— Разумеется. Почему бы и нет? Алек достаточно часто во всеуслышание заявлял о своей любви, чтоб выглядеть идеальным простаком, ублажая в то же время ее самолюбие. И сколько из этих других могли предложить ей перспективу стать графиней Стинхерст, когда папочка сыграет в ящик? — Элизабет принялась выкладывать из кусочков сосиски узор на тарелке.
— Ее отношения с вашим братом осложнили вашу дружбу?
Из ее ноздрей вырвался короткий смешок, как дуновение резкого ветра.
— Наша дружба существовала только благодаря Алеку, инспектор. Как только он умер, я стала неинтересна Джой Синклер. В сущности, после заупокойной службы по Алеку я и видела-то ее лишь раз. Затем она, не раздумывая, исчезла.
— До этих выходных.
— Да. До этих выходных. Вот такими мы были подругами.
— Вы обычно ездите со своими родителями в такие вот, связанные с театром поездки?
— Да ни за что. Но я обожаю свою тетку. Это была возможность повидаться с ней. Поэтому я и поехала. — Неприятная улыбка изогнула рот Элизабет, чуть тронула ее ноздри и исчезла. — Разумеется, тут не обошлось без маминых расчетов относительно моего романа с Джереми Винни. И я не могла разочаровать ее, она лелеяла такие смелые надежды на эти выходные, она боится, что моя роза окончательно увянет, если вы позволите мне употребить столь смелую метафору.
Линли проигнорировал этот дерзкий намек.
— Винни давно знает вашу семью, — сделал он вывод.
— Давно? Он знает папу целую вечность, и по театру, и так просто. Много лет назад, еще в провинции, он мнил себя вторым Оливье, но папа вывел его из этого заблуждения. Тогда Винни подался в театральныe критики, где он с тех пор и обретается, с удовольствием смешивая с грязью столько постановок, сколько удается посмотреть. Но эта новая пьеса… ну, отец принимал ее очень близко к сердцу. Новое открытие «Азенкура» и все прочее. Поэтому, полагаю, мои родители хотели моим присутствием обеспечить хорошие отзывы. Вы понимаете, о чем я… В случае, если Винни решит принять… скажем так, менее чем соблазнительную взятку. — Она с грубой откровенностью провела ладонью по телу. — Я в обмен на благоприятную статью в «Таймс». Это ответило бы чаяниям обоих моих родителей, не так ли? Желанию моей матери, чтобы меня наконец-то должным образом обслужили. Желанию отца — с триумфом покорить Лондон.
Она намеренно вернулась к первой теме, несмотря на то, что Линли заговорил о другом. Он послушно подхватил ее мысль:
— И именно поэтому вы пошли в комнату Винни в ночь, когда умерла Джой?
В ответ Элизабет вскинула голову.
— Конечно нет! Льстивый человечек с пальцами, похожими на волосатые сосиски. — Она ткнула вилкой в тарелку. — Насколько я знаю, эту маленькую бестию могла получить Джой. Мне он жалок: отирается среди людей театра в надежде, что поднаберет у них таланта, которого ему не хватило, чтобы покорить публику много лет назад. Жалок! — Внезапный взрыв эмоций, похоже, выбил ее из колеи. И, словно для того чтобы обуздать его, она отвела взгляд и сказала: — Что ж, возможно, именно поэтому мама считала его такой подходящей для меня кандидатурой. Два ничтожества, вместе плывущих к закату. Боже, какая романтическая мысль!
— Но вы пошли в его комнату…
— Я искала Джой. Из-за тети Франчи и ее чертовых жемчугов. Хотя, когда я теперь об этом думаю, мне кажется, что мама и тетя Франчи, вероятно, спланировали всю эту сцену заранее. Джой бросится к себе в комнату, истекая слюной над своим новым приобретением и оставив меня наедине с Винни. Мама, без сомнения, уже побывала в его комнате с лепестками цветов и святой водой, оставалось только завершить это соответствующим финалом. Какая жалость! Сколько усилий она приложила, и только для того, чтобы он положил глаз на Джой.
— Вы, что же, совершенно уверены в том, что происходило в комнате Винни? Мне это действительно важно. Вы видели Джой? Вы уверены, что она была с ним? И что там больше никого не было?
— Я… — Элизабет замолчала. Резким движением переложила нож и вилку. — Конечно, это была Джой. Я же слышала их.
— Но не видели ее?
— Я слышала ее голос!
— Шепот? Бормотание? Было поздно. Ей пришлось бы говорить негромко, верно?
— Это была Джой! Кто еще мог быть? И что другое могло быть между ними после полуночи, инспектор? Читали стихи? Поверьте мне, если Джой явилась в комнату к мужчине, то у нее на уме было только одно.
— Я это знаю.
— Она проделывала это и с Алеком, когда гостила у вас?
Элизабет плотно сжала губы и снова занялась своей тарелкой.
— Расскажите мне, что вы делали после того, как ушли с читки, — попросил Линли.
Она сложила ломтики сосиски аккуратным треугольничком. Затем ножом принялась резать кружочки пополам.
Каждому ломтику было уделено внимание и полная сосредоточенность. Через минуту она заговорила:
— Я пошла к своей тете. Она расстроилась. Я хотела помочь.
— Вы ее любите.
— А вас это, похоже, удивляет, инспектор. Просто небывалое чудо, что я могу кого-то любить. Верно? — Поняв, что ей не вывести его из себя, она сложила нож и вилку, отодвинулась подальше от стола и посмотрела ему прямо в глаза. — Я отвела тетю Франчи в ее комнату. Положила ей на голову компресс. Мы поговорили.
