Сольвейг ответила не сразу. Ее полная нижняя губа дернулась, словно от нервного тика.
– Проверять обстановку дома в мои обязанности не входило. Это сфера ответственности социальных служб Хапнарфьёрдюра. Они прислали мне отчет – я опять же вынуждена полагаться на память, – согласно которому обстановка в доме беспокойства не вызывала.
– Ни алкоголизма, ничего такого? И детей никто не обижал?
– Нет. Говорю же, родителей проверили, и никаких претензий высказано не было. И я была не в том положении, чтобы сомневаться в выводах соцслужб.
– Но вы же наверняка говорили с Трёстюром о его семье. Помните, как он характеризовал свои отношения с отцом?
– Нет, не помню. Забыла. Прошло почти шестнадцать лет… Удивительно, что я вообще что-то помню.
На этом Фрейя решила пока остановиться. Мысли стекались к одному: стакану холодной воды. Во рту все спеклось, язык иссох и съежился.
– Ладно. В любом случае спасибо. Надеюсь, полиция направит запрос в совет или Комитет защиты детей на получение документов, и тогда вся эта ситуация прояснится. Будет замечательно, если вы дадите разрешение, чтобы тогдашний директор школы позволил мне скопировать все, что у него есть по этому делу.
Сольвейг пообещала сделать это чуть позже.
Фрейю слегка качнуло, но ей удалось удержать равновесие и выйти из комнаты без происшествий. Выпив в коридоре стакан воды, она наполнила его снова и вернулась в свой офис. Немного погодя дверь у Сольвейг открылась и закрылась. Потом открылась и закрылась передняя дверь. Коллега ушла домой, хотя рабочий день едва начался. Странно… И, конечно, никакого разрешения – ни в своем почтовом ящике, ни на столе в опустевшем офисе Сольвейг – Фрейя не обнаружила.
К ланчу самочувствие улучшилось. Помогли ибупрофен, которым с ней поделилась медсестра в Доме ребенка, и гамбургер с милкшейком. К тому времени, когда ей позвонили из отделения полиции Хлеммур, она уже была готова на все. Позвонивший представился Гвюдмюндюром Лаурюссоном и сказал, что ее имя и номер ему дал Хюльдар, который сейчас слишком занят. Просьба сводилась к следующему: может ли она прямо сейчас явиться в Хлеммур и помочь полиции поговорить с человеком, который пришел с улицы и оказался, как выяснилось, связанным с делом, над которым Хюльдар в данный момент работает. Хюльдар сказал, что с ситуацией Фрейя в общих чертах знакома и сможет успокоить безутешную женщину. Далее последовало описание скандала, который неизвестная закатила в приемной, где так кричала на дежурного, что ему пришлось вызвать помощь.
Когда Гвюдмюндюр назвал наконец имя женщины и объяснил, какое отношение она имеет к расследованию Хюльдара, Фрейя сорвалась со стула, набросила куртку и, вылетев из здания, бросилась к машине. Заключительные слова полицейского все еще звенели у нее в ушах. Женщину, устроившую скандал в отделении, звали Дагмар, и она была матерью Ваки, девочки, которую убил Йоун Йоунсон.
Машин на дороге было немного, пешеходов еще меньше, но Фрейю снова и снова останавливал красный свет, и она сидела, нетерпеливо постукивая пальцами по рулю. Неужели не успеет добраться до участка, и мать Ваки уйдет? Интересно, почему Хюльдар не позвонил сам, и еще интереснее, почему он ушел от нее накануне вечером… Ответа на этот вопрос у нее не было.
По прибытии она не стала бросать монетки в парковочный счетчик, решив, что, если ее оштрафуют, Гвюдмюндюр использует свое влияние, чтобы отвергнуть все притязания. Вбежав в приемную, она представилась дежурному, вероятно, тому самому, который и подвергся словесному нападению со стороны матери Ваки. Впрочем, никаких признаков потрясения он не выказал и вообще оказался на редкость необщительным типом, хотя и указал, куда ей пройти.
Вышедший встречать ее Гвюдмюндюр Лаурюссон оказался седоволосым и довольно хрупким на вид мужчиной. Но здоровенный кулак на дверной ручке свидетельствовал о былой физической силе.
– Я посадил ее сюда – это что-то вроде комнаты ожидания, которой мы почти не пользуемся. Разговаривать со мной она отказалась. Выплеснув эмоции, бедная женщина сникла. Надеюсь, вы сможете успокоить ее и понять, что ей нужно. Может быть, она лишилась рассудка после ужасной трагедии с ее дочерью… Такое уже случалось с другими родителями в подобной ситуации. Я думаю, что, может быть, стоит позвонить ее мужу и попросить приехать за ней. А вы как считаете?
Она рассеянно кивнула – ей не терпелось увидеть женщину.
Гвюдмюндюр открыл дверь, предложил Фрейе войти, но сам за ней не последовал, а отправился, по всей видимости, звонить Орри, мужу Дагмар.
Тесное, без окон, помещение не баловало роскошной обстановкой. Две софы смотрели одна на другую через кофейный столик, на котором покоилась стопка растрепанных глянцевых журналов, у верхнего из которых недоставало обложки. На столе в углу свился клубок компьютерных проводов, выглядевших так, словно о них все забыли. На софе слева сидела, закрыв лицо руками, женщина. Похоже, она даже не заметила, что в комнату кто-то вошел.
