Сигрун снова подняла глаза, и, хотя встречаться с Хюльдаром взглядом не стала, он видел теперь ее лицо. Не в первый уже раз его поразило, какое оно незапоминающееся. Отвернись – и уже не вспомнишь, как она выглядит.
– У меня нет мобильного телефона.
Хюльдар удивленно вскинул брови.
– Что?
Сигрун покраснела и покрутила изуродованной рукой. До этого она держала обе руки на колене, словно пряча их от постороннего взгляда.
– У меня нет мобильного телефона.
– Извините, это так необычно в наше время… – Хюльдар осторожно улыбнулся, но это не помогло.
Трёстюр насупился, а мать смутилась и растерянно огляделась, словно не зная, куда ей деться.
– Ну и правильно. Мобильник отнимает кучу времени. – Троица на софе едва заметно расслабилась. – А вы, Трёстюр? Вы виделись с ним? С вами он пытался связаться?
– Нет. – Даже этот короткий ответ Трёстюр сумел зарядить ненавистью. После их первой встречи он выкрасил ногти черным, но лак уже начал облезать, и пальцы выглядели просто грязными, привлекая внимание к татуировке Ultio dulcis. Хюльдар уже знал перевод фразы и хотел спросить, почему Трёстюр украсил себя именно этой цитатой, но потом решил сделать это позже.
– Вы не получали звонков, которые предпочли игнорировать?
– Нет. – Трёстюр выпятил чахлую грудь. Футболка при этом разгладилась, явив изображение человеческой головы с приставленным к одному виску пистолетом, вылетающими из другого мозгами и кровью и искаженным в крике лицом. Вот бы притащить его на место убийства да показать, как это выглядит на самом деле, когда кому-то вышибают мозги, подумал Хюльдар. Наверно, не стал бы в следующий раз надевать эту футболку.
– О’кей. Ну, а вы, Агнес? Получали от него весточку?
Женщина вскинула голову, очевидно, удивленная тем, что пришла ее очередь, и бросила взгляд на сына, как будто тот контролировал ее ответы. Трёстюр сделал вид, что ничего не заметил.
– Нет.
– Вас это не удивило? То, что он не попытался с вами связаться?
– Нет. Да. Не знаю. – Сходство матери и дочери бросалось в глаза. Обе зажатые и застенчивые, беспокойно перебирающие руками. Конечно, Сигрун выглядела намного моложе, но Хюльдар не сомневался, что через тридцать лет она станет точной копией матери. Определить возраст Агнес было нелегко. Сухощавая, с покатыми плечами, безвольная, она, вероятно, выглядела старше своих лет. – Не думаю.
– Когда вы разговаривали с ним последний раз?
– О… давно. Много лет назад. – Агнес широко раскрыла глаза, и ее серое лицо на мгновение просветлело. – Много-много.
– Можете сказать, сколько именно?
– Я не разговаривала с ним с тех пор, как это случилось… со времени его ареста. – Взгляд ее заметался – в сторону, вверх, вниз, избегая только Хюльдара. Потом она посмотрела на Фрейю, что детектив расценил как доказательство хорошего вкуса; на ее месте он тоже предпочел бы смотреть на Фрейю. Похоже, Агнес чувствовала себя неуютно в присутствии мужчины, что было понятно: ее муж, спутник по жизни, обращался с семьей хуже, чем можно описать словами. Уж лучше иметь в доме питона, чем такое чудовище.
Словно прочитав его мысли, в разговор вступила Фрейя. Говорила она негромко и мягко, без намека на какое-либо превосходство.
– Выплаты на содержание детей и все прочее. Вы ведь должны были обсуждать этот вопрос.
– Я никогда не обращалась с заявлением о выплатах на детей. Я не хотела от него ничего. Только развод, и как можно быстрее. – Агнес выпрямилась, словно где-то внутри нее шевельнулся призрак гордости. – Главным было порвать все, что нас связывало. Даже если б деньги шли через департамент социальной защиты, я не смогла бы их принять.
– Понимаю. – Фрейя кивнула и продолжала тем же тоном: – Нам известно, что в тюрьме Йоун получал письма, написанные от руки кем-то взрослым. Случайно, не от вас?
– Шутите? Я никогда ему не писала.
– Ясно. Отбывая наказание, пытался ли он связаться с вами или детьми? Например, в первые годы, когда еще не понял, что вы твердо намерены порвать любые контакты? Присылал ли рождественские открытки, поздравления с днем рождения и тому подобное?
– Нет, ничего такого, – возмутилась Агнес. – Я бы удивилась, если б он помнил дни рождения детей, не говоря уже о моем. Рождество он вряд ли смог бы пропустить, но нас оставил в покое.
– Что за чушь? – Трёстюр подался вперед, и мать инстинктивно отпрянула. – Рождество? Дни рождения? Вы на кой черт об этом спрашиваете?
Хюльдар уже собрался вмешаться, но, похоже, на этот раз Фрейе не нужен был рыцарь в сияющих доспехах. Она полностью контролировала себя, а когда ответила, в ее голосе он не уловил и намека на страх.
– Хорошо, – сказала Фрейя с неожиданной резкостью. – Тогда объясните мне кое-что. Вы утверждаете, что отец не связывался с вами. Вы говорите, что не видели его и что никто не сообщил вам о его освобождении. Тогда откуда вы уже в прошлый наш визит знали, что он вышел на свободу?
