— Это Плуг, — сказал он, входя в дом, и Антон уловил в голосе брата скрытое торжество. — Мертвехонький, если хочешь знать.
Антону было всего двенадцать, но даже он знал Факе Плуга, главного инспектора полиции, известного всему Харлему убийцу и предателя. Плуг проезжал мимо них регулярно, на работу и домой, в Хеймстеде. Ореол насилия, ненависти и страха окружал этого крупного широкоплечего мужчину с грубым лицом, в коричневой спортивной куртке и рубашке с галстуком, носившего черные эсэсовские галифе и сапоги. Его сын — тоже Факе — учился с Антоном в одном классе. Антон смотрел на сапоги. Конечно, он их узнал. Отец иногда привозил Факе в школу, усадив на багажник своего велосипеда. Когда он приближался, все замолкали, и Плуг насмешливо оглядывался. Но он уходил, а Факе, потупившись, плелся в школу, и нужно было видеть, как трудно ему приходилось.
— Тони? — позвала мать. — Немедленно отойди от окна.
В самом начале учебного года, когда никто еще, собственно, не знал его, Факе явился в школу в голубой форме юнгштурма и черной фуражке с оранжевым верхом[6]. Это было в сентябре, вскоре после Шального Вторника[7], когда все думали, что союзники вот-вот войдут в Голландию, и большинство членов НСД и коллаборационистов бежало к немецкой границе, а некоторые — и того дальше. Факе сидел на своем месте, совсем один в пустом классе, и доставал книги из сумки. А г-н Бос, учитель математики, стоял на пороге, держась рукою за косяк двери, чтобы больше никто не мог войти в класс; тех, кто успел сесть на свои места раньше, он вызвал в коридор. Он крикнул Факе, что не будет давать урок ученикам в форме, что такого никогда не было и не будет и что Факе должен пойти домой переодеться. Факе ничего не отвечал и тихо сидел на своем месте, не глядя по сторонам. Директор протиснулся сквозь толпу к учителю и шепотом уговаривал его прекратить скандал, но г-н Бос не слушал его. Антон стоял впереди и смотрел из-под руки учителя на одинокую спину Факе посреди пустого класса. Вдруг Факе медленно повернул голову и поглядел прямо на него. И Антону стало его жалко — никого и никогда не жалел он так. Конечно, Факе не мог пойти домой переодеться, раз у него такой отец! И, неожиданно для себя, Антон поднырнул под руку г-на Боса, вошел в класс и сел на свое место. Учитель не протестовал больше, а когда уроки кончились, директор остановил Антона в вестибюле и шепнул, что, быть может, он спас жизнь г-ну Босу. Антон не понял, к чему был этот комплимент; директор никогда больше не заговаривал об этом, и дома он тоже ничего не рассказывал.
Тело в канаве. Колесо остановилось. А надо всем — величественное звездное небо. Глаза Антона привыкли к темноте, он видел теперь намного лучше. Орион, поднявший свой меч, Млечный путь, одинокая, ярко светящаяся планета — наверное, Юпитер. Никогда небо над Голландией не было таким прозрачным. На горизонте медленно двигались, то расходясь, то пересекаясь, лучи прожекторов, но самолета не было слышно. Антон заметил, что все еще держит в руке игральную кость, и сунул ее в карман.
И только он собрался отойти от окна, как увидел г-на Кортевега, который вышел из дому вместе с Карин. Кортевег схватил Плуга за плечи, Карин — за сапоги, и ей пришлось пятиться задом, когда они потащили тело.
— Поглядите-ка скорее, — сказал Антон.
Мать с Петером подошли и увидели, как соседи положили труп перед их домом. Карин и Кортевег побежали назад, и Карин бросила на тело Плуга его упавшую фуражку, а ее отец подкатил к нему велосипед. Затем они исчезли в «Сюрпризе».
В гостиной Стейнвейков все застыли, словно онемев. Набережная снова была пуста, как несколько минут назад, но все изменилось необратимо и страшно. Мертвец лежал, закинув руки за голову, в правой — револьвер. Длинное пальто Плуга приподнялось и завернулось, как будто он летел с большой высоты. Антон ясно мог разглядеть теперь крупные черты его лица и гладко зачесанные, почти не растрепавшиеся волосы.
— Черт побери! — крикнул вдруг Петер срывающимся голосом.
— Эй, мальчик, полегче, — отозвался голос Стейнвейка из темной столовой. Он так и не встал из-за стола.
— Они положили его перед нашим домом, эти мерзавцы! — крикнул Петер. — Господи Иисусе! Его надо немедленно убрать оттуда, пока боши не подоспели!
— Не вмешивайся, — сказала г-жа Стейнвейк. — Мы не имеем к этому никакого отношения.
— Никакого, вот только лежит он теперь у нас под дверью! Почему они это сделали, как вы думаете? Да потому что тех, у чьих дверей найдут труп, боши арестуют. Как этих, с Лейденской набережной.
— Мы не сделали ничего дурного, Петер.
— Как будто их это волнует! Вот-вот боши придут! — Он двинулся к двери. — Пошли, Антон, быстро, мы должны успеть.
— Совсем с ума сошли! — крикнула г-жа Стейнвейк. Она поперхнулась, откашлялась и выплюнула гвоздику. — Что ты собираешься делать?
— Переложить его обратно или подсунуть г-же Бёмер.
— Г-же Бёмер? Как такое пришло тебе в голову!
