Волк понял, что упорол косяк. И тут же сообразил – какой.
– Гля, братва, где это он таким финтам научился?! – обвиняющим тоном задал вопрос Груша. Он обращался к камере, и ее ответ мог вмиг бесповоротно определить дальнейшую судьбу Расписного. Если этот ответ не опередить…
– У ментов, где же еще! – сквозь зубы процедил расписной, выпустил Резаного из захвата и толкнул вперед, прямо к Микуле. – Мы с пацанами в Аксайской КПЗ три месяца тренировались. Клевый приемчик, он мне не раз помог.
– Чему ты еще у ментов выучился? – медленно спросил Зубач, не переставая улыбаться.
– А вот гляди! – Не поворачивая головы, Расписной растопыренной ладонью наугад ударил Грушу. Раздался громкий хлопок, Груша пошатнулся и резко присел, двумя руками схватившись за ухо.
– За что?! – крикнул он. – Ты мне перепонку пробил! За что?
– Не знаешь?! – Ударом ноги Расписной опрокинул Грушу на спину. – А отвечать за базар надо?!
– Да что я сказал?
– Вот что! И вот! И вот! – Расписной остервенело бил лежащего ногами, лицо его превратилось в страшную оскаленную маску. Груша дергался всем телом и утробно стонал. Но это был урок не столько Груше, сколько всем остальным. – Что еще тебе показать? – спросил Расписной, наступив Груше на горло и пристально глядя Зубачу в глаза. – Показать, как шеи ломают?
– Ты не борзей! – Зубач наконец согнал с лица улыбку. – В дому по людским законам живут! Ты чего беспредел творишь?
– А по закону честного фраера [58] ментом называть можно? Да за это на пику сажают! Щас я ему башку сверну, и любая сходка скажет, что я прав!
Груша пытался протестовать, но из перекошенного рта вырывался лишь сдавленный хрип.
– Тебя еще за честного фраера никто не признал! – пробурчал Зубач и отвел взгляд. – И ментом тут никого не называли. Отпусти его, потом разбор проведем. Сейчас речь об этой рыбе!
Он повернулся к Резаному. Остальные арестанты, молча наблюдавшие за развитием событий, с готовностью переключились на предполагаемую жертву. Расписной убрал ногу, Груша надсадно закашлялся, жадно хватая воздух, и быстро отполз в сторону.
– Давай для начала рассчитайся за спор, – сказал Микула потерявшему свою наглость Резаному.
– Где мой стольник? – Катала протянул руку, требовательно шевеля пальцами.
– Я… Я завтра отдам. – Новичок смотрел в сторону и бледнел на глазах.
– А, так ты фуфломет! – презрительно протянул Катала и безнадежно махнул рукой. – А мы с тобой как с честнягой…
– Со спором все ясно, – подвел итог Микула. – А что ты вчера мне сказал? Новичок молчал.
– Ты мне сказал, что на «четверке» зону топтал. А оказалось – это фуфло! Резаный громко сглотнул.
– Ты мне сказал, что Пинтос тебя знает? – продолжал Микула. – И это фуфло! Что ты теперь скажешь? Как перед людьми объяснишься?
– Ну чего особенного… На «четверке», на «шестерке»… Какая разница, они почти рядом… – неубедительно пробубнил Резаный. – А Пинтос просто забыл. Я же не по его уровню прохожу. Парились неделю вместе на пересылке, думал, он помнит…
– Честный бродяга зоны не путает, ему скрывать нечего! – вмешался Зубач.
– Погоди! – оборвал его Микула и снова обратился к Резаному: – Ты мне еще много фуфла прогнал! Что за гоп-стоп чалился обе ходки… И на плече тигр выколот! А откуда тогда наколка бакланская? Она постарее, вон выцвела уже…
– С пьяни накололи… Еще по воле – молодой был, дурной…
– Да? А над губой что за шрамик?
– Где? А-а-а… – Резаный потрогал лицо. – Махался со зверями, гвоздем ткнули…
– А может, ты что-то выводил? – снова заулыбался своей изобличающей улыбкой Зубач. – Может, там у тебя точка была вафлерская?
– Ах ты, сука!
Резаный стремительно бросился вперед, но калмык упал ему под ноги, и пудовый кулак не дотянулся до улыбки Зубача. Туша здоровяка второй раз грохнулась на пол, и тут же на него со всех сторон обрушился град ударов. Зубач, Микула и Катала с остервенением впечатывали каблуки в прогибающиеся ребра. Резаный попытался подняться, но Скелет запрыгнул сверху и принялся подпрыгивать, будто танцевал чечетку. Калмык, сбросив грубый ботинок, молотил по неровно остриженному затылку, словно заколачивал гвозди тяжелым молотком.
Еще несколько человек толпились вокруг, явно желая принять участие в расправе, но не могли подступиться к жертве.
– Пустите меня! Дайте я! – Еще не оправившийся от побоев Груша оттащил калмыка и несколько раз изо всех сил лупанул Резаного по голове, так что тот влип лицом в пол. По грязному бетону потекли струйки крови. Крупное тело безвольно обмякло.
Расписной стоял в стороне и безучастно наблюдал, как избитого новичка приводили в чувство. Нашатыря в камере не было, поэтому его вначале облили тепловатой водой из-под крана, а потом Скелет принялся со всего маху бить по окровавленным щекам и крутить уши так, что они хрустели.
