Было над чем задуматься! Посидей, сын Посидея, в благодарность за успехи своих дел, посвящал статуи как будто ольвийским божествам: Зевсу, Афродите, Афине, Ахиллу. Но — с небольшой «оговоркой». Это были не совсем «те» боги, которым поклонялись в Ольвии. Эпитет Зевса «Атабирий» происходит от самой высокой горы на острове Родос; Афина-Линдия, покровительница оливководства, кораблестроения и потерпевших кораблекрушение, тоже оказывается связанной с Родосом, — в городе Линде находился ее главный храм. И наконец, сама нимфа Родос.
Может, был прав В. В. Латышев, считая, что Посидей — родосец, только получивший права гражданства в Ольвии, а потом перебравшийся в Неаполь? Кстати, тогда Латышев сомневался, что вблизи теперешнего Симферополя находятся развалины Неаполя Скифского, столицы Скилура.
Таким образом, остается только Ахилл и… декрет самих ольвиополитов, где ни словом не оговаривается, что Посидей, сын Посидея, — иностранец, получивший права гражданства. А уж это было бы обязательно подчеркнуто!
Какой же остров освободил этот ольвиополит от сатархов, которых Щеглов считал жителями Тарханкута? Березань, где во II веке до нашей эры уже было святилище Ахилла? Или Левку? Белый, а теперь Змеиный остров? Можно думать, что разговор шел о том далеком и главнейшем острове. В этом случае заманчиво сопоставить деятельность Посидея с заслугой неизвестного лица, о котором повествует обломок декрета, найденный на Змеином острове. По остаткам надписи можно понять, что ольвиополиты ставят ему статую за то, что он оказал Ольвии множество услуг и, в частности, «изгнал с острова» каких-то разбойников…
Так кто же этот Посидей, сын Посидея: родосец, как явствует из его посвящений, или ольвиополит, племянник жреца Агрота? Мне кажется, верно именно последнее. А объяснить «несоответствие» можно следующим образом.
Остров Делос, давший права гражданства его отцу, Посидею, сыну Дионисия, брату Агрота, был всего лишь одним из эпизодов в жизни и деятельности ольвиополита. Очень вероятно, что такое же право гражданства, переходящее по наследству к его детям, брат Агрота получил и на Родосе, где женился, обзавелся домом, семьей, а потом вернулся в родную Ольвию уже со взрослыми детьми.
Ольвия была всегда тесно связана с островом Родосом политическими, государственными и торговыми, и родственными узами. Из огромного числа ручек родосских амфор с клеймами, найденных на берегах Черного моря, только на долю Ольвии приходится одна треть! Это значит, что каждый третий родосский корабль, попадавший с товарами в Черное море, заворачивал в ольвийскую гавань. А о «семейных» связях Родоса и Ольвии можно судить хотя бы по надгробию родосского некрополя, где была похоронена «борисфенитка Гедейя, дочь Аристократа», то есть уроженка Ольвии.
Получив воспитание и образование на Родосе, Посидей, сын Посидея, естественно, привык чтить тамошних богов: Зевса Атабирия, нимфу Родос, Афину-Линдию. Вернувшись в Ольвию, может быть из-за смерти своего дяди Агрота, Посидей занял среди ольвийской аристократии подобающее ему по праву происхождения место. Почти несомненно, что он стал дипломатом. Таким образом Посидей и очутился в Неаполе Скифском, столице Скилура, под чьей властью находилась Ольвия, чеканившая его монеты. Все это могло иметь место лишь до 115 года, до смерти Скилура и похода Диофанта, следовательно, между серединой и концом II века до нашей эры.
А отсюда уже не трудно рассчитать и время жизни Протагена: вся его деятельность должна была протекать в первой половине II века до нашей эры…
В один из первых дней моего приезда на Ольвии произошла забавная история.
Приехал я в середине недели. По мере того как приближалось воскресенье, упоминание об этом дне в устах Карасева становилось все более тревожным и раздраженным. В субботу все работали уже лихорадочно, унося с разборных площадок черепки, разложенные рядами для подсчета и описания горлышки, ножки и ручки амфор, собирали лежавшие около ям кости, старались успеть зарисовать все зачищенные стенки раскопа. По своей наивности я полагал, что эти приготовления делаются в ожидании приезда каких-то гостей. Но меня разуверили.
— Воскресенье на Ольвии — да это же вакханалия! — почти с отчаянием воскликнул Карасев. — Экскурсии приедут!.. А это варвары, ей-богу, варвары! Если бы только смотреть… Нет, обязательно надо какую-нибудь кладку разрушить, в стенках поковыряться из-за этих проклятых монет, будь они неладны!
Шесть дней на Ольвии тишина. К воскресенью готовятся, как к нашествию неприятеля. И действительно, с утра в этот день перед воротами заповедника выстраивается вереница машин и автобусов — из Николаева, Херсона, Очакова, Одессы… Больше всего привозят школьников, а за ними, по горькому опыту, нужен глаз да глаз! На роль смотрителей и экскурсоводов призывается вся экспедиция. В заповеднике «дееспособных» только двое: научный сотрудник Анатолий Виссарионович Бураков и девушка-экскурсовод. А экскурсий больше десятка. Смотрительница музея «тетя Клава» и Максим Кондратьевич, который все свое время проводит на городище, подметая раскопы и укрепляя цементом открытые археологами стены, ни по возрасту, ни по своему образованию в «воскресный счет» не идут.
