нуться? Зачем? Чтобы кинуть песок при дворе, как зерна курам? А дальше что? Золото не иссякнет, но алчное удовольствие быстро наскучит. Ничто в Старом Свете не могло сравниться с волнующим чувством, с сакральным причастием, которое уже виднелось за горизонтом. Сам воздух был напоен светом и полнился еще и еще. Это сейчас трепет наполняет душу, испепеляет страх перед буйным морем, болезнями и голодом, это сейчас, когда до перехода остается несколько дней. Что ждало Дрейка, «Пеликан» и всю экспедицию дальше? Френсис не столько боялся думать, сколько знал, что это попросту мысли иного порядка, мысли, которые просто невозможно вместить в человеческий разум. Отставив это пустое гадание, Френсис наконец перестал глядеть вслед «Элизабет». К тому времени галеон уже стал ничтожной мошкой где-то далеко у горизонта.
Взятый форт щедро пополнил припасы экспедиции. Ремонт «Пеликана» и «Мэриголда» шел под руководством капитана Брайта. Здоровяк никак не мог участвовать в строительстве непосредственно. Огромное тело тяготело к земле, его одолевала сонливость, рассеянность, раздраженность. Проходя сквозь борьбу с бесами собственной немощи, Эдвард держался достойно. И все же было очевидно, что ему нужен покой. Посему, когда солнце взошло, капитан Брайт уже оставил пост и провалился в пограничное состояние. Это нельзя назвать сном, нельзя назвать явью. Притом что его тело иссыхало от немощи и голода, дух боролся с внутренней заразой. О состоянии Брайта не было ничего толком ясно. Это не походило ни на лихорадку, ни на заражение. Оттого посыльному и было нечего сказать на вопрос капитана.
– Как Брайт? – спросил Френсис Дрейк, встречая рассвет на причале.
– Плох, – ответил Шеймус, ибо посыльным избрали именно его.
Ответ оказался слишком сух, что было на такое ответить? А может, Френсис попросту не хотел ничего отвечать.
– Не боишься, что упустил шанс? – спросил Дрейк.
– Шанс? – переспросил Финтан.
– «Элизабет» отправилась домой, – молвил капитан, глядя в далекий горизонт. – Ты мог уехать, но остался.
– У меня нет дома, капитан, – ответил Рыжий Лис. – Больше нет.
– Обрести его всяко проще на суше, нежели за краем света, – сказал Френсис.
– Может, я не хочу уже ничего обретать, – пожав плечами, ответил Финтан.
Дрейк усмехнулся, чуть вскинув голову вверх.
– И чего же ты хочешь? – спросил капитан, бросив беглый взгляд. – Не поверю, что такой сорвиголова, как ты, не знает, за что он борется.
– Какая разница, за что я борюсь? – спросил Финтан, поднимая с земли камень. – Мне кажется, однажды я спрошу себя: «Ради чего все это?» – и мне не будет что сказать. Без хвастовства скажу – мне никогда не было сложно врать другим. А вот врать себе с каждым днем все труднее.
– И насколько легко врать мне? – спросил Френсис.
Шеймус замахнулся и бросил камень в воду так далеко, насколько хватало сил. Далекий всплеск всхлипнул и вскоре смолк, оставив на воде круги.
– Легко, когда вопрос жизни и смерти, – ответил Финтан. – Тем более не только моей.
– А в чем же ты врешь самому себе? – спросил Дрейк.
– Если бы я знал, тогда раскусил бы сам себя, – молвил Финтан.
– И все же? – настаивал капитан.
Финтан поджал губы. Надо дать ответ. Он глядел себе под ноги, подыскивая, какой следующий булыжник полетит в море. То, что Дрейк не видел сейчас выражения лица, играло на руку.
– Я вру себе о том, кто я на самом деле, – ответил Рыжий Лис чуть погодя. – Трудно сказать, что от меня сейчас осталось.
Френсис удовлетворенно кивнул.