Наконец Резаный пришел в себя и застонал. Нос был расплющен, все лицо покрыто кровью.
– Давай, сука, колись – кто ты в натуре есть?! – Скелет поднес бритву к приоткрывшимся глазам, и веки тут же снова накрепко сомкнулись, как будто тонкая кожа могла защитить от тусклой, замызганной стали.
– Чистый… я, – с трудом выдохнул Резаный. – А фуфло прогнал для понтов, для авторитета… За хулиганку чалился, а хотел за блатного проканать… Потому «четверку» назвал и кликуху новую придумал… Но ни с ментами, ни с петухами никогда не кентовался… Корешей не закладывал, у параши не спал… Проверьте по «шестерке», там подтвердят. Чистый я…
– И какая твоя погремуха? – спросил Микула.
– Верблюд… Но за это не режут…
Зубач ухмыльнулся и вытянул вперед палец:
– Еще как режут! Ты ершом [59] выставился. За это многих кончили!
Микула поморщился и хлопнул его по руке.
– Слушай, Зубач, с тобой хорошо говно хавать – ты все наперед забегаешь! Кто за хатой смотрит?!
– Гля, он в натуре обнаглел! – поддержал смотрящего Скелет, поигрывая бритвой.
Зубач огляделся. Катала смотрел в сторону, от Расписного поддержки ожидать тоже не приходилось. Зато сзади мрачно нависал хмурый Груша, а сбоку примерялся к его ногам калмык.
– Ша, братва, все ништяк, – примирительным тоном сказал Зубач. – Я только свое слово сказал: надо с него спросить как с гада!
Микула выдержал паузу, оглядывая соперника с ног до головы.
– А я так думаю: Верблюд свое уже получил. Баклан – он и есть баклан. Пусть сворачивается и идет в шерсть [60] . Только…
Смотрящий протянул руку Скелету:
– Дай мойку!
Тот послушно положил на испачканную пеплом г ладонь половинку лезвия.
– Держи! – Микула бросил бритву на грудь Верблюду: – Чтобы через час у тебя фуфловых регалок не было!
Избитый хулиган тупо уставился на щербатый обломок металла.
– Да вы на своего посмотрите, – дрожащая рука указала на Расписного. – Ему небось половину шкуры срезать надо!
– Привяжи метлу! [61] – Расписной замахнулся. – Еще хочешь?
Верблюд втянул голову в плечи и замолчал.
– Ровно час! – повторил Микула.
Кряхтя и охая, Верблюд поднялся, взял бритву и доковылял до своей шконки. Закурив сигарету, он беспомощно осмотрелся по сторонам.
– Помочь? – подскочил к нему юркий и обычно незаметный Хорек. Он получил девять лет за то, что изрубил топором соседа, но хвастал, что за ним много трупов. Это был отвратительный тип – неврастеник и психопат. Вытянутая хищная мордочка, бледная, в крупных порах кожа, сквозь редкую щетину белесых волос просвечивает сальная кожа головы. Постоянный оскал открывал узкие длинные зубы. С ним никто не кентовался, но и никто не связывался. – За это будешь в обязаловке. Следующую дачку [62] мне отдашь! Замазали? [63]
Верблюд нехотя кивнул:
– Только чтоб не больно…
– Ага, сладко будет! Будто хурму хаваешь…
Хорек сноровисто расстелил полотенце, набросал сверху смятых газет, на них положил левую руку Верблюда.
– Челюсть, возьми, чтоб не дергался…
Мрачный цыган с выдвинутой вперед нижней челюстью намертво зажал конечность ерша.
– Ну, держись! – Хорек осклабился и принялся срезать с безымянного пальца Верблюда воровской перстень – квадрат с разлапистым крестом.
Лезвие было изрядно затуплено, дело шло медленно. Верблюд в голос кричал, кровь бежала струей, впитывалась в газеты, брызгала на полотенце и простыню, красные пятна покрыли и лицо Хорька. Это его, похоже, распаляло: высунув язык, он остервенело кромсал палец ерша.
– А! А-а! А-а-а-а! – истошно заорал Верблюд.
– Хватит! – сквозь зубы сказал Челюсть. – Уже все!
Хорек неохотно оторвался от кровавого дела.
– Еще бы надо подчистить… Давай охнарик!
Вынув изо рта Верблюда сигарету, он прижег рану. Верблюд задергался, крик перешел в вой, тошнотворно завоняло паленым мясом. Замотав распухший и покрасневший палец носовым платком, ерш обессилен но откинулся на тощую подушку.
Но долго разлеживаться было нельзя, потому что с левого плеча нагло скалил зубы не по рангу наколотый тигр. По площади он многократно превосходил перстень.
С трудом поднявшись, Верблюд, пошатываясь, подошел к углу людей.
– Слышь, Микула, я уже не могу… Разреши не резать… Я его поверху зарисую… Смотрящий подумал.
– Как братва? Разрешим?
Скелет пожал плечами. Калмык согласно кивнул.
– Пусть заколет, чтоб видно не было. Какая разница…
Но Зубач решительно воспротивился:
– Ни хера! Как решили! Ответ должен быть…
– Пусть по полной раскручивается, сука! – поддержал его Груша.
– Резать! – крикнул Хорек. Микула развел руками:
– Раз братва не разрешает – режь!