Кольцо сужалось. Кто-то толкнул его в спину, кто-то жарко дышал в шею. Может, Эйно, может, Парцвания. Надо действовать, но не было ни воли, ни куража, ни силы. Вольф стоял, будто парализованный. Дядя Иоганн проник в суть вещей, он был прав, и эта правота придавала каждому слову пронзительную убедительность. А Вольф чувствовал себя, как нашкодивший и пойманный с поличным щенок. Он сгорал от стыда и был готов к тому, что сейчас его ткнут носом в собственное дерьмо. Или набросят на шею удавку. Самое страшное, что он считал это справедливым. Ужасный непрофессионализм! Очень, очень некрасиво!
– Что скажешь, Вольф? – впервые в жизни дядя Иоганн назвал его по фамилии.
– Каждый имеет право на ответное слово. Все должно быть по справедливости. Нас никто не должен упрекнуть в поспешности.
– Не… Не знаю… – еле слышно просипел Вольф.
Несколько крепких рук взяли его за плечи, что-то острое прижалось к спине, под левой лопаткой. Сейчас он понял, что чувствует обреченный ягненок, безропотно принимающий смерть.
С улицы послышался шум, топот ног, крики. Со звоном разлетелось оконное стекло:
– Бей немчуру!
Сильно стукнула в стену входная дверь, возбужденная толпа вооруженных палками и заточками зэков ворвалась в отряд.
– Бей гадов! Мочи фашистов!
Направо и налево посыпались удары, брызнула кровь, чье-то тело с грохотом упало на пол. Руки, державшие Вольфа разжались.
– Бей гадов! – Парцвания схватил табуретку и принялся молотить нападающих, дядя Иоганн с Эйно Вялло сноровисто перевернули кровать и, отсоединив спинку, стали бить ею по головам противников. Человек-лягушка метнул в толпу наполненный водой графин…
Оцепенение прошло, Вольф встряхнулся. На месте готового к закланию ягненка вновь стоял матерый, опытный волк. Мгновенным цепким взглядом он осмотрел поле боя. Религиозники явно брали верх. Шалве Парцвания палкой разбили голову, и он одной рукой смахивал с лица кровь, а второй с трудом удерживал табуретку, защищаясь от града ударов. Эйно Вяло ничком валялся на полу, Фогель отступал, прикрываясь кроватной спинкой, в которую вцепились Титов и Филиппов. Несколько зэков навалились на отчаянно отбивающегося человека-лягушку. Коныхин, пряча руку за спиной, целеустремленно пробивался к дяде Иоганну,
Бац! Бац! Два удара достигли цели: баптисты опрокинулись на пол и остались лежать неподвижно, как тряпочные куклы. Фогель приободрился и поднял кроватную спинку повыше, защищая голову. Рубашка выпросталась из штанов, открывая впалый живот. Коныхин выставил руку, нацеливая заостренный кусок арматуры между прутьями. Пружинистым прыжком Вольф ворвался в гущу разгоряченных тел, раздавая пушечные удары направо и налево. Выхватив из ослабевшей руки Парцвания табуретку, он свалил еще двоих и достал Коныхина в тот самый момент, когда заточку от живота отделяло лишь несколько сантиметров.
– Зачем? – спросил Фогель. Он тяжело дышал, по лицу катились капли пота. – Грехи замаливаешь?
Но отвечать было некогда: чья-то заточка исподтишка метилась в самого Вольфа, со всех сторон налетали палки и кулаки: нападающие стремились вывести из строя наиболее результативного бойца противника. Но сделать это не удавалось: у него было много помощников. Тонкие голоса, перебивая друг друга, наперебой подсказывали: «Пика сбоку!», «Палка сзади!», «Осторожно, слева!» К тому же Вольф видел все, что происходит вокруг: слева, справа, сзади и далеко впереди. Он махал табуреткой, бил кулаками и ногами, уворачивался, отводил удары…
«Слева стекло!» – отчаянно крикнул кот, и тут же рукав набух кровью. Боли не было, Вольф подумал, что кровь чужая, но плечо саднило и кот отчаянно матерился и жалобно скулил.
«Сказал же тебе – стекло! Смотри, он мне весь бок распахал! Сваливать надо…»
Но в драке уже наметился перевес. Основные силы нападавших были выведены из строя, остальные потеряли боевой дух и отступали к двери. К тому же снаружи светили яркие фонари и усиленные динамиками голоса требовали прекратить беспорядки и по одному выходить на улицу. Значит, подоспел дежурный взвод.
Вольф опустил натруженную руку и уронил табуретку. Вокруг валялись бесчувственные тела, палки, заточки… Кто-то сидел, оглушенно держась за голову и матеря весь белый свет, кто-то пытался подняться. Эйно Вяло не двигался, судя по позе, досталось ему изрядно. Парцвания перевязал голову рукавом рубахи и оказывал помощь человеку-лягушке. Где же Фогель?
Дядя Иоганн, скорчившись, лежал в углу, за тумбочкой. Между ребер у него торчал кусок косо заточенного стального листа, глаза были открыты.
– Кто это вас?! – хрипло спросил Вольф, садясь рядом. – Как?! Когда?!
– Полицай. Сзади подобрался, – тихим голосом ответил Фогель. – А у тебя совесть есть… Значит, трудно в жизни придется…
Он потерял сознание. Быстро осмотревшись, Вольф поднял с пола заточку, проколол окровавленную рубашку на уровне сердца и зажал острие под мышкой.
– Быстро наружу! – надсаживался динамик. – А то хуже будет!