– Ты часть моей команды, Шеймус Уолш, – сказал капитан. – В этом можешь не сомневаться.
Только сейчас Рыжему Лису хватило сил поднять взгляд. Любопытство пересилило осторожность – Финтан знал, что этим хотел сказать капитан. То, что говорят слова, – дрожь дыма над костром, ускользающий и лукавый, тающий в руках снег. Нужно было видеть глаза. Глаза похожи на руду, которая может покоиться в недрах веками, эпохами. Замки будут возводиться и рушиться, но есть же ядро из иной материи, что-то же должно быть в человеке, что не поддается ветру, который швыряет слова и звуки, которым не суждено стать словами. Финтан хотел цепляться за что-то и сейчас цеплялся за взгляд. Плавание изменило капитана. Не преобразило, не изуродовало, а изменило. Глубокие тени еще сильнее залегли на лице капитана. Кожа обгорела и теперь была заметно темнее бороды и усов. И если про волосы легко сказать: стали светлее, короче, обратились грубой щетиной, пригладились или растормошились во все стороны, то что делать с глазами? Стали шире или уже? Сетка морщин изменила рисунок? Разве это передает впечатление от взгляда? Сетуя, что растерял былое красноречие, Рыжий Лис не смог бы подобрать слов, как описать ту перемену. А перемена была разительная. Настолько сильная, что Финтан хотел что-то сказать в ответ, притом что вопроса никакого и не было. Ведомый, как уже несколько лет, внутренним чувством долга, Финтан наконец собрался с мыслями.
– Я точно знаю, что не упустил своего шанса, капитан, – ответил Макдонелл, прижав кулак к груди.
Как бы ни грозили тучи к утру разразиться дождем, это не остановило близнецов Норрейс, и они настояли, чтобы гамак был натянут именно тут, на стыке верхней площадки башни и скалы. Финтан повиновался и растянул два гамака – для близнецов и для себя. Принесли тяжелые шерстяные одеяла, в которых уже была необходимость. В этой части света лето было коротким и холодным, к тому же небо ворчало и куталось тучами, но хмурые угрозы не оправдались. После двух часов ночи темное небо медленно прояснилось.
«Как они могут предсказать судьбу? Им нет никакого дела до того, что тут, внизу», – думал Финтан, лежа в гамаке.
Он глядел на звезды, далекие и равнодушные. Разумеется, никто ему не отвечал. Финтан не хотел думать ни о чем, но пустота и тишина разума – недостижимое удовольствие. Приходилось лишь выбирать, чем заполнить голову. Финтан приподнялся, вытер лоб. Посмотрел вверх, на ладонь. Снова наверх. Глянул на близнецов. Они мирно спали в обнимку, а их гамак оставался сухим. Пыль бы оставила маленькие следы-блинчики, если бы и впрямь пошел дождь. Снова посмотрев наверх, Финтан сам подставил лицо еще одной капле дождя, которая метко угодила прямо в глаз. Надо было вставать, и лишь в тот момент, когда Рыжий Лис попробовал выбраться на землю, сердце тревожно забилось. Гамак стал бесконечным, бесформенным. Чем больше он пытался выбраться, тем теснее сжимала ткань, обвивая, точно змей. Наконец Финтан ничего не видел, оказавшись в мешке, зашитом снаружи. Прямо сейчас черная игла входила и выходила ядовитым клыком, доштопывая строчку. Вода. Она подступала с какой-то стороны. В иной раз можно было сказать «снизу» или «сверху», но не сейчас. Ориентиров не было. Нельзя даже полагаться на собственные чувства, когда разум охвачен горячим безумием. И вода все прибывала. Локти плотно прижаты к телу, едва ли возможно пошевелиться, и надо вырваться любой ценой. Воздуха не хватает – мокрая ткань плотно прилегает к лицу. Сердце еще бьется, когда все тело охвачено неописуемым порывом и следующий миг разрывается последним всплеском всесжирающей боли от падения о твердь. Будь эта боль слабее хоть сколько-нибудь, Финтан не сделал бы наконец долгожданного вздоха. Именно падение на самое дно вырвало его из липкого холодного кошмара.
