Я нажимаю кнопку отбоя и вскакиваю, с трудом подавляя желание пробить кулаком стену. Я за полмира от дома, теряю время попусту с малолетними сутенерами, а в это время Ромми пялится на фотографии моей умирающей матери. Если бы я сейчас мог добраться до него, я бы избил его до смерти, и не важно, видит ли меня кто-нибудь и какие последствия это может иметь. Пот пропитывает мою футболку, а я хожу по комнате, и в голове у меня пульсируют воспоминания о смерти матери.
Было время обеда. У нас проходила импровизированная встреча в полном составе в главном спортзале, по пять человек в каждой команде, в одежде для игры на открытой площадке. Я как раз заработал своим преимущество в счете, когда услышал, что меня зовет тренер. Я удивился, увидев, что он идет ко мне вместе с мисс Джонс, школьной медсестрой, и меня насторожило выражение его лица. У тренера было только одно выражение лица: свирепый, слегка скучающий взгляд, будто бы говорящий, что он с удовольствием надрал бы нам задницу, если бы мы не были таким жалким зрелищем. Один коротышка по имени Ирвин потрясающе изображал сценку, как тренер трахает свою жену: шестьдесят секунд диких движений бедрами с бесстрастным лицом, оканчивающихся одним-единственным коротким рыком. Когда кто-то играл недостаточно агрессивно, тренер презрительно объявлял, что виновный растерял всю свою злость, и отправлял его наматывать круги на стадионе. В тот день тренер шел ко мне с таким видом, будто на этот раз он растерял всю свою злость. Я перевел взгляд на мисс Джонс и заметил, что она идет на высоких каблуках по драгоценному полированному кленовому полу спортзала. Я понял: случилось что-то страшное. Но то, что пробормотал тренер, было просто невообразимо ужасным.
Мисс Джонс сидела рядом с тренером в его машине, а мне оставили заднее сиденье. Мисс Джонс была черноволосой женщиной с невыразительным лицом, выглядела не намного старше некоторых выпускниц и часто смущала ребят во время медосмотров команды своей идеальной формы грудью, туго натягивавшей белый сестринский халат. Ничуть не расстроенная моим нежеланием смотреть ей в глаза, она постоянно оглядывалась на меня через плечо, ведя нервный монолог об Иисусе и агнцах и таинственном Божьем плане, и похоже, просто не могла заткнуться. Тренер встретился со мной взглядом в зеркале заднего вида, и я увидел, как на мгновение уголок его рта пошел вверх, пока он не взял себя в руки. Благодаря этой улыбке я почувствовал себя лучше, и к тому же она уменьшила стыд, заслоняющий собой горе.
Одного взгляда на пустую больничную часовню было достаточно, чтобы тренер капитулировал, а мисс Джонс заверила его, что сможет вернуться в школу на автобусе. Он с силой, чуть не сломав мне кости, пожал мне руку и прошептал: «Победители никогда не сдаются», как будто он боялся, что Бог или мисс Джонс его услышит. Отклонив повторное предложение медсестры помолиться вместе, я провел следующие сорок минут, наблюдая, как она неловко ерзает на тонком, подбитом волосом молельном коврике. Ее страдания явно предназначались как жертва Богу и урок для меня. Я все думал — когда же приедет отец и можно ли будет рассказать ему во время поездки домой о натруженных коленях мисс Джонс. Рассказы о тщеславии или притворстве всегда веселили его. Я услышал, как за спиной у меня открылась дверь.
— Питер.
Я встал и пошел к своему отцу, внимательно наблюдая за ним, чтобы понять, как себя вести. Мисс Джонс промчалась мимо меня, расправляя на ходу помятое платье; ее лицо пылало от волнения.
— Мистер Тайлер, — сказала она, — я мисс Джонс, школьная медсестра. Я просто хочу сказать вам, что я ужасно сожалею о вашей потере.
— Спасибо, — ответил мой отец.
— Я потеряла мать полгода назад; да, я знаю, это не одно и то же — потерять родителя и потерять супруга, но в любом случае смерть любимого человека — ужасное испытание. Просто я понимаю, каково вам сейчас, правда понимаю, и единственное, что помогло мне справиться со всем этим, — молитва. Я пыталась убедить вашего сына помолиться со мной, но он еще не готов. Каждую пятницу по вечерам у нас, в церкви Святого Михаила и Всех Ангелов, работает молитвенный кружок, он открыт для всех желающих. Вечера могут оказаться ужасно сложными для вас в вашем горе. Мы с радостью примем вас обоих сегодня вечером.
— Вы знаете, каково мне сейчас? — вежливо переспросил мой отец.
— Знаю. Самое ужасное в потере любимого человека — это то, что вы начинаете сомневаться в доброте Бога именно тогда, когда вам больше всего нужна Его любовь. Совместная молитва очень помогает, правда-правда, потому что она напоминает вам, что вы не одиноки, и что какие бы страдания ни выпадали на нашу долю в этой жизни, все они — лишь ничтожная часть тех страданий, которые испытал Сын Божий ради нашего спасения, и что мы вновь и навсегда обретем своих близких в Царстве Божием в следующей жизни и вечно будем пребывать в Его любви.
— Вы знаете, каково мне? — переспросил мой отец, делая небольшое ударение на местоимениях, достаточное, однако, чтобы сделать на них акцент.
— Вы принадлежите к какой-нибудь церкви? — спросила мисс Джонс, и ее румянец стал ярче.
