Вот почему Фрейю так потрясла ее собственная реакция на случившееся. Встреча с Трёстюром выбила ее из колеи. Испытав в жизни пару неприятных моментов, она так и не привыкла к насилию – и, когда Трёстюр взорвался, испугалась, что за словесными оскорблениями последуют физические. Сердце не успокаивалось; в крохотном офисе не хватало воздуха, хотя Фрейя и распахнула окно. Она сидела на сквозняке, и прилепленные к монитору листочки трепетали, как желтые флажки.
Хотелось выпить. Чего-нибудь покрепче.
Случившееся стало для нее полной неожиданностью. Она даже заговорить толком не успела, как Трёстюр разбушевался, словно с катушек слетел. До поступления на работу в Дом ребенка ей приходилось присутствовать на встречах с проблемными тинейджерами, заканчивавшимися тем, что подросток терял контроль над собой. Но к тому моменту колокольчики уже звенели вовсю, сигнализируя о приближающейся буре: у подростка учащалось дыхание, кровь приливала к лицу, он повышал голос и начинал ерзать на стуле, и Фрейя успевала приготовиться. Трёстюр вел себя иначе. Он сорвался мгновенно, как будто щелкнул переключатель. Учитывая столь переменчивое настроение, к написанному им письму следовало отнестись со всей серьезностью. Представлялось маловероятным, что Трёстюр станет выслеживать и убивать людей из списка, составленного десять лет назад, – но на что он окажется способен, если представится такая возможность? Брать на себя ответственность Фрейя не хотела. Позаботиться следовало и о человеке, упомянутом Трёстюром. Перед тем как они расстались, Хюльдар сказал, что попытается выяснить, о ком шла речь, и пообещал позвонить ей.
Фрейя несколько раз без всякой на то необходимости проверила телефон и дважды убедилась, что он не переключился на беззвучный режим.
Сосредоточиться на разделе, который она писала для ежегодного доклада Дома ребенка, не получалось; нить терялась на середине предложения, а мысли снова и снова возвращались к молодому человеку и его письму. Сольвейг все еще не дала ей авторизации, а это означало, что Фрейя не может запросить отчет из школы. Самой Сольвейг на месте не было, что подтверждали темные окна ее кабинета. Незнание истории Трёстюра раздражало Фрейю настолько, что ни о чем другом она не могла и думать.
Если продолжать так и дальше, придется засидеться до полуночи. Отчет нужно сдать завтра утром – это тот дедлайн, который лучше не нарушать. Не хватало только, чтобы ее сделали ответственной за задержку с публикацией отчета. Вдобавок ко всему, дома осталась Молли, ожидавшая, когда ее покормят и отведут на прогулку. Стоит опоздать – и собачонка вполне может погрызть второй подлокотник софы. Первый пострадал осенью, когда Фрейе тоже пришлось задержаться на работе.
Вспомнив о Молли, Фрейя вздохнула. Не о такой жизни она мечтала ребенком. В ее подростковых фантазиях не было ни ежегодных отчетов, ни выговоров, ни проблем с концентрацией. Собака, правда, была, но милая, беленькая и пушистая, а не лохматое коричневое чудовище, выведенное, дабы внушать страх.
Зазвонил телефон, и Фрейя, торопясь ответить, едва не уронила его на пол.
– Слушаю, – выдохнула она.
– Тебе говорит что-нибудь такое имя, Йоун Йоунссон? – с ходу перешел к делу Хюльдар.
– Йоун Йоунссон? Ты, наверное, шутишь? А у нас есть более распространенное имя?
– Наверное, нет.
– Я знаю нескольких Йоунов, но совершенно не помню их патронимов, хотя по крайней мере один обязан быть Йоунссоном.
– Я не о том, знаешь ли ты кого-то лично. Для тебя имя Йоун Йоунссон связано как-то с Домом ребенка или другой твоей работой?
– Что? – вопрос застал ее врасплох. – Нет. По-моему, нет. – Не успела Фрейя произнести это, как в памяти что-то зашевелилось, и по спине пробежал холодок. – Так ты хочешь сказать?..
– Да, – перебил ее Хюльдар. – Да. Его освободили меньше недели назад. – Он тяжело выдохнул, и в трубке сухо зашуршало. – Трёстюр – его сын.
– Что? – Ошеломленная новостью, Фрейя даже не придумала, что сказать. Йоун Йоунссон, человек, о котором шла речь, был педофилом. Педофилом наихудшего разлива. На его совести лежало не только изнасилование девочки, но и ее убийство. Расти сыном такого человека… Неудивительно, что Трёстюр сменил патроним.
– Ты знакома с его делом?
– Нет, это случилось еще до меня. Я тогда училась в университете. – Она помолчала. – Его действительно выпустили? Разве он не получил шестнадцать лет?
– Выпустили. Время летит. Отбыл две трети срока – десять с половиной лет. Вышел по условно-досрочному.
– По условно-досрочному… – Фрейя закрыла и потерла глаза, сдерживая полыхнувший гнев. В отличие от этого мерзкого чудовища, ее брату в условно-досрочном отказывали постоянно. А ведь вина Бальдура состояла лишь в растрачивании кредита, что при всем желании не могло сравниться с убийством ребенка.
– Да. Такая вот система. Надо понимать, в заключении он вел себя образцово.