Зато после обеда, когда уезжают машины, наступает долгожданная тишина. Тогда вместе с Колей Марченко, своим учеником, и другими научными сотрудниками Карасев возвращается на раскоп, чтобы заняться архитектурными обмерами и чертежами…
Так было и в этот раз. Мы спустились в котлован гимнасия, чтобы обсудить дальнейшее направление раскопок. С одной стороны, Карасеву хотелось расширить раскоп, чтобы проследить направление водопровода; с другой стороны, надо было продолжать работы за подсобными помещениями гимнасия, чтобы выяснить его общую планировку. В субботу там успели опуститься только до щебня поздней римской мостовой, и до уровня пола гимнасия оставалось около полутора метров.
И в этот момент мы увидели, как наш мягкий и добрый начальник побагровел.
— Вон! Сейчас же вон отсюда! Скажите этим болванам, что я запрещаю прыгать по раскопам! — закричал Карасев Косте Марченко и поднял свою палку. — Слышите?! Нельзя здесь прыгать!..
Это относилось к двум морячкам, которые спрыгнули с невысокой стенки и теперь стряхивали пыль с брюк.
— Товарищи, по раскопам ходить нельзя. Пожалуйста, выйдите отсюда и смотрите сверху, — вежливо попросил Марченко, поглядывая на щупловатых морячков с высоты своего двухметрового роста.
Морячки засмущались:
— Мы не знали… Мы уйдем сейчас!
— Знаете, товарищ профессор, мы вам колодец нашли! — заискивающе проговорил второй, стараясь задобрить строгого и разъяренного начальника. — Мы случайно…
— Да, да! Все случайно! Прошу вас немедленно выйти! — твердо, но уже остывая, произнес Карасев, поворачиваясь к ним спиной. — Нет, это черт знает что!
— Да мы действительно нашли колодец! — настойчиво повторил первый и дернул своего приятеля за рукав, чтобы он не уходил. — Вы бы поглядели, товарищ профессор…
— Господи, что они от меня хотят? — в изнеможении произнес Карасев, опускаясь на низкую деревянную скамеечку и вытирая лицо платком. — Уважаемые товарищи! Здесь все колодцы известны. Они раскопаны, обмерены, сфотографированы, нанесены на план и пронумерованы!
— Да нет! — обрадованно заговорил второй моряк, видя, что «профессор» смягчился. — Этого колодца вы не видели! Мы прыгнули… — Он запнулся. — Ну, соскочили! И вот он — провалился. Еле вытащил его! Да это тут, рядом…
— Где рядом? — уже заинтересованно спросил Марченко.
— Вот, у вас же здесь, — ответил моряк и показал на участок за гимнасием, где находилась римская вымостка.
— Колодец теперь выдумали какой-то! — уже добродушно ворчал Карасев, с трудом выбираясь из раскопа. — Наверняка зерновая яма, пустая… «Колодец»! Делать вам нечего, вот я что скажу! Лучше бы пришли к нам и лопатой поработали, чем со стенок прыгать…
— Да мы вот… Увольнительная у нас… А то бы мы с удовольствием… товарищ профессор!
— Александр Николаевич! А ведь и правда колодец!..
Марченко опередил всех и стоял теперь, нагнувшись над круглым узким отверстием, невесть откуда возникшем на совершенно ровном месте. В том, что еще вчера и даже сегодня утром здесь не было никакого колодца, каждый из нас мог бы присягнуть.
— Понимаете, мы прыгнули… Я прыгнул, думал, крепко, вдруг провалился… Хорошо, задержался на локтях, а то бы так и пошел… Зацепиться-то не за что… — перебивая друг друга, рассказывали моряки.
Колодец оказался великолепным. Прямая, ровная труба, чуть меньше метра в диаметре, сложенная из тщательно отесанных и подогнанных блоков известняка, уходила вниз. Метра на три в глубину она была пуста. Внизу виднелась кучка рыхлой земли — остатки рухнувшей под ногами «открывателя» кровли. Видимо, в древности горло колодца закрывала деревянная крышка, потом ее завалили камнями и землей, а сверху прошла мостовая. За две тысячи лет дерево сгнило без остатка, а земля так утрамбовалась, что превратилась в пробку, достаточно крепкую, чтобы выдержать работавших здесь в субботу студентов. Но прыжок и удар выбили «пробку» вниз…
— Хорошо еще, Александр Николаевич, что благополучно обошлось! — сказала Елена Ивановна, заглядывая в колодец. — Здесь не только ногу — голову сломать можно!
Полюбовавшись на неожиданную находку и посмеявшись над открывателями, которым в награду за «подвиг» Карасев рассказал о гимнасии, мы вернулись в раскоп. В течение следующей недели этот колодец был гордостью экспедиции. Его показывали каждому приезжающему и рассказывали полуанекдотическую историю открытия.
Им и впрямь можно было залюбоваться. Во-первых, колодец идеально сохранился. Во-вторых, глубиной он был не меньше тридцати метров, — именно на такой глубине от «верхнего» города находился водоносный слой. Расчищать его полностью в это лето не собирались. Таким образом, это был первый известный колодец, из которого древние обитатели «верхнего» города могли доставать холодную и чистую воду.