– Нехило, – откликнулся Планшетов, испытывая искушение снять пробу. Пахло из казанка бесподобно, а он забыл, когда ел. Вокруг казанка стояли миски, с почти нетронутыми порциями, пол буханки украинского хлеба, нарезанного толстыми ломтями. Развернув чистую холщовую тряпочку, Планшетов обнаружил сало с тмином.
– Долбаная «Мария Селеста»… – пробормотал Планшетов, и поежился, потому что не находил никакого другого вразумительного объяснения происходящему, кроме перемещения из-под неба тропиков в Софиевскую Пустошь зловещего Бермудского треугольника.
– Пять тарелок, – насчитал Волына, и сосредоточенно почесал за ухом. – Пять стаканов, твою мать. – Из-под… – он снова принюхался, – из-под чая. Так. Рюмашки. Три штуки. По числу совершеннолетних, так сказать… – Вовчик склонился над столом, и его ноздри затрепетали, а лицо даже немного просветлело. – Ого, первак. Иркин, гадом буду. – В подтверждение своих слов Вовчик продемонстрировал Планшетову сулею, где самогона оставалось примерно наполовину. – Слеза, Юрик, отвечаю. Ирка, мать ее, два раза гоняет, а потом еще через угольный фильтр цедит. Вот что я тебе скажу, братишка – казенка против ее самогона просто отдыхает, чтобы ты знал, что к чему. По-любому, брат. Хм… Нам-то не наливала…
– Может, они у нее купили…
– И закусь тоже? – осведомился Волына, показывая на трехлитровую банку маринованных помидор. – Чего это ее, короче, на щедроту проперло, а?
Планшетов представил Волыну ментом, и ему стало муторно. Мент вышел дотошным, въедливым. Не мент, а мусор, короче говоря. Но, Вовчик уже устал от роли Шерлока Холмса.
– Бахнуть бы, – сказал он, тяжело опускаясь на стул.
– А вещьдоки? – спросил Планшетов.
– Чихать на вещдоки, зема. – Отмахнулся Волына, пододвигая стаканы, чтобы до краев наполнить из сулеи. – Запомни, Планшетов. Нет такого вещдока, которое нельзя употребить, для пользы следствия. Давай, накатим, земеля. Душа просит, честное слово.
– А если хозяева вернутся? – Юрик колебался, хотя тоже был не против бахнуть по маленькой.
– Откуда, зема? Метро до полуночи ходит, и не сюда, если ты еще не понял. Давай, присоединяйся, а то выветривается.
– Ну, не знаю за что, – провозгласил Вовка через минуту. Они сидели со стаканами в руках. И тут, из сада до них долетел такой страшный вопль, что Планшетов вывернул самогон на штаны. Волына вскочил, уронив стул, но, каким-то чудом удержав стакан.
– Что это было, зема?! – хрипел Вовка, тараща глаза. Планшетов подумал, что приятель подавился слюной, и неплохо бы постучать ему по спине. Но, Юрика словно парализовало. Вопль оборвался, так же неожиданно, как возник, но, казалось, еще гулял эхом в ушах.
– Какого черта? – пролепетал Планшетов, удивляясь, как это ему посчастливило не обмочиться. Он все собирался опорожнить мочевой пузырь, да отложил, когда они сели пить. Трудно сказать, что бы предприняли земы, если бы этим ограничилось. К несчастью, крик повторился, и уже больше не смолкал, будто был записан на аудиокассету и проигрывался снова и снова.
– Бонасюк! – выдохнул Юрик. – Вовка! Это же Васек разрывается. В летней кухне!
Будто ошпаренные, они выскочили на крыльцо. Отчаянные крики действительно летели из глубины сада, это стало совершенно очевидно обоим. Что там творилось, Планшетов и Волына не знали, и едва не рванули в противоположную сторону, но, к чести, все же решились выяснить. Они рванули через сад, пригнув головы, чтобы не оставить глаза на ветках и, вскоре, запыхавшиеся, очутились у летней кухни. Черные, будто угольные, деревья, казалось, подобрались к самым стенам ветхой хибары. Небо было затянуто мглой. Карманного фонарика у приятелей, естественно, под рукой не нашлось. Не разглядеть было ничерта.
– А дверь-то заперта, – сообщил Планшетов растерянно. – Вот он, наш колышек. На месте торчит.
Тут, вероятно, следует добавить, что переполненные нечеловеческом ужасом вопли оборвались, когда они бежали между деревьями. Словно кто-то взял, да выдернул штепсель из розетки. Или кричащему Бонасюку срубили голову топором. Над садом повисла гробовая тишина, заставившая приятелей остановиться, словно натолкнувшись на невидимый барьер. И, вот что странно. Пока от криков несчастного банщика буквально звенело в ушах, Бонасюка Планшетов и Волына неслись к кухне сломя голову. Когда же Вась-Вась замолчал, мужество покинуло обоих, словно воздух пробитый скат. Земы беспомощно поглядели друг на друга, как бы ища поддержки. Но, не находили ничего подобного.
– Давай-ка отсюдова сваливать, – прошептал Вовчик, побывавший не так давно в компании Протасова на заброшенном кладбище. В его голове, наконец, одно состыковалось с другим, выработав чудовищной силы импульс – немедленно задать стрекача. Пока Вовчик собирался ретироваться, ничего не подозревающий Планшетов ногой выбил засов и схватился за ручку двери.
– Нет, зема! – успел выдохнуть Волына, пятясь к саду и чувствуя, как подымаются дыбом волосы, в то время как мышцы превращаются в студень.
