. Вместо большого цветущего города остался только маленький городок с римским гарнизоном…
— Ну что вы — геты! Если бы геты, потом и разбирать бы так не стали… Нет, это видно точно — осел гимнасий! — отмахивается Карасев.
Вот и еще одна загадка: почему просчитались строители?
Карасев сдержал свое слово. Каждый день после обеда он появлялся на городище, и начиналось путешествие по Ольвии. Это стало традицией. На раскопки каждый год приезжали новые студенты, и Карасев знакомил всех не просто с планировкой древнего города, с теми зданиями, что были открыты и определены, но раскрывал историю открытий — с гипотезами, сомнениями, доказательствами, с той «археологической кухней», которая захватывает не меньше, чем хороший детектив.
Нет, Карасев не рисовал перед нами кипучую и яркую жизнь древних ольвиополитов. В этом отношении он был строг и, как сказали бы некоторые, корректен. Но за всеми находками — черепками, монетами, слоевыми фундаментами — проступал для слушателя именно тот мир, в который так неудачно я пытался проникнуть с первых дней своего появления в Парутине.
Первым «открытием» для меня явился гимнасий. Перед ним находилась площадь агоры, за которой, отделяя ее от священного участка, стояла «Большая стоя» — длинный крытый портик, достаточно обширный, чтобы вместить под своим навесом беседующих с учениками философов и риторов. С востока, над театром, на агору выходили здания, условно названные «торговыми рядами». По-видимому, в них помещались лавки ювелиров, парфюмеров, менял, обменивавших монеты всего древнего мира на общегородские деньги. Рядом с лавками Карасев предполагал склад или «филиал» ольвийского монетного двора: на полу одного из подвалов нашли много бронзовых кружочков для монет, еще соединенных перемычками.
— А ты, Александр Николаевич, расскажи, как мы запах нашли, — подсказала Карасеву Елена Ивановна, всегда присутствующая на этих беседах.
— Это уж тебе, Елена Ивановна, лучше рассказывать! Твой это раскоп, я тогда теменос копал…
— Тут вот что у нас получилось, — начала рассказ Елена Ивановна. — В одном из этих помещений находился маленький храмик. У греков всюду стояли жертвенники, алтари и небольшие храмики. Тем более, на главной торговой площади…
— Чтобы плутовать удобнее было! — ввернул Карасев.
— Мы решили, что это храмик, потому что в земляном полу оказались небольшие ямки, — продолжала рассказ Елена Ивановна. — Иногда в них лежали медные монеты, иногда глиняные лепешечки, изображавшие хлебные… По-видимому, здесь находилось святилище Афродиты-Апатур, Афродиты-обманщицы. Ну, а раз она была обманщицей, то и ее можно было тоже обмануть и вместо настоящей лепешечки положить глиняную! В одной ямке лежало несколько турьих рогов — какой-то охотник принес их в дар богине… А рядом — рядом мы нашли запах…
— Ты уж, Елена Ивановна, по порядку рассказывай! — проворчал Карасев. — А то «запах, запах»…
— А ты меня не перебивай! Такой же вот жаркий день был, устали мы все, вдруг Катя, работница наша, которая расчищала одну ямку, и говорит: «Что-то вы сегодня, Елена Ивановна, надушились!» Нет, говорю, Катюша, я никогда не душусь… «А пахнет, — говорит она, — хорошо так!» Я в шутку спрашиваю: кто из вас, девушки, сегодня душился? Никто не признается. А потом Катя принюхалась и говорит: «Да это от земли пахнет!» Представьте себе, действительно от земли, от этой ямки! И такой тонкий-тонкий, чуть сладковатый аромат, как розы пахнут… Тут все сбежались, стали нюхать. А потом запах исчез, испарился. Так вот удалось нам понюхать настоящие античные духи!..
— А почему они здесь были? А как пахли? А можно было бы их собрать? — заволновались слушавшие студентки.
Еще бы — древнегреческие духи!
— Наверное, какая-нибудь ольвийская гетера или куртизанка пожертвовала Афродите несколько капель своих благовоний, — ответил Карасев. — Ох эти женщины — всегда кого-нибудь обмануть хотят!
— Это почему же ты так считаешь, Александр Николаевич? — немного обиделась Елена Ивановна.
— А зачем она тогда к Афродите-Апатур пошла? — резонно заметил Карасев. — Знаем мы их! Все шуры-муры, с философами беседуют, а сами только и думают, как бы обобрать своих поклонников! Розовое масло пролила! Оно дороже золота было…
Мне показалось, что эта история произвела на слушателей куда большее впечатление, чем рассказ о раскопках самого здания. Но ведь это так понятно! Исчезли города, целые народы; погибли сотни тысяч произведений древних художников, скульпторов, писателей, но легкий аромат розового масла, пролитый неведомой куртизанкой, сохранялся два с половиной тысячелетия в земле, чтобы счастливцы смогли почувствовать запах далекого, почти нереального для нас мира…
Начиная как-то очередное «занятие», Карасев остановил нас возле участка сохранившейся римской мостовой.
