Хюльдар задумался.
– Но это точно он?
– Да. Доказательства неоспоримые. На одном пальце сохранилось обручальное кольцо с именем его покойной жены, на другом – масонское. Но судмедэксперт намерен запросить стоматологическую карту – если она, конечно, существует – и попытаться выяснить, не было ли у Эйнара старых повреждений, по которым его можно опознать. Не исключено, что тело принадлежит кому-то другому, но вероятность этого невелика.
Группа вокруг Эртлы постепенно разбрелась. Интересные поручения нашли своих исполнителей, остались только самые нудные. Те, до кого очередь еще не дошла, стояли, опустив головы, надеясь, что она их не заметит.
Хюльдар поднялся, вернулся за свой стол и, открыв журнал полицейского учета, отыскал запись, касающуюся смерти Эйнара Адальбертссона одиннадцать лет назад. Он не удивился бы, снова вытащив пустышку и не обнаружив ничего. Но, похоже, охвативший группу оптимизм имел под собой некое основание, и отлив сменился приливом.
Запись не была особенно информативной, но картина происшествия прояснилась. Уборщица Эйнара пришла в квартиру, как всегда, около одиннадцати в понедельник и обнаружила его лежащим в луже крови на полу в ванной. В ванную она заглянула, потому что услышала шум воды. Обычно на время уборки он уходил из дома. Женщина запаниковала и, даже не проверив, жив Эйнар или нет, сразу позвонила в «Скорую». Прибывший врач признаков жизни не обнаружил и, в свою очередь, позвонил в полицию, хотя никаких сомнений относительно произошедшего у него не возникло.
Все указывало на то, что хозяин квартиры упал и ударился головой о ванну. Пьяным он не был, поскольку запах спиртного отсутствовал. Из одежды на нем была пижамная пара, в руке – зубная щетка с пастой. Содержимое медицинского шкафчика указывало на то, что Эйнара лечили от высокого давления. Это подтвердил и врач, выписавший ему лекарства; он также добавил, что его пациент страдал от аритмии, из-за которой однажды потерял сознание и упал. Ничто не свидетельствовало о том, что его смерть стала результатом несчастного случая.
Расследование показало, что накануне вечером Эйнар получил сообщение от внука, мальчика тринадцати лет, сына пасынка Эйнара. Мальчик спрашивал, сможет ли дедушка купить туалетную бумагу, которую он продаст, а вырученные деньги передаст на благотворительность. Эйнар сразу же ответил, что согласен. Полиция связалась с подростком. По его словам, он заходил к дедушке и пробыл у него с полчаса. Также мальчик сказал, что старик чувствовал себя не очень хорошо и собирался лечь. Насчет болезни дедушки он ничего не знал. Звали мальчика Трёстюр Агнесарсон. Отвечая на вопросы, он сказал, что его отец умер, а работавший по делу полицейский поверил подростку на слово и проверять показания не стал. Имя Йоуна Йоунссона не прозвучало.
Согласно заключению, Эйнар Адальбертссон умер в результате несчастного случая, причиной которого стала болезнь. Дело закрыли без дальнейшего расследования, свидетельство о смерти выписали, черту подвели.
Хюльдар встал. Похоже, ему есть о чем поговорить с Трёстюром, и разговор вряд ли уложится в один час. Список вопросов продолжал расти.
Эртла все еще стояла на прежнем месте, разговаривая о чем-то с последним оставшимся членом следственной группы. Вид у парня был довольно испуганный. Когда Хюльдар подошел ближе, тот воспользовался своим шансом и осторожно удалился.
– Как дела? – Хюльдар потянулся за пластиковым стаканчиком, поставил его под жиклер кофемата и выбрал черный кофе. Надпись на этой кнопке давно стерлась, тогда как латте и капучино были как новенькие.
– Все хорошо. Чертовски хорошо. Что-то начинается. Я это чувствую. Арест произведем ко вторнику, в худшем случае к среде.
– Ты им там, наверху, так и сказала? – спросил Хюльдар, глядя, как темная струйка наполняет стаканчик.
– Да. Может, не в таких выражениях, но я сказала, что настроена оптимистично и скоро мы произведем арест.
Хюльдар отхлебнул обжигающе горячего кофе. Эртла сделала большую ошибку, но указывать ей на это не имело смысла.
– Разговор с Трёстюром будет долгий и жесткий. Надо определить линию поведения.
– Это может подождать. Тут кое-кто решил отметить… Пицца да пиво. Если успеем заказать до семи, получим скидку.
– Кто идет? – Хюльдар и сам не знал, хочет он составить коллегам компанию или нет. С другой стороны, а что еще оставалось делать? У большинства его друзей были жены и дети, и, хотя время от времени они уходили в отрыв, спонтанно такие решения не принимались. Договаривались заранее, иногда за пару недель.
Эртла принялась зачитывать список, но Хюльдар уже не слушал.
– Я – за. – Он проголодался и отказаться от пива просто не мог. Может быть, удастся восстановить отношения с коллегами – по крайней мере, с некоторыми… В таком случае время будет потрачено не зря.
Через три часа Хюльдар все еще был в пабе. Они устроились за одним большим столом, середину которого украшали остатки пиццы. От первого пива перешли ко второму, и оно никак не кончалось. Разговаривали громче, смеялись несдержаннее и вели себя словно говоря: пусть весь мир летит ко всем чертям.