— О чем?
Элизабет снова улыбнулась, и в этой улыбке необъяснимым образом соединились насмешка и тайное торжество.
— О «Ветре в ивах»[31], если уж вам так надо знать, сказала она. — Вам знакома эта история, не так ли. Жаба. Барсук. Крыса. И крот. — Она поднялась и набросила на плечи плащ. — А теперь, если у вас все инспектор, у меня еще есть дела.
С этими словами она оставила его. Линли услышал, как она хохотнула в холле.
Айрин Синклер только что сама услышала эту новость, когда Роберт Гэбриэл нашел ее в комнате, которой Франческа Джеррард с оптимизмом дала название игротеки. Находившаяся в самом конце нижнего коридора, с северо-восточной стороны — причем дверь ее была почти скрыта за грудой одежды для прогулок, в сущности, никому не нужной, — комната эта оказалась полностью изолированной, и, войдя туда, Айрин с радостью вдохнула запах плесени, гниющего дерева и всюду проникающего запаха пыли и грязи. Как видно, великие планы обновления дома пока еще не коснулись этого дальнего уголка. Айрин поймала себя на том, что рада этому.
В центре комнаты стоял старый бильярдный стол, его зеленое сукно сильно сморщилось, сетки под большинством луз или порвались, или вообще отсутствовали. В стойке на стене стояли кии, и Айрин рассеянно провела по ним пальцами, идя к окну. Штор на нем не было, поэтому тут было как-то особенно зябко. Поскольку она была без пальто, то обхватила себя руками и крепко потерла предплечья, ощущая ответное трение шерстяного платья о кожу как своего рода боль.
Из окна мало что было видно, только оголенная зимой ольховая роща, за которой шиферная крыша эллинга казалась выраставшей из холмика, как треугольный нарост. Это была оптическая иллюзия, созданная ракурсом и высотой холма. Айрин невольно подумала, что иллюзии занимают прочное место в ее жизни.
— Боже мой, Рини. А я тебя везде ищу. Что ты здесь делаешь? — Роберт Гэбриэл подошел к ней. Она не услышала, как он вошел, ему удалось так же беззвучно закрыть покоробившуюся дверь. Через руку его было перекинуто пальто, он пояснил: — Я уже собирался идти искать тебя на улицу. — Он набросил пальто ей на плечи.
Это был в общем-то ничего не значащий жест, однако Айрин по-прежнему испытала явное отвращение к его прикосновениям.
Он стоял так близко, что она чувствовала запах его одеколона и легкий запах кофе, смешанный с запахом зубной пасты в его дыхании. Ее замутило.
Если Гэбриэл и заметил это, то виду не подал.
— Нас отпускают. Они кого-нибудь арестовали? Ты не знаешь?
Она не могла заставить себя посмотреть на него.
— Нет. Никого не арестовали. Пока нет.
— Конечно, нас потащат на дознание. Боже, как чертовски неудобно мотаться туда-обратно из Лондона! Но все лучше, чем торчать в этом леднике. Горячая вода, сама знаешь, теперь тоже закончилась. Этот старый бойлер починят не раньше чем через три дня. Это уж совсем погано, верно?
— Я тебя слышала, — сказала она. Она говорила безнадежным шепотом. Почувствовала, что он смотрит на нее.
— Слышала?
— Я слышала тебя, Роберт. Я слышала тебя и позапрошлой ночью.
— Айрин, о чем ты…
— О, тебе нет нужды волноваться, что я скажу полиции. Я этого не сделаю, не так ли? Поэтому ты меня и разыскиваешь, позволь тебе сказать. Чтобы убедиться, что гордость не позволит мне такое рассказать.
— Ну что ты! Я даже не знаю, о чем ты говоришь. Я здесь потому, что хочу отвезти тебя в Лондон. Я не хочу, чтобы ты добиралась туда одна. И речи нет…
— А самое смешное, — едко перебила Айрин, — что на самом деле я искала тебя. О боже мой… Роберт, я… я была готова принять тебя назад. Я даже… — К ее стыду, голос ее дрогнул, и она отвернулась, словно надеялась таким образом взять себя в руки. — Я даже привезла тебе фотографию нашего Джеймса. Ты знаешь, что в этом году в школе он сыграл Меркуцио?[32] У меня есть две фотографии — Джеймса и твоя — в двойной рамке. Помнишь то фото — ты в роли Меркуцио, много лет назад? Конечно, вы не очень похожи, потому что у Джеймса мой цвет волос и глаз, но все равно, я подумала, что ты бы захотел взять эти фотографии. Хотя бы из-за Джеймса. Нет, я лгу сама себе. И я поклялась прошлой ночью, что покончу с этим. Я хотела привезти тебе фотографии, потому что при своей ненависти любила тебя, и тогда вечером, когда мы с тобой были вдвоем в библиотеке, я всего на мгновение подумала, что есть шанс…
— Рини, ради всего святого…
— Нет! Я тебя слышала! Все снова было как в Хэмстеде! В точности! А еще говорят, что ничто в жизни не повторяется. Какая жестокая насмешка! Все, что мне было нужно, это открыть дверь и снова увидеть, как ты имеешь мою сестру. Как я сделала это в прошлом году, с одной только разницей, что на этот раз я была одна. По крайней мере, наши дети на сей раз были избавлены от этого зрелища, не увидели, как их отец пыхтит и стонет над их милой тетей Джой.