– Нет? – Планшетов в растерянности обернулся к приятелю, и тут дверь распахнулась с такой силой, словно с противоположной стороны в нее врезался локомотив. Юрик не устоял и упал. В тот же момент нечто, прыгающее, будто кенгуру, вырвалось наружу, и поскакало по скудно освещенной поляне. Принимая в расчет декорации, то есть безлунную ночь и безлюдный сад, стало действительно очень страшно. Волына уселся на землю, и чудовище пронеслось мимо. От него сильно разило рвотой, и еще, как показалось Вовчику, мочой.
– Держи Васька! – первым опомнился Планшетов. Хотя, далеко ли можно ускакать, когда вы связаны по рукам и ногам. Метрах в десяти от злополучной кухни несчастный Бонасюк потерял равновесие, с маху врезался в старую грушу и затих, потеряв сознание.
– Какого Васька? – спросил Волына. Его трясло, как в лихорадке.
– Тьфу, дурак! – Планшетов сплюнул, растирая ушибленное плечо. – Это же Васька, идиот!
– Я его сейчас кончу. – Грозился Вовчик, пока Планшетов, склонившись над поверженным банщиком, нащупывал пульс.
– Кажется, есть, но слабый. Нехило чувак в дерево долбанулся. Видать, крепкая у него башка.
– Убью собаку! – пообещал Волына.
– Ты бы, чем трепаться бестолку, лучше бы посмотрел, что это его так напугало.
– Что напугало? – глупо повторил Волына.
– Откуда мне знать, чувак. – С этими словами Планшетов пересек поляну и заглянул в кухню. Там было абсолютно темно.
– Зажигалка есть, чувак?
– Спички, – сказал Волына.
– Да? Так тащи, вместе со своей задницей.
Первая спичка зашипела, выделив запах серы, но, не загоревшись. Вторую Волына сломал, и выматерившись, швырнул на пол.
– Какого беса, чувак? У тебя что, руки дрожат?
– Пошел ты на три буквы! – огрызнулся Вовка, у которого действительно тряслись руки.
– Бросай пить. – Посоветовал Планшетов.
– Пошел гнить! – отозвался Волына. Свет появился с четвертой попытки, земы дружно ахнули. Волына выронил и спичку, и коробок.
– Твою мать, а! – воскликнул он, отступая к выходу. – Что за пурга, земляк?
– Это трупы, Вовка, – онемевшими губами сообщил Планшетов, опускаясь на корточки, чтобы нашарить коробок.
– Ушиваемся отсюда! По-любому! – это было дельное предложение, но, Планшетову загорелось убедиться:
– Подожди. – Как только он завладел спичками, крохотный, робкий огонек выхватил из мрака три тела, распростертые у дальней стены.
– А вот и пара той кроссовки, которую я нашел в саду, – совсем тихо, почти шепотом сообщил Планшетов. – Вон, у девочки на ноге. Не удивительно, что Васек так перепугался. Я бы, на его месте, вообще в штаны наложил.
– Кто это, зема?
Юрик в недоумении покосился на приятеля:
– Вовка, ты самый тупой мент, которого я когда-либо видел. Ты что, до сих пор не въехал? Это твои пропавшие постояльцы. – Сорвав с окна старую газету, Планшетов быстро свернул факел. Волына сделал шаг вперед, и обнаружил, что вступил в лужу.
– Твою мать, а?! Это же кровь!
– А ты думал, шоколад, чувак?
Вовчик вытер подошву о доски, которыми был зашит пол. Пока он возился с этим делом, Планшетов бегло осмотрел трупы.
– Все один к одному сходится. Женщина, не ваша хозяйка, случайно?
– Нет, зема. Эта тощая, как доска, доска, блин, два соска, а Ирка баба плотная, в теле. Сиськи, булки, все на месте. По первому разряду.
На затылке несчастной госпожи Журавлевой Вовчик обнаружил след от удара.
– Топором звезданули. – Заключил Волына. – Обухом топора. – К нему постепенно возвращалась способность рассуждать. – Это что же выходит? Что их волоком тащили через сад? Так, что ли? Вот кроссовка и свалилась? Верно я говорю, Юрик?
Планшетов пожал плечами.
– Выходит, – развивал мысль Волына, – они были живыми? Какого хрена покойников по балде обухом лупить, а, Юрик? Если они и без того того?…
– Добили, – одними губами сказал Планшетов.
– А следы борьбы? Следов я нигде не видел. В хате все чин чинарем, зема.
– А где топор? – спросил Волына, и приятели против воли обернулись. Но, все было тихо.
– Его кто-то унес, – прошептал Планшетов. Вовчик сглотнул слюну. Юрик взял одну из девочек за лодыжку:
– Еще не окоченели…
– Какое окоченели, если даже кровь не засохла?!
– Тебе виднее, чувак. – Не стал спорить Планшетов. – Ты бывший мусор, а не я.
– Сам ты мусор! – огрызнулся Вовка.
– Значит, тот, кто их замочил, не мог уйти далеко? – предположил Планшетов. – И потом, а где же ваша хозяйка? Или ее тело, а? И где, спрашивается, Журавлев? Что скажешь, чувак?
Доводы были достаточно убедительными, чтобы сделать соответствующие выводы.
– Скажу, – начал, наконец, Волына, – что хорош языком молоть. Давай, Юрик, ноги уносить, по добру по здорову. Ласты клеить, чтобы ты понял, о чем базар. Если нас соседи засекут, или кто еще, потом не отмажешься, точно тебе говорю. Заметут, мокрое повесят, и будешь, зема, на нарах на дурняк чалиться. Небо в клеточку, и все такое. Понял, Юрик, или нет?