— Под этой римской дорогой, как вы знаете, лежит мостовая главной улицы Ольвии, — начал он. — От городских ворот она ведет прямо к агоре. Что находилось на трех сторонах агоры, вам известно: «Большая стоя», за которой был теменос, торговые ряды и гимнасий. А что на четвертой? С правой стороны?
Карасев помолчал, словно ожидая, что услышит ответ. Но хотя многие уже знали, что именно находится в указанном месте, только Костя Марченко внятно и тихо произнес:
— Дикастерий.
— Что ты говоришь? — повернулся к нему Карасев. — Правильно: дикастерий — городской ольвийский суд! Мы думали, что он окажется на месте гимнасия, но потом выяснилось, что это ошибка…
Карасев прошел несколько шагов вперед и остановился перед раскопом.
Если от гимнасия остались основания колонн, «душевые» площадки, резервуар, водопроводная система, довольно хорошо сохранившиеся подсобные помещения, то этот раскоп казался на редкость пустым и скучным. Над землей приподнимались невысокие слоевые фундаменты, сохранившие свою полосатость, но оплывшие от дождей и снега за те несколько лет, что прошли после их освобождения от земли. Только в задней части, где Люся Копейкина вскрывала подвалы более ранних зданий, оказавшиеся под дикастерием, в глубоких котлованах можно было увидеть ровную кладку архаических стен.
— С чего бы начать? — призадумался Карасев, по привычке поднося пальцы ко рту. — Ага! Как вы могли заметить, — начал он, присаживаясь на подставленный ему табурет, — планировка Ольвии соответствует Гипподамовой системе: прямые улицы пересекаются под прямым углом. Гипподам был афинским архитектором и жил в пятом веке до нашей эры. Можно думать, что после перестройки Афин эта система была принята во всех греческих городах… И в Ольвии тоже! Хотя Ольвию основали милетяне, но в пятом веке Ольвия входила в Афинский морской союз, и, если верить Плутарху, Перикл, отправившийся в этакую демонстративную поездку со своим флотом на Понт, должен был посетить и Ольвию. Связи с Афинами у Ольвии были прочными и постоянными. Вон там, — он махнул рукой в сторону теменоса, — мы с Еленой Ивановной нашли прелюбопытнейший декрет! Как там написано, Елена Ивановна?
— Это насчет Ксантиппа? — осведомилась Елена Ивановна, которая специально занималась ольвийскими надписями. — «Ольвиополиты дали Ксантиппу, сыну Аристофонта, эрхиейцу, Филополиду, сыну Филополида, дейрадиоту, — афинянам, им самим и потомкам их проксению: право гражданства, освобождение от пошлин на все товары, какие бы ни ввезли или ни вывезли они сами, или их дети, или братья, у которых отцовское имущество общее, или слуги, и дали право входа в гавань и выхода из гавани и в мирное, и в военное время, без конфискации и без заключения договора». Первый и единственный декрет в честь афинян!
— Да, афинян. И как раз к концу четвертого века до нашей эры относится, — подтвердил Карасев. — Так что Ольвия, видимо, перестраивалась по подобию Афин… А это важно! Описания Ольвии не сохранилось, а описание Афин у нас есть. Дикастерий находился с правой стороны афинской агоры, а у его входа стояли «государственные часы» — водяные часы, клепсидры, — и фонтан с питьевой водой… Сутяги были эти греки! Если верить Аристофану, каждый афинянин треть своей жизни проводил в судах. То на соседа доносы писал, то тягался из-за какой-нибудь ерунды…
— Ты все-таки расскажи, как мы его искали, — осторожно направила Карасева Елена Ивановна.
— А? Вот так и искали! — Карасев сдвинул кепку на затылок. — Тут, видите, вдоль центральной улицы водосток идет каменный и уходит под землю — вот в этот приемник. А там уже подземная галерея с трубами в сторону театра и гимнасия… Все хорошо, но почему здесь еще один водосток оказался? Причем не горизонтальный, а вертикальный. Начали мы копать…
Этот водосток, и сейчас сохранившийся на своем месте, привел археологов к огромному слоевому фундаменту. В пять или шесть раз более широкий, чем обычные слоевые субструкции, поддерживающие стены зданий, этот фундамент тянулся вдоль центральной улицы и агоры почти на тридцать два метра. Зная по опыту, что мощность и ширина фундамента зависит от той нагрузки, которую он должен выдерживать, Карасев пришел к единственно возможному выводу: здесь находился портик с колоннами, причем фасадная часть здания была не меньше двух этажей!
Но был ли это дикастерий?
По мере того как из года в год продвигались раскопки, выяснялись любопытные подробности. Во-первых, здание оказало