Подойдя поближе, Фрейя села на софу напротив и негромко откашлялась.
– Здравствуйте. Вы – Дагмар?
Женщина подняла голову, и на ее распухшем от слез, с покрасневшими глазами лице отразилось удивление.
– Кто вы?
– Меня зовут Фрейя. Я знакома с делом вашей дочери, и меня попросили поговорить с вами.
– С делом моей дочери? – Дагмар сердито прищурилась. – С делом моей дочери? Вы шутите? У моей дочери не было никакого дела.
– Извините. Я неудачно выразилась.
Фрейя молчала, дожидаясь, пока женщина успокоится и ее злость сойдет на нет. Теперь Дагмар рассеянно смотрела в пространство, словно не понимала, где находится. Это выражение рассеянного удивления ненадолго преобразило ее лицо, словно явив его омоложенную копию: глубокие морщины на переносице разгладились, припухлые глаза расширились, приоткрытый рот напомнил об отнятой давно невинности.
– Так кто вы, Фрейя? Почему не в форме? – Дагмар снова нахмурилась, ее верхняя губа дрогнула в недоброй усмешке, и на лице снова проступил ее настоящий возраст.
– Я работаю в Доме ребенка, но иногда помогаю полиции в делах, связанных с детьми.
– Неужели? – Презрительно фыркнув, Дагмар закатила глаза, словно спрашивая высшие силы, о чем они только думают, загружая ее этой чушью. – Отлично. Так вы социолог? Собираетесь написать статью о том, что происходит с людьми, которые теряют детей?
– Я – психолог и никаких статей писать не собираюсь. – Так оно и было, хотя Комитет защиты детей часто обращался к их сотрудникам с просьбой представить материалы для конференций и статьи в академические журналы. – Я здесь лишь для того, чтобы дать вам возможность облегчить душу. Полагаю, вы пришли сюда не без причины, но не смогли подать себя так, чтобы вас услышали. Хотя, может быть, вам просто хотелось дать выход гневу… В конце концов, это место ничем не хуже любого другого. Уж лучше принести свою злость сюда, чем излить ее, например, на мужа.
– Мужа? Я не замужем.
Значит, никакого толку от звонка Гвюдмюндюра Орри ждать не стоит. В ближайшее время за Дагмар никто не приедет. Вспоминая иногда о родителях Ваки, Фрейя так и не удосужилась узнать, что случилось с ними после смерти дочери. В том, что они расстались, не было ничего удивительного. Уровень разводов среди родителей, перенесших такого рода травму, был существенно выше среднего по стране, особенно если они потеряли единственного ребенка.
– Вряд ли это поможет, но я тоже не замужем и знаю, что переносить одиночество нелегко, особенно когда все не складывается, а поплакаться некому.
– Ради бога, не надо этой сентиментальной чепухи. Мы с вами не подруги.
Резкие слова не смутили Фрейю. Дагмар была не первой, кто реагировал таким вот образом. Родители детей, попадавших в Дом ребенка, редко контролировали себя и часто не стеснялись в выражениях. Люди ранимые, с тонкой кожей долго в психологах не задерживались.
– Конечно, нет. Так, может быть, расскажете, зачем вы здесь?
Дагмар выпрямилась, разгладила лацканы пальто и складки на штанинах брюк. Жалкая попытка вернуть гордость, ничем не отличимая от тех методов, которыми пользовались Фрейя и Бальдур, когда были моложе. Возможно, она уже сожалела о своем поведении в приемной.
– Я пришла сюда, чтобы сказать полицейским, что думаю о них. Но когда начала, вспомнила, что мне отвратительна вся система правосудия, в том числе и такие люди, как вы, которые живут с иллюзией, будто могут склеить то, что разбито вдребезги.
– Я не собираюсь давать советы, хотя вам не помешало бы обратиться за помощью. Есть методы, помогающие справиться со скорбью, которые могли бы сработать и в вашем случае. Скорбь не уйдет, как вы понимаете, но переносить ее станет легче. Попробовать терапию никогда не поздно, даже если, как в вашем случае, после потери прошли годы.
– Меня это не интересует. Разве я недостаточно ясно высказалась? Вы спросили, зачем я здесь, и я отвечаю. В системе управления этой страной что-то не так, и я хочу заявить об этом. Кто-то же должен – а иначе эта губительная, неэффективная машина так и будет скрипеть дальше, уверенная, что все довольны… Так вот, довольны не все. Я определенно недовольна.
– Можете дать пример того, что вы имеете в виду?
– Как возможно такое, что человека, изнасиловавшего и убившего ребенка, отпускают из тюрьмы через несколько лет, тогда как семья убитого ребенка приговорена к пожизненным страданиям? Как такое возможно?! – Голос надломился, она снова замолчала, поникла, как лопнувший воздушный шарик.
– Согласна, это несправедливо. Но такова уж наша система правосудия, и нам остается только надеяться, что она все же служит обществу на каком-то уровне. Если давать людям пожизненный приговор и не оставлять шанса повернуть жизнь в правильное русло, то есть риск, что, будучи загнанными в угол, они совершат еще более тяжелые преступления. Убийцы могут начать устранять свидетелей, потому что им уже все равно, потому что они в любом случае проведут оставшуюся жизнь в тюрьме. Может быть, эти аргументы звучат не очень убедительно, но идеальной системы наказаний не существует.