Трёстюр вспыхнул и залился краской, а лицо его потеряло остатки привлекательности. Ноздри затрепетали, кольцо в носовой перегородке дернулось.
– Откуда знал? – Он злобно уставился на Фрейю в тщетной попытке испугать ее.
– Да. Вы должны это помнить. Ваш отец вышел неделю назад. – Фрейя встретила его взгляд с холодной невозмутимостью.
– Конечно, помню.
– О? Так расскажите нам.
Тонкие губы Трёстюра вытянулись в плотно сжатую линию, но прежде чем Фрейя или Хюльдар успели дожать его, на помощь сыну поспешила мать.
– Я ему сказала. – Щеки ее слегка порозовели. – Мне позвонили из тюремной службы.
– Но мы так поняли, что никакого уведомления вы не получали? – Хюльдар попытался одновременно следить за реакцией и сына, и матери, но это оказалось невозможно. Он сосредоточился на Агнес, решив, что та с большей вероятностью выдаст себя.
– Мне позвонили. Но не для того, чтобы поставить в известность, а потому, что им потребовался адрес Йоуна. Тот, который он дал им, оказался неверным. По крайней мере, он не жил там. – Агнес разгладила брюки и, словно загипнотизированная, уставилась в пространство. – Потом я рассказала о звонке сыну.
Трёстюр кивнул и усмехнулся, явно довольный вмешательством матери.
Хюльдар повернулся к Сигрун. Она производила впечатление человека честного и искреннего, пусть даже потому лишь, что казалась слишком невинной, чтобы прибегать к обману. И, опять-таки, иногда сказать правду бывает труднее, чем солгать. Возможно, из всех троих с ней труднее всего.
– А вы, Сигрун? Вам мать рассказала?
Беззащитная перед этим новым наступлением, Сигрун бросила взгляд на брата. Пальцы на коленях задрожали, и она потерла культи. Но ответить не успела – ее опередил Трёстюр.
– Нет. Рассказал я. После того, как вы приходили. Не хотел, чтобы она узнала это от каких-нибудь тупых придурков.
Под «тупыми придурками» он несомненно имел в виду Хюльдара и Фрейю. Но никто из них и бровью не повел.
– Это правда? – мягко спросила Фрейя. После словесной перепалки с Трёстюром она смягчилась; так у собаки опускается шерсть при встрече с безобидным существом. – Вам брат об этом сказал?
Сигрун отвернулась, внезапно обнаружив интерес к двум склеенным фигуркам на обшарпанном кофейном столике.
– Да. Я узнала от него.
– Помните когда?
– Дня два назад. Точно не помню.
Хюльдар ни на секунду ей не поверил. Фрейя, похоже, тоже. Известно, что люди прекрасно помнят, где находились, когда получили важные новости. А эта новость была важна для всех них. Но также ясно было и то, что в присутствии Трёстюра получить сколь-либо разумные ответы от женщин невозможно. Хюльдару совсем не хотелось тащить всех троих в участок и разговаривать с каждым членом семьи отдельно, но иного варианта он не видел. Жизнь обошлась с семьей сурово, но когда речь заходит о верхнем пределе страданий, его просто не существует.
– Понятно. Давайте сменим тему. У вас не осталось чего-то такого, каких-то вещей, с которыми мог обращаться Йоун?
Все трое разом вскинули головы и с удивлением посмотрели на Хюльдара. Потом брат и сестра повернулись к матери, с нетерпением, как и детектив, ожидая ее ответа. Словно очнувшись и осознав, что взгляды всех устремлены на нее, Агнес поняла, что молчанием не отделаться.
– Нет. В этой квартире никаких его вещей не осталось. От большинства я избавилась, когда стало понятно, что домой он уже не вернется, а остальное выбросила при переезде. Время от времени что-то обнаруживалось, но мы так часто перебирались с места на место…
– Хорошо. Если вы всё же случайно наткнетесь на то, что принадлежало ему, будьте любезны, позвоните мне. Это вопрос первостепенной срочности. – Хюльдар повернулся к Трёстюру и Сигрун. – Насколько я понимаю, кто-то из вас по крайней мере однажды посещал его в тюрьме. Я прав?
Трёстюр покраснел и покачал головой.
– Нет, Сигрун там не была. И я тоже.
– Это правда, Сигрун? Наши источники говорят другое.
– Трёстюр говорит правду, – едва слышно пискнула она.
Хюльдар повернулся к Фрейе. Вот так-то. Придется приглашать каждого отдельно. Если продолжить разговор, семья будет знать вопросы и сможет соответственно подготовить ответы, согласовав историю.
– Закончим на сегодня?
Фрейя согласилась, и они поднялись. Мать и дочь даже не пытались скрыть облегчение; обе выглядели так, словно их навестили агенты Штази, и исполнение приговора было отложено в последнюю минуту. Трёстюру, в отличие от них, по крайней мере удалось изобразить равнодушие. Он проводил их в прихожую, подождал, пока гости обуются, а когда они вышли, молча, не попрощавшись, захлопнул за ними дверь.
Они спустились, не обменявшись ни словом, и потом еще постояли, неловко переминаясь с ноги на ногу, на тротуаре. Первым молчание нарушил Хюльдар.
– Насчет вчерашнего вечера…
– Об этом обязательно говорить? Не надо было мне столько пить. На этом и закончим. – Фрейя застегнула парку и накинула капюшон.