Участники драки с поднятыми руками по одному выходили во двор под слепящие лучи фонарей. Не чувствующие вины зэки толпились в стороне, наблюдая за происходящим. Среди зевак находился и Шнитман.
– Яков Семенович! – позвал Вольф, но тот не слышал. – Яков Семенович!
Наконец кто-то толкнул Шнитмана, и он быстро подбежал. Расписной ничком скрючился на полу.
– Ой, что с тобой, Володенька? Ты ранен?!
– Пику загнали… Врача надо…
Вольф опрокинулся на спину. Шнитман в ужасе схватился за голову:
– В сердце?! Сейчас, Володенька, подожди…
Он поспешно бросился к двери. Через несколько минут Вольфа положили на носилки и понесли к выходу. Выстроившиеся коридором зэки с двух сторон рассматривали заточку, торчащую прямо из окровавленной груди.
– Выход из операции залегендирован отлично! – Майор Климов довольно улыбался. – Все считают, что ты умер.
– Если бы мне не присоветовали мутилово поднять, то я бы умер по-настоящему, – мрачно ответил Вольф.
В зарешеченное окно светило красноватое заходящее солнце. Вольф проспал в лазарете почти сутки, потом замнач колонии привел его в конспиративный кабинет на втором этаже. Лестницы, коридоры, помещения были пусты, похоже, кроме них двоих, в здании никого не было. Хотя обильный стол явно сервировали специалисты. Жареная медвежатина, твердый прозрачный холодец, моченая клюква… Они пили уже вторую бутылку водки, сознание затуманилось, но напряжение не отпускало. Не верилось, что он навсегда выбрался из тюремного мира.
– Кто тебе присоветовал «замутить»? – спросил Климов, наливая очередной стакан.
– Вот он, котик, – Вольф показал на перевязанное плечо. Почувствовав внимание, кот жалобно застонал. – Его стеклом полосанули, так мне даже больно не было. Он все на себя принял.
– Ладно, не хочешь говорить, не надо. Давай за все хорошее. Ты ведь свое-то задание выполнил?
– Разве? – Вольф опрокинул стакан. – Чего она такая слабая? Бавленная, что ли?
– Водка хорошая, не балуй… Ты ведь не стал бы ни с того ни с сего из зоны сдергивать?
– Как раз очень бы стал! Остохерело все! И раскололи меня к тому же…
– Да? А ты испугался? Ты вроде не из пугливых!
У Климова был ясный, испытующий взгляд трезвого человека. Неужели пил антиалкогольные пилюли? Значит, для него это не отдых, а работа… Чего же он хочет? Вольф почувствовал прилив раздражения, которое могло легко перейти в злость.
– Слушай, у меня ваши игры в печенках сидят! Лучше скажи: почему по сигналу меня не вытащил?
– Извини, брат, не вышло. Я с твоим коллегой занимался, из центрального аппарата. Майор Камушкин, знаешь?
Вольф покачал головой. Климов привычно обхватил ладонью стакан.
– Он требовал, чтобы я все время при нем находился. На подхвате. То в коридоре, то в соседней комнате. А сам, сука, Фогеля отмордовал, как бомжа на вокзале! Если прокурор вдруг приедет, с меня первый спрос!
– С тебя и есть спрос, раз бить позволил. Как он там?
– Нормально. Внутренние органы не задеты. Через две недели пойдет в цех. А вот у эстонца дела плохи. И у этого, Якушева. Человек шесть в тяжелом состоянии. Так что твоя командировка нам боком выходит.
– Это им ваша расхлябанность боком выходит, – Вольф плевал на субординацию. – А у меня выбора не было.
– Ладно, ладно, какие тут могут быть счеты, – примирительно сказал майор.
– Ну, давай за все хорошее.
Климов поднял стакан, и они конспиративно чокнулись – пальцы в пальцы.
– Так ты получил, что хотел? – выпив, спросил майор. – Давай, напиши, я отошлю шифротелеграмму – приедешь, а тебя уже орденок ждет или медалька…
«Не верь ему, врет он, – слабым голосом сказал кот. – Какой-то свой интерес у падлы. Это из-за него меня порезали. Ты видел, какая рана?»
– Видел, видел, – отозвался Вольф. – Не бойсь, до свадьбы доживет!
– Что ты видел? До какой свадьбы? – спросил Климов, разглядывая пустой стакан.
– Это я не с тобой разговариваю.
– А с кем? – удивился майор.
– С котом. Он путевый кот, много раз мне жизнь спасал. Знаешь, я его сводить не буду. Пусть живет. Ты как считаешь?
– Э-э-э, брат, набрался ты крепко! Спать надо. Напиши рапорток и ложись – вот здесь, на диване.
– Нет, брат. Ничего я писать не буду, – решительно сказал Вольф. – О моем выходе в Центр доложили? И хорошо. Там разберутся!
– Да пойми ты! – Климов резко перегнулся через стол. – Этого Камушкина прислал генерал Вострецов! Приказ генерала – немедленно передать полученные тобой сведения в Москву!
– Передавай, брат! – Вольф зевнул. – Но без меня. Потому что у меня никаких сведений нет.
– Но иначе с меня сдерут погоны!
– Это не страшно. С меня много раз могли содрать шкуру. И испортили ее вконец. Что такое погоны в сравнении с собственной кожей?
– Ты что, смеешься?!
Климов в ярости вскочил на ноги. С грохотом упал стул. Вольф действительно усмехнулся:
– Полегче, брат. Я же тебе не зэк. И ни ты; ни твой Камушкин не сможете меня отмордовать… Даже если вдвоем возьметесь. Хочешь, попробуем?