Ближе к полудню слух об отходе подтвердился приказом. Кусок левого городского берега держать не было смысла: железнодорожная ветка на юг отрезана, станция выведена из строя. Осталось только расправиться с городским мостом через реку. Благо русские сами помогли в этом: взрывчаткой мост обложен на совесть.
Стали скрытно уходить из занятых кварталов. Русские поутихли, атаковать больше не пробовали, вчерашних подбитых танков им хватило. Вилли уходил с башни одним из последних. Пустынный левый берег оставался за спиной почти таким же, каким встретил его полтора дня назад.
Мост остался далеко позади, и от него полыхнуло пламенем. В воздух полетели огромные бетонные глыбы, в воде тонули гигантские железобетонные пролеты. Методично рвались заряды, взламывая перепоясанное трамвайными рельсами дорожное полотно. Водяная пыль быстро осела, частично прибив пыль строительную. Из реки торчали увечные клыки бетонных опор.
Все это случилось вчера вечером. Батальону Вилли дали выспаться, накормили горячим ужином, был даже алкоголь. В лагерь завезли море воды, так что удалось устроить постирушку и побриться. Над северной частью Города перестреливались орудийные стволы. Отдыхавшие солдаты ждали приказа о переброске на юг, сами перебрасывались шуточками, проявляя при этом браваду:
– Зачем нас снимают? Кажется, работы еще полно.
– А мне здесь не нравится: нет места для маневра, в поле лучше.
– Не скажи, позавчерашний бой мне понравился! Влетели на мост, разогнали насекомых. Если б дали подкрепление, мы бы всю левобережную часть взяли. Я видел с башни: Город на левом берегу крохотный.
– Брось, Вилли, двумя ротами не заняли бы.
– Не веришь? Спроси у Гуннора.
– Гуннор, чего молчишь? Что скажет гордый потомок викингов?
– Викинги немногословны.
– Хэй, парни, я слышал, что на юг нас пока не бросают. Соседям нужна помощь.
– Хо-го, прийти на выручку «Великой Германии» – это дорогого стоит.
– Куда на этот раз?
– Какое-то село на севере уже два раза переходит из рук в руки.
– Выходит, идем в третий, счастливый раз.
Роту поместили на грузовики, которые запылили мимо неостывших боевых полей. Дымили воронки и не до конца сгоревшие танки, стлался удушливый чад над землей, нагоняло ветром от Города смог пожаров. Грузовики обогнали колонну велосипедистов, тоже спешивших на выручку завязшей «Великой Германии». Солдаты останавливали велосипеды, приветливо махали руками, понимая, что не им первым идти на штурм упорного села. Один наездник разогнал свою машину, на ходу упершись в раму, сделал стойку на руках. В едущих мимо кузовах одобрительно загалдели, зааплодировали, кто-то пронзительно свистнул. Акробат, подбодренный овациями, несколько раз раздвинул ноги циркулем и сомкнул их вновь. Велосипед все это время продолжал ровно катиться.
– Каков молодчага! – обернувшись к своим, похвалил велосипедиста Вилли. – Циркач!
Перепаханное поле закончилось. Слева показалось узкое продолговатое озеро, за ним – заболоченная пойма. Грузовики встали в лощине, кругом было не протолкнуться от людей и техники. По изможденным, покрытым копотью лицам было понятно: многие только что из боя.
– Ну, как там? – спросил Вилли у небритого солдата.
– Задница! Проклятая русская задница.
Вилли оглядел его помятую фигуру, ссутулившуюся спину, презрения своего скрывать не стал:
– Не хнычь, ты же эсэсовец.
– Сейчас сходишь туда, погляжу, как сам захнычешь.
– Я только ночью из боя, лазил на левый берег.
– Похвались, похвались… напоследок.
Рядом кто-то взахлеб рассказывал:
– Русские очухались! Или к ним подошли резервы. Солдаты свежие, непуганые, в атаку идут бойко. Минометчики у них – сила. Сразу отсекли нас от танков. Мы отступили.
– Где их минометы? Успели засечь?
– Может, за домами на левом фланге или за селом. Оно огромное! Мы полдня оборудовали его для обороны, а они выбили нас и теперь пользуются нашей работой.
Взводные фельдфебели сзывали людей, ставили задачи. Пробежала минометная рота, громыхая трубами и плитами. Лязг оружия, клекот гусеничных траков, бронзовый блеск снаряженных лент, разноцветное сверкание трассирующих, зажигательных и бронебойных пуль. Короткие команды, секундная тревога перед началом броска.
Вперед-вперед! К тем домам. Оттуда стреляет пулемет, веером расходятся невидимые трассы, буравят воздух, взбивают пыль, прореживают ряды собратьев. Перебило обе голени у Дитера, вывело из строя Эриха. Вот сюда, под кусток. Скорее раздвинуть ножки своего «малыша», подать голос. Черт, какой упорный, не затыкается. Уселся за железным щитком, прикрылся им… Если б не щиток, ты получил бы свое. Будь ты проклят со своим пулеметом! Дай хоть ответить, дай поднять голову!