Переводя дыхание, Финтан медленно оглядывался вокруг, воссоздавая вновь ту реальность, из которой был вырван. Изо рта валил горячий пар. Ночь выдалась куда холоднее, нежели ожидал Финтан, а быть может, тревожное сновидение заставило вновь чуять холод.
Вдруг к вискам прильнуло тепло. По всему телу пронеслась лихорадочная дрожь. Прежде чем успел подумать, Финтан положил свои руки поверх тех, что держали его голову за виски. Он не смог разобрать слов, но узнал голос Рейчел. Шепот, спокойный и мирный, был подобен чану холодной воды, в который опускают раскаленный прут. Шипение в рассудке не давало глядеть вперед – Финтан моргал и не видел никакой разницы – открыты веки или нет.
– Ну вот же! – раздался голос совсем рядом, и прикосновение ласково скользнуло по влажной от пота щеке. – Все хорошо, дышим, дышим!
Рассудок, пусть и пропустив такой сильный удар, все же подбирал бразды. Финтан полусидел на скале, а под ним извивался примятый гамак. Подвел не то узел, не то гнилая веревка – сейчас было неважно. Плечо, спина и висок гудели от удара, но боль уже стихала. И единственным успокоением были руки, не дающие в лихорадочной суматохе оглядываться по сторонам.
– Просто сон! – шептала она, крепче держа голову.
Прежде чем подумал, он сильнее сжал пальцы. Точно боялся, что видение ускользнет. Зажмурился. Нельзя отпускать руки. Нельзя упустить ее. Конечно, он не упустит ее, как он упустит эту кровь, кровь Норрейса? В следующий же миг Финтан вырвался, взъерошил волосы, как будто пытался стряхнуть что-то, что въелось слишком глубоко. Еще пара движений, и виски были бы расчесаны в кровь. Он спустился по башне, соскользнув на паре ступеней и чудом оставшись на ногах. Когда разум более-менее проснулся, вокруг стоял густой морок. До утра было далеко, слишком далеко, чтобы просто дождаться, когда следующий день уже настанет, приблизит конец, каким бы тот ни был предписан. Финтан просто хотел, чтобы все закончилось, уже с любым исходом. Жжение, а вовсе не свет дали осознать, что лицо слишком близко к огню. Настенный факел у ворот форта можно было заметить издалека, но для Рыжего Лиса яркое пламя было настоящим откровением. Как он оказался так близко? Свет же льется куда дальше, нежели жар. Как Финтан мог обжечься, не увидев света? Вместо того чтобы отстраниться, Рыжий Лис жаждал вновь обжечься. Руки медленно поднялись. Пальцы дрожали. Местами пальцы просвечивали насквозь, и в центре чернела полоска кости каждой фаланги. Если складывать пальцы крест-накрест наподобие решетки, огонь просачивался в просветы. Финтан глядел из этой тюрьмы, в которую сам себя загнал простым движением. То ли он мечтал сбросить оковы и выйти на свет, то ли от самого этого света и прятался. Завороженный, Финтан слишком поздно осознал, что слишком близко к пламени. Когда он отдернул руки, они, казалось, были во власти огня. Но стоило опустить глаза, как сердце замерло. Руки и впрямь горели, но черным пламенем. В ужасе разведя руками, Финтан спугнул это призрачное видение. Не мог же он впрямь видеть черный огонь? И вообще, как может вспыхнуть черное пламя, раз огонь – это прежде всего свет, а тень – это отсутствие света? Финтан не мог видеть темный огонь, как невозможно видеть сны, скользящие по острию черного зеркала. Сон растаял, волшебный сон, который невозможно ни вспомнить наяву, ни позабыть, ведь сны высекаются с внутренней стороны сердца.