Отец открыл дверь перед мисс Джонс, придержал ее и галантно наклонил голову набок, в сторону выхода.
— Вы были очень любезны, — сказал он. — Спасибо за все.
Мисс Джонс с горящими щеками выскочила за дверь.
— Мы дадим ей несколько минут, — сказал отец, закрыв дверь. — Было бы очень неловко ехать вместе с ней.
Он особо не разговаривал, пока мы не заехали в свой гараж. Выключив двигатель, отец закрыл дверь в гараж с помощью пульта, однако не пошевелился, чтобы выйти из машины. Его машина была его офисом, «Chevrolet Caprice» с полицейской раскраской, за рулем которой он сидел во время своих еженедельных тысячекилометровых разъездов по территории, примерно ограниченной Гранд-Рапидсом (штат Мичиган), Индианополисом (штат Индиана), Юнион-тауном и Западной Сенекой (штат Нью-Йорк). Он продавал металлорежущие инструменты и любил заниматься делами в машине.
— Записывай, — сказал отец.
Я вынул карандаш и блокнот из пластмассового ящика между сиденьями и открыл чистую страницу.
— На ближайшее время: никакой школы завтра или в среду. Две ночи подряд в похоронном зале будет время бдения. Тебе понадобятся: синий блейзер, синяя рубашка, чистые брюки цвета хаки, коричневый ремень и пара приличных коричневых туфель. Тебе нужно купить что-то из этого списка?
— Нет.
— Я хочу проверить все до того, как ты пойдешь спать — все должно быть вымыто, выглажено и почищено.
— О’кей.
— Утром ты первым делом пойдешь в магазин «Кларке». Тебе понадобятся: новый синий костюм, белая рубашка, темный галстук, черный ремень и черные туфли.
— Кое-что из этого у меня уже есть.
— Не имеет значения. Ты не пойдешь на похороны своей матери в старой одежде. Спроси мистера Шермана и скажи ему, что все это тебе нужно получить в среду к обеду. Его жена наверняка сумеет подогнать все по тебе. Похороны в четверг. После похорон кто-то наверняка захочет зайти в дом. Я позабочусь о еде и напитках. Твоя работа — заниматься посудой и следить, чтобы у нас хватило бокалов и тарелок.
— Хорошо.
— В пятницу ты возвращаешься в школу. В пятницу вечером у тебя первая университетская игра. Я собираюсь прийти. На этих выходных мы уберем во всем доме и отдадим все, что нам не нужно, Армии спасения. Я разберу вещи твоей матери. У тебя, наверное, куча детского барахла, которое надо было выкинуть давным-давно. После этого мы разделим обязанности и обсудим планы на будущее. Покупка продуктов может стать проблемой, пока ты не получишь водительские права, но как-нибудь справимся. Ты ведь немного умеешь готовить, верно?
— Да.
— Конечно, — заметил отец и потер лоб рукой. — Ты знаешь, как делать все то, что матери обычно делают для своих сыновей.
Освещение в гараже автоматически выключилось, и я протянул руку, чтобы включить верхний свет. Однако отец перехватил мою руку и мягко оттолкнул ее.
— Давай поговорим, Шерлок, — предложил он, называя меня моим детским прозвищем. — Тебе рассказали, что произошло?
— Только то, что это был несчастный случай.
— Она врезалась в фонарь на перекрестке Перл и Майнер-стрит. Она не пользовалась ремнем безопасности.
— Она была пьяной?
— Да, — ответил отец, не уточнив, что она была пьяна большую часть времени. Мы минуту помолчали, слушая щелканье остывающего двигателя.
— Я знаю, у тебя полно вопросов, — сказал отец. — Сейчас самое время задать их — ты ведь не хочешь прожить всю свою жизнь, оглядываясь на прошлое.
— Почему она столько пила?
— Эта твоя школьная медсестра, та, с большими сиськами…
— Мисс Джонс.
— Почему я на нее обозлился?
— Она ничего о тебе не знает. С ее стороны было неуважением заявить, будто она знает, что ты чувствуешь.
— Именно.
Мой отец нажал на прикуриватель, вытащил сигарету из пачки в ящике и постучал ею по приборной панели. Прикуриватель выскочил с легким щелчком; отец зажег сигарету, глубоко затянулся и медленно выдохнул дым.
— Половину всего времени, — сказал он, — женщины думают, будто знают, что ты чувствуешь. А вторую половину они тратят на то, чтобы выяснить, так ли это. Каждый раз как ты что-то говоришь или делаешь, в их мозгу начинает работать маленький процессор, пытаясь понять, что ты хотел этим сказать. А чего они хотят больше всего на свете, так это все время знать, что ты думаешь и чувствуешь. Но здесь-то и зарыта собака. Они хотят, чтобы ты думал и чувствовал только то, что им хочется. А во всем мире нет ни одного парня, который бы думал и чувствовал так, как того хочет женщина — если только он не волочится за нею. Это просто факт. Поэтому или мужчины врут женщинам, или женщины в результате испытывают разочарование.
Отец сделал еще одну затяжку и выдохнул; между нами повис серый туман.
— Никто не может контролировать свои чувства, и стесняться их — пустая трата времени. Мальчик может любить свою мать и одновременно стыдиться ее, а иногда, возможно, и вовсе желать ей смерти. И если бы она и вправду умерла, его горе было бы смешано с мыслью о том, какой он плохой, что желал ей зла. Это происходит все время, и не только с мальчиками.