Позади огрызнулись танки. Со второго залпа погасили полыхавшее пулеметным огнем окно. В воздухе противно засвистело – жива пока минометная батарея русских, о которой наслышаны. Мины разорвались в неприятной близости от танков. В ответ откуда-то из тыла засвистели мины, началась минометная дуэль. Пронеслась пара штурмовиков, покачала крыльями: «Держитесь, парни, сейчас всыплем коммунистам» проутюжили сердцевину села, сделали еще заход, прошли по передним кварталам, рассыпали зажигалки, заполыхало пожарище. Если русские теперь не убрались – им же хуже.
Вилли вскочил, дал от пояса длинную злую очередь. Он побежал, кляня на ходу все и вся. Промелькнули передние безлюдные дома, выскочил на широкую улицу. Палисадники с молодыми вишенками, резные окошки в огне, вздутая пузырями краска непонятного оттенка. Сквозь гул горящего дома звучал пронзительный вопль раненого. Выброшенный из дома взрывом обрубок человеческого тела, облепленный песком глаз с ниткой сухожилия на конце.
Село и вправду огромное. Из-за озера крыш торчит громоздкий купол с крестом, высоченные заборы, огороды чуть не в полгектара, дворы, в которых заблудишься средь сараев, курятников и хлевов. Не поймешь, как тут обороняться. Фельдфебель гонит дальше к задворкам, на самый край деревни – там и будет оборона. Черт, когда же оно кончится… Сердце выскакивает… Снова этот купол… Один лист на обшивке будто б оторван. Ах, дьявол, да там снайпер! Как он туда взгромоздился? Фельдфебель в пыли…
Вилли грохнулся за колодезный сруб, позади треснула пара автоматных очередей, хлопнула граната. Оттуда же донесся истеричный крик:
– Русские с тыла!
И тут уж пошло в разнобой:
– Обходят! Обходят!
– Назад! Отступаем!
Вилли так и не узнал, обошли их русские с флангов и появились в тылу или просто притаились до времени в оставленных, незачищенных домах, а теперь ожили. Ему было не до этого. Он пробежал половину улицы, увидел, как из двора выскочили трое русских, огромных и злых, как медведи. Вилли скользнул в открытую калитку, зацепился длинным стволом пулемета за столб, выронил оружие. Во дворе сорвал каску, трофейный ремень с пистолетом и планшеткой с картой, выбросил из голенища штык-нож, которым собирался отрезать косу первой попавшейся рыжей девке (желание такое – чтобы непременно рыжая была), обхлопал карманы – нет ли в них чего лишнего, вредного. Толкнул дверь сарая, она поддалась. Вилли скользнул в полумрак. В углу встрепенулся кто-то и тут же затих. Должно быть, живность: коза или овца. Вилли поискал, чем припереть изнутри дверь, увидел залепленную навозом совковую лопату. Сердце от страха вылетало, руки тряслись.
Под потолком было прорезано крохотное окошко, затянутое паутиной и налипшей соломой, из него падал тусклый свет. Вилли разглядел в углу группу притаившихся местных – женщин с детьми. Они глядели испуганно: чего ждать от врага, у которого глаза полезли на лоб и которого колотило, как от приступа малярии? Малыш Вилли подполз к ним на коленях, полушепотом затараторил:
– Во имя Бога – помогите мне! Спрячьте где-нибудь… Я отблагодарю, я не забуду! К вечеру наши опять будут здесь! Клянусь: вам не сделают ничего плохого! Я не позволю никому вас обидеть, я заступлюсь, чего бы мне это ни стоило.
Он в молитвенной просьбе вздымал руки и только теперь заметил царапину на своем запястье.
– Прошу вас – помогите! Я ранен… укройте меня где-нибудь.
Они понимали, о чем он просил. Одна из женщин не выдержала:
– Расступись, бабы, нехай он в середину сядет. Я мигом.
И, убрав лопату от дверей, выбежала на улицу. Там еще продолжалась перестрелка, перекликались на русском языке, бой затихал. Женщина через минуту вернулась с запасным платком и платьем в руках.
– Скидывай мундир! – приказала она тихо.
Вилли потащил через голову китель, расстегнул брючный ремень, сорвал с шеи овальный жетон, ухватив сапоги за пятки, стащил неразношенную обувь. Женщины сворачивали его форму и хоронили в соломе. Он остался в одних кальсонах, не без помощи баб влез в платье, кто-то сноровисто замотал его платком по самые брови.
– А чего, может, и не заметят? – приговаривала та, что принесла одежду. – Морда гладкая, бритая. Молодой. Немного на дивчину похож. Ты только слышь, фашист, на наших-то сильно не гляди, глаза от земли не поднимай, а то выкупят тебя, пропадешь.
Перестрелка совсем отдалилась, уползла туда, где часом раньше начинался бой, возможно, последний для Вилли.
«А сутулый оказался прав: хвалился я напоследок, – подумал он. – Господи, выведи меня отсюда!..»
Возле сарая послышался топот, скрипнула щелястая дверь.
– Есть кто?
– Мирные тут, мирные.
– Фашистов нет?
– Нету, родимый, только мы здесь.
– Из сарая пока не выходите, по деревне много недобитков шляется. Ловим.
– Как скажешь, родимый.
Дверь захлопнулась. Вилли не мог оторвать взгляда от земли, боялся смотреть на своих избавительниц, боялся заметить жалость и сострадание в их глазах. Они шептались между собой, обсуждали. Один раз сунули под нос кружку воды, он с жадностью выпил. Так подошел вечер. Бой не начинался.
Из сарая на разведку вышла одна из баб. Вернувшись, сказала: