овсюду была нехватка бензина, он нередко заканчивался в баке.
Пит отчаянно хотел пить, но увидел, что к крану стоит длинная очередь. Он шел к ее концу вдоль шеренги в сотню человек и натыкался на один и тот же потухший, загнанный взгляд. В очереди никто не разговаривал, она еле двигалась. Миновало семь часов, прежде чем Питу удалось наполнить флягу водой.
Когда наступила темнота, пленных построили и приказали сесть. Ужин состоял из горсти риса, ни мяса, ни хлеба, ни фруктов не предложили. После еды пленных загнали в бараки, где не было никакого освещения. Занятий никаких — только спать. Однако на бамбуковом настиле заснуть не удалось. Пит обнаружил в углу охапку травы и свернулся на ней клубком.
Во рту пересохло и слиплось, отчаянно хотелось напиться. Голод мучил сильно, а нехватка воды просто сводила с ума. Ее едва хватало, чтобы как-то утолить жажду и для нужд кухни и медицинского пункта, но ни на что больше. От отсутствия мыла и воды кожа Пита покрылась грязью и заскорузла. Несколько недель он не мылся и не брился со дня капитуляции Батаана. Одежда превратилась в лохмотья, стирать негде, белье Пит давно выбросил. Не помнил, когда в последний раз чистил зубы, и от такого воздержания и грязи болели десны. От него несло, как из канализации, и он это знал, потому что другие воняли так же.
Во время первой ночи Пита в форте пленных разбудил сильный раскат грома. Налетела гроза, и когда пролился дождь, тысячи людей вышли из хижин и подняли глаза к небу. Открыли рты и раскинули руки, чтобы потоки ливня свободно омывали их тела. Восхитительный, драгоценный момент, но не было возможности собрать и сохранить низвергнувшееся на них чудо. Дождь длился долго и превратил дорожки в грязные канавы. Однако люди отстояли всю грозу, наслаждаясь водой и отмывая себя.
На рассвете Пит пошлепал по грязи в медпункт. Ему сказали, что лучше приходить туда пораньше. Он увидел убогое место — переполненный голыми умирающими барак, многие, ожидая помощи, лежали на полу в собственных нечистотах. Врач взглянул на ссадину на затылке Пита и сказал, что ему повезло — заражения нет. Он остриг Питу голову, а заодно и бакенбарды военной электрической машинкой. От этого полегчало и сделалось прохладнее. Обезболивающих в медпункте не было, и Пит сжал зубы, когда ему по живому стягивали шестью стежками рану. Врач радовался, если попадался пациент, которому он мог помочь. И объяснил, что у него очень мало возможностей. Он дал Питу антибиотик и пожелал удачи. Пит поблагодарил и в предвкушении еды отправился в барак.
На завтрак, как на обед и на ужин, предлагали рис, часто с жучками, долгоносиком и плесенью, но это не имело значения — голодающие готовы были съесть что угодно. Пропаренный и проваренный рис был до крайности жидким. В нем иногда встречался намек на мясо — то ли говяжье, то ли буйвола — но в таком мизерном количестве, что нельзя было распробовать. Случалось, повара добавляли безвкусные вареные овощи, но никогда — фрукты. Голодая между едой, люди жевали листья и траву, и вскоре на земле не осталось ни былинки. Тогда пленные стали собираться в тени и говорить о еде.
Заключенные умирали от голода. В среднем они получали 1500 калорий в день — половину того, что требовалось. Учитывая, что большинство четыре месяца голодали на Батаане, их заточение в форте было дорогой в могилу. И так оно и задумывалось.
Ведь в воде, как и в еде, на Филиппинах недостатка не было.
Лишения обостряли болезни. Каждый чем-то страдал: будь то малярия, лихорадка денге, цинга, авитаминоз, дифтерит, воспаление легких, дизентерия или все вместе. Половина людей прибыла в лагерь уже с дизентерией. Офицеры создавали команды копать туалеты, но они скоро наполнялись и переполнялись. Людей настолько мучил понос, что они не успевали никуда добежать и испражнялись там, где лежали. Были такие, которые от него умирали. Без лекарств и строгой диеты дизентерия быстро превращается в эпидемию. Тюрьма воняла, как огромная открытая сточная труба.
С Рождества Пит испытал два легких приступа дизентерии, но добывал у врачей лекарство. На второй день в О’Доннеле у него внезапно перехватило дыхание, и его покинули силы. Это были тревожные симптомы, и Пит, как все заключенные, провел несколько часов, анализируя свое состояние и пытаясь представить, что за болезни ему грозят. Когда схватило желудок, он заподозрил дизентерию. А когда начался кровавый понос, Пит больше не сомневался. Знал: первые несколько дней — самый тяжелый период.
Его новым приятелем стал Клэй Уомплер, ковбой из Колорадо, служивший пулеметчиком в тридцать первом полку. Он поделился своим местом в бараке, приветствуя Пита в его новом убогом доме. С его помощью Пит дотащился до медпункта, где попросил лекарство, но не получил, потому что очень много заключенных требовало такое же. Клэй работал в медпункте и пошутил, что воспользуется услугами Пита, когда его тоже настигнет приступ проклятой болезни. На третий день его отпустило, и он понял, что приступ был не таким страшным, как у других. Дизентерия убила многих. Кое-кто, поболев неделю, выздоравливал.
В ту ночь Пит проснулся, обливаясь по́том, и одновременно страдая от озноба. Он видел много малярийных больных и знал признаки болезни.
Остатки двадцать шестого кавалерийского полка разместили в северо-восточном отсеке — самом дальнем от Пита. После отступления полк прибыл на Батаан без потерь, и в нем был сорок один американский офицер и примерно четыре сотни филиппинских скаутов. Но на полуострове, в коварных джунглях, сразу обнаружилась неэффективность кавалерии, и когда голод превратился в главного врага, лошади пошли нарасхват. К 9 апреля, дню капитуляции, двадцать шестой полк недосчитался четырнадцати американских офицеров и около двухсот филиппинских скаутов. В О’Доннеле тридцать шесть американских офицеров, включая Сэла Морено и Юнга Кейна, оказались в одном месте. Про шестерых из пропавших, включая Пита Бэннинга, было известно, что они погибли. Другие в плен не попали и находились на свободе, как лейтенант Эдвин Рамси, инициатор последней кавалерийской атаки в Моронге. Рамси направлялся в горы, где впоследствии организует партизанское сопротивление.
Командовал двадцать шестым кавалерийским полком майор Роберт Трампет, выпускник Уэст-Пойнта из Мэриленда. Он оказался в О’Доннеле за два дня до Пита и был занят организацией людей своего полка в жизнеспособную единицу. Как все остальные, они страдали от обезвоживания, голода, истощения, ран и болезней, в основном, лихорадки денге и малярии. Они выдержали марш смерти и хотели выжить в тюрьме. Трампет подготовил список шестерых, погибших в боях или на марше, и умудрился передать его генералу Неду Кингу. Тот просил это сделать, чтобы известить родных павших.
Из шестерых четверых убили в бою, и было известно, что двух захоронили. Пит и еще один лейтенант погибли на марше, и их тела найти невозможно. Генерал Кинг просил японское начальство передать список погибших и пленных американской администрации, работавшей в Маниле под домашним арестом. Сначала он получил отказ, но затем начальнику лагеря приказали сверху, и тот согласился. Японцы гордились тем, какой большой урон сумели нанести американцам, и хотели, чтобы об этом узнали в мире.
Медицинский пункт представлял собой несколько убогих бамбуковых хижин на сваях. В нем было пять палат — длинных помещений без кроватей, одеял и белья. Пациенты лежали плечом к плечу на полу, некоторые уже в агонии, другие в коме или умерли. Хоть как-то пристойно там можно было разместить человек двести, но к концу весны на полу лежало восемьсот. Они тщетно ждали медицинской помощи, и большинству из них предстояло умереть.
Вскоре после того, как в О’Доннел хлынули пленные защитника Батаана, медицинский пункт превратился скорее в морг, чем в место, где лечат. Врачи, сами страдавшие от болезней, лекарств почти не имели. Даже основные — хинин от малярии, успокаивающие от дизентерии и витамин С от цинги — имелись в очень малом количестве. Бинты, средства дезинфекции, аспирин врачи пытались раздобыть в других больницах, японцы не давали ничего.
Им приказывали экономить лекарства и давать только тем, у кого были шансы на выживание. Кормить же лекарствами безнадежных значило их попусту переводить. По мере того как лекарств становилось все меньше, врачи придумали простую лотерею для определения счастливчиков.
Клэй приволок Пита в медпункт и накинулся на врача. Сказал, что его друг болеет не только дизентерией, но и малярией и быстро угасает. Врач ответил, что ему очень жаль, но у него ничего нет. До Клэя дошел слух — а в среде, где людям делать нечего, слухи распространяются с невероятной быстротой, — что существует черный рынок самых распространенных лекарств. Клэй спросил об этом врача, но тот заявил, что ему ничего не известно. А когда они уходили, прошептал:
— За четвертой палатой.
За четвертой палатой в тени дерева сидел плотный американец с колодой карт. На самодельном столе он разыгрывал партию для одного игрока. Факт, что он не был изможден, свидетельствовал о том, что этот человек играл на себя. После капитуляции Клэй видел совсем немного толстых американцев. Они, как правило, были старше и работали в каких-нибудь структурах армейского управления. И во время марша быстро погибли.
Этот парень никуда не ходил и обедов не пропускал. Мощно сложенный, с мускулистыми руками и бычьей шеей, он своей ухмылкой сразу не понравился Клэю. Он положил карты, поднял голову и спросил:
— Чего надо?
Клэй отпустил Пита, который мог стоять без помощи, и оценил ситуацию. Надо сказать, она его возмутила.
— Моему другу нужен хинин и средство от дизентерии, — буркнул он. — Мне шепнули, что они у тебя есть.
На столе рядом с картами стояли пузырьки с таблетками. Картежник покосился на них.
— Чуток осталось. Бакс за штуку.
— Мешок ты с дерьмом! — неожиданно заревел Клэй и, стукнув по столу, разбросал карты.
Торговец вскочил и, завопив: «Какого черта?», попытался ударить Клэя, но тот был настороже и, поднырнув картежнику под руку, снизу вверх треснул его в мошонку. Они сцепились, Клэй повалил противника на пол и, жестоко ударив в лицо, упал на колени и излил в драке все, что в нем накопилось: усталость, голод, обезвоживание. Все позабылось, как только после стольких дней желания ответить на побои он сумел вступить в бой, оказать сопротивление и отомстить. После дюжины тычков в лицо он медленно поднялся.