С каждым кругом отношения понемногу, по чуть-чуть возвращались к тем, какими они были до его временного продвижения. Музыка звучала приятнее, чем в самом начале, когда они только пришли, разговоры пошли интереснее, и когда кто-то подхватывал знакомую мелодию, уже не он один присоединялся к безголосому певцу или громко барабанил пальцами по столу.
Все сошлись на том, что отрываться надо почаще, а вскоре уже было решено, что отныне так будет каждую пятницу. И даже те, у кого была семья, согласились с этой чудесной идеей. Дальше случилось неизбежное. Компания начала разбиваться по парам, а пары – обмениваться комплиментами и номерами телефонов, чтобы поддерживать вновь обретенную дружбу.
Официант доставил поднос с пивом, побуждая к очередному раунду веселья.
Все подняли стаканы и выпили за что-то новое, чего никто толком не понял, даже тот, кто предложил тост. Зазвенело стекло, пена выплеснулась на стол, но никто этого не заметил, а если кто-то и заметил, то подтирать не стал.
Сидевшая рядом с Хюльдаром Эртла вдруг оказалась ближе, чем в начале вечера, и он не только не возражал, но и положил руку на деревянную скамью у нее за спиной. Она тоже не возражала, и это еще мягко сказано, и когда ее рука оказалась на его бедре, он ничуть не удивился, а воспринял этот жест как совершенно естественный. Потом та же самая рука переместилась туда, где ей и было самое место.
Хюльдар погладил ее, давая понять, что ничего не имеет против, хотя ей уже вряд ли требовалось его согласие.
А потом повернуть назад было уже поздно.
Глава 24
С одной стороны, Кольбейн чувствовал себя лучше, с другой – намного хуже. Он пребывал в состоянии отупелой отстраненности, являвшейся, скорее всего, затянувшимся пост-эффектом тех болеутолящих, которыми его пичкали последнее время. Не забыть бы напомнить врачам, чтобы дали этих таблеток с собой… Самое главное, он испытывал ощущение полного комфорта; все тревоги и беспокойства, омрачавшие мысли с тех пор, как тех двух детективов выпроводили из палаты, представлялись теперь надуманными и мелочными. Пока полиция не арестовала типа, который привязал к его машине того бедолагу в подземном гараже, ему самому лучше бы оставаться в этом приятном состоянии. По крайней мере жена, Хейда, была бы рада. Она спросила, не обидится ли он, если она со всем своим швейным кружком отправится на запланированный уик-энд в Лондон. И это притом что он сам был еще не в лучшей форме.
Не в лучшей форме.
Вот так-то. Он здесь, приходит в себя после сердечного приступа, а она, вместо того, чтобы нянчиться с ним, махнула с подругами за границу. И даже не соизволила прийти с новостями в больницу, а просто сообщила по телефону. Но, понимая умом ее бессердечие и эгоизм, Кольбейн не находил в себе, за завесой опиатов, и толики досады или злости. Поговорив с ней, он лишь улыбнулся как идиот, признавая нелепость самого факта существования их брака.
Не забыть бы сохранить рецепт этих чудодейственных таблеток…
Ни в шкафчике, ни на безобразной прикроватной тумбочке ничего не осталось. Все вещи, кроме той одежды, в которой он был, поместились в пластиковый оранжевый чемоданчик, с которым и заявилась Хейда, когда нашла наконец время, чтобы навестить мужа в больнице. Кольбейн лежал на кровати в полусонном состоянии и плохо соображал, что происходит. На протяжении всего визита Хейда жаловалась на жизненные обстоятельства и не обращала внимания на мужа. Он же, одурманенный таблетками, не нашел сил указать на оранжевый чемоданчик, который она бесцеремонно бросила ему на живот. Прощаясь, Хейда наклонилась и, как престарелая тетушка племянника, поцеловала его в лоб, не удосужившись снять чемоданчик.
Когда Кольбейн очнулся после короткого сна, вещи уже висели в шкафу, зубная щетка и паста стояли в стеклянном стаканчике у раковины, а планшет лежал на тумбочке. Батарея разрядилась, а жена то ли позабыла, то ли не потрудилась принести зарядное устройство. То же относилось и к телефону, лежавшему поверх компьютера.
Опираясь на кровать, Кольбейн медленно опустился на стул. Только в таком положении ему удалось надеть и зашнуровать ботинки. Справившись со шнурками, он выпрямился и с опозданием обнаружил, что носки у него разные. Под густой пеленой дурмана шевельнулось возмущение. Неужели носки – это что-то такое, о чем нужно предупреждать заранее? А белье? Как можно все перепутать?
Но задерживаться на размышлениях о безобразном поведении жены Кольбейн не стал, а направил мысли на кое-что приятное. В частности, на тот факт, что генеральный директор компании лично позвонил на сестринский пост и поинтересовался его здоровьем. Молоденькая медсестра, принеся таблетки, передала ему пожелания скорейшего выздоровления. Внимание шефа подняло настроение и заменило всякие лекарства. Обычно он замечал Кольбейна лишь при встрече в коридоре, когда общение ограничивалось кивком. В тех же редких случаях, когда шеф обращался к нему с какими-то словами, выяснялось, что он всего лишь принял Кольбейна за кого-то из коллег. Речь всегда шла об одном и том же. Детей у них с Хейдой не было, но сын одного из управляющих играл в сборной Исландии. Поскольку Кольбейну и в голову не приходило указывать шефу на ошибку и тем самым ставить его в неловкое положение, он отделывался общими словами и при первой же возможности смывался.