— А чем г-жа Бёмер лучше нас? Г-жа Бёмер точно так же не имеет к этому никакого отношения! Жаль, река замерзла. Ну, да что-нибудь придумаем.
— И думать нечего!
Г-жа Стейнвейк тоже вышла из комнаты. В неясном свете, который проникал через окно над входной дверью, Антон увидел, что мать загораживает собою дверь, а Петер пытается оттолкнуть ее в сторону. Он слышал скрежет ключа в замке, слышал, как она кричала:
— Виллем, да скажи же что-нибудь!
— Да… да… — доносился из столовой голос отца. — Я…
Вдалеке снова прозвучали выстрелы.
— Шлепни они его чуть позже, и лежал бы теперь возле г-жи Бёмер! — крикнул Петер.
— Да… — мягко сказал Стейнвейк каким-то чужим, ломким голосом. — Но этого не случилось.
— Не случилось! Возле нас этого тоже не случилось, и тем не менее — вот он, лежит здесь! Я перетащу его назад. Я и один справлюсь.
Он бросился к задней двери, но споткнулся о сложенные матерью в коридоре чурочки и ветки — жалкие остатки деревьев, когда-то росших на пустыре, — и вскрикнул от боли.
— Ради Бога, Петер! — закричала г-жа Стейнвейк. — Ты рискуешь жизнью!
— Это вы рискуете жизнью, а не я, черт побери!
Пока он поднимался с полу, Антон успел запереть кухонную дверь и бросить ключ в темный, заваленный дровами коридор; затем побежал к входной двери и проделал то же самое с ключом от дома.
— Проклятье! — крикнул Петер, чуть не плача. — Да вы все с ума посходили!
Он вышел в столовую, рывком раздернул шторы и уперся здоровой ногой в те двери, что вели в сад. Треснула газетная бумага, которой были заклеены щели, двери распахнулись, и Антон увидел силуэт отца — темный призрак на фоне белого снега. Он так и сидел за столом.
Петер исчез в саду, а Антон вернулся к окну. Он видел, как брат, прихрамывая, появился из-за дома. Как он перелез через забор и схватил Плуга за сапоги. Казалось, он колебался: может быть, только сейчас увидел огромную лужу крови или не мог решить, в какую сторону тащить труп. Но не успел он двинуться с места, как издали послышался крик:
— Стой! Не двигаться! Руки вверх!
Трое мчались на велосипедах вдоль набережной. Вот они бросили велосипеды на дороге и побежали в их сторону. Петер выпустил ноги Плуга, выхватил пистолет из его руки, кинулся, совсем не хромая, к забору Кортевегов и исчез за их домом. Мужчины перекликались. Один из них, в зимнем пальто и шапке, выстрелил и побежал за Петером.
Антон ощутил тепло: мать подошла и стояла рядом с ним.
— Что там? Они стреляли в Петера? Где он?
— За домом.
Антон смотрел на происходящее во все глаза. Второй мужчина, в жандармской форме, вернулся к своему велосипеду, вскочил на него и быстро уехал, а третий, в гражданском, соскользнул по откосу к реке и присел у кромки льда, держа пистолет обеими руками.
Антон сел на корточки под окном, лицом к комнате. Матери больше не было рядом. У стола призраком застыл отец, сгорбившийся еще сильнее, чем прежде, словно он молился, а мать стояла на террасе, выходящей в сад, шептала в ночь имя Петера, и из-за ее спины в дом тянуло ледяным холодом. Ни звука больше. Антон все видел и слышал, но что-то случилось с ним: словно часть его существа отделилась, отошла и наблюдала все со стороны, а другая и вовсе исчезла. И дело не в том, что он постоянно недоедал, а теперь еще и окоченел от холода. Просто все, что он видел сейчас, навеки запечатлевалось в памяти: отец — черным силуэтом на фоне снега — за столом, мать — снаружи, на террасе, под куполом звездного неба. Видение это, развязавшись с прошлым и утратив будущее, как бы замкнулось в себе самом и сопровождало его многие годы, чтобы в конце концов лопнуть мыльным пузырем и исчезнуть без следа.
Мать вернулась в дом.
— Тони? Ты где? Ты видишь его?
— Нет.
— Что же нам теперь делать? Может, он спрятался где-то.
Она засуетилась, снова выбежала в сад, потом вернулась внутрь, подошла к мужу и встряхнула его за плечи.
— Очнись же наконец! Они стреляют в Петера! Может быть, он ранен!
Стейнвейк медленно поднялся. Ни слова не говоря, длинный и худой, вышел он из комнаты, потом вернулся. На нем был черный котелок и шарф. Он собрался было спуститься с террасы в сад — и вдруг отпрянул назад. Антон слышал, как он попытался окликнуть Петера по имени, но лишь прохрипел что-то нечленораздельное. Подавленный, он вернулся внутрь и, дрожа, сел на стул у печки. Немного погодя он сказал:
— Прости меня, Тея… прости меня…
Г-жа Стейнвейк сжала руки.
— Все было так хорошо, надо же, чтобы теперь, в самом конце… Антон, надень пальто. О Боже, куда подевался этот мальчик?
— Может быть, он у Кортевегов, — сказал Антон. — Он взял пистолет Плуга.
По тишине, наступившей после его слов, Антон понял, что случилось что-то ужасное.
— Ты это сам видел?
— Когда те люди бежали сюда… Когда он убегал…
В мягком дымчатом свете, озарявшем теперь комнату, он показал короткое движение Петера и взял, наклонившись, воображаемый пистолет из воображаемой руки.