Фрейя фыркнула.
– Изнасиловал и убил девочку… Кого интересует, как он вел себя после того, как попался.
– Поверь, со мной не консультировались, – Хюльдар устало вздохнул. – Трёстюр, должно быть, решил, что мы придем с рекомендациями насчет того, как реагировать семье, если он попытается выйти с ними на связь. Подозреваю, парень потому и взбесился, когда понял, что мы явились по совсем другой причине.
– А они всегда поступают так в подобных случаях? – Фрейя переложила телефон из одной руки в другую. Ей не терпелось освежить память по делу Йоуна Йоунссона, и лучше всего помогло бы чтение старых отчетов. Ждать, пока закончится их разговор, она не могла.
– Нет. Когда человек выходит из мест заключения, ответственность за него принимает на себя тюремная служба. В случае с условно-досрочным освобождением они ведут наблюдение за бывшим заключенным, но, насколько мне известно, не делают ничего для семьи, если та сама не связывается с ними первой.
Фрейя пробормотала что-то невнятное, поскольку уже впечатывала в строку поиска имя «Йоун Йоунссон». Система выдала два миллиона упоминаний, причем верхние не имели никакого отношения к педофилу. С тех пор как его имя замелькало в заголовках новостей, прошло больше десяти лет. Она добавила дату – 2004 – и запустила новый поиск.
– То есть ты – я имею в виду полицию – за ними не следишь? А вы знаете, чем рискуете? Знаете, что возможен рецидив? Педофилия не лечится. Единственный ограниченно успешный метод – научить их не уступать своим противоестественным желаниям. В Исландии такое лечение даже не предлагается.
– Я не эксперт и могу лишь предполагать, что социальные службы подключаются только после освобождения заключенного. Отслеживают, где он живет, и так далее. Я имею в виду последствия их действий… жертв, – торопливо добавил он.
– Мы никаких уведомлений не получаем. Поверь, я бы знала.
На экране появились первые ссылки на интересующего ее человека. Фрейя кликнула по статье в уже не существующем еженедельнике. Она хорошо помнила статью – в высшей степени противоречивую. В то время все сошлись на том, что газете не следовало публиковать интервью с арестованным, и что та сделала это с одной-единственной циничной целью: поднять свой падающий тираж. Несмотря на возмущение общественности, тот выпуск был раскуплен целиком, но требуемого чуда не случилось – просто банкротство произошло несколькими неделями позже.
– И все-таки, что нам делать теперь? – спросила Фрейя. – Попытаемся поговорить с Трёстюром еще раз? Теперь мы хотя бы знаем его бэкграунд, знаем, чем объясняются его проблемы в подростковом возрасте, когда он писал то самое письмо. «ЙЙ», вероятно, относится к его отцу. После убийства прошло меньше двух лет, явно недостаточно для столь трагического события.
– Боюсь, о повторном визите в ближайшее время вопрос не стоит.
На экране развернулось фото Йоуна Йоунссона. Он сидел в комнате для свиданий тюрьмы Литла-Хрёйн, которую Фрейя узнала с первого взгляда, и смотрел в узкое окно с таким видом, будто держал на своих плечах все скорби мира. Однако в интервью, насколько помнила Фрейя, Йоун Йоунссон предстал человеком, вовсе не обремененным раскаянием, и тогда эта поза показалась ей безвкусно напускной. Трудно представить, что чувствовали родители девочки, читая откровения убийцы, особенно ту часть, где Йоун говорил о дате выхода из тюрьмы. Несправедливость такого расклада возмущала и вызывала негодование: он считал дни до освобождения, тогда как маленькая Вака Оррадоттир получила смертный приговор… Фрейя тряхнула головой, отгоняя воспоминания.
– Ты сказал, поговорить с Трёстюром еще раз не получится? Но как же письмо? Будешь продолжать расследование?
– Нет. Мне сказали положить дело на полку. До лучших времен. Сейчас в приоритете более важное расследование. Может быть, вернусь к письму, когда закончим с этим.
Она не стала спрашивать, как сам Хюльдар отнесся к такому решению, но, должно быть, большое дело интереснее и важнее, чем мелочь вроде какого-то письма.
– Понятно. – Фрейя вернулась к профилю Йоуна Йоунссона. Статью сканировали, и фотография была не самого лучшего качества, но выражение лица читалось однозначно. На ум пришло слово гнусное. Отвратительно, омерзительно гнусное. Она оторвала взгляд от экрана и попыталась сосредоточиться на разговоре. – Значит, дальше не пойдет?
– Нет. По крайней мере, пока. Когда все утихнет, я с тобой свяжусь. Если ты, конечно, не против. – Хюльдар помолчал, потом нерешительно продолжил: – Вообще-то, я хотел спросить… Ты не занята в выход… – Он не договорил.
– Позвони, если дело откроют заново. И… пока. – Фрейя дала отбой раньше, чем он успел предпринять еще одну попытку пригласить ее встретиться. Погулять она пойдет, но не с ним.
Нет. Определенно нет, сказала себе Фрейя, как отрезала. И, чтобы не чувствовать себя виноватой перед ним, вернулась к интервью. Полиция посчитала дело с письмом Трёстюра второстепенным, но у нее было другое мнение. Возможно, чтение интервью разбудит уснувший мозг, и она сможет завершить ежегодный отчет…