Метрах в двадцати от Андрея легла бомба, взрывом срезало два дерева. Андрей схватился за шею, выдернул прямую, как игла, щепку. За воротник побежала струйка крови, Андрей пошарил вокруг глазами, увидел подорожник и не удивился находке, залепил небольшую рану.
Грузовики останавливались там, где застал их налет, водители лезли на деревья, подрубали нижние ветки, мешавшие обзору. «Лаптежники» не ждали такого сюрприза, один из них задымил, повернул в сторону Города, грохнулся между институтом и окраинным стадионом «Динамо». Еще неожиданно лупануло с полуострова. Второй самолет желтолапой команды потерял управление, завертелся штопором, воткнулся в землю где-то в широкой левобережной пойме.
С верхушки холма было заметно его падение. Радостно загомонили солдаты:
– Во девчонки дают! Ну бестии! Ну слабый пол! Спасительницы наши…
Самолеты развернуло к полуострову, здесь зенитки стояли открыто, не то что невидимки, бьющие из лесных зарослей. В хвосты и гривы самолетов впились снаряды зениток с грузовиков, оставленных у подножья бугра.
Ада видела, как штурмовик зашел в пике над полуостровом, но развалился в воздухе, попав брюхом под струю, пущенную из американской автоматической пушки. Четвертый самолет закрутился, вращая крыльями, как мельница, шлепнулся посреди леса. Справа послышался возглас:
– Лидухин расчет! Лидуха сбила!
Лида Рябцева была из местных, мстила за порушенный Город.
Оставшиеся самолеты до полуострова не дошли, свернули перепуганными пташками, легли на обратный курс.
За деревьями маячили корпуса института. Первый вуз Города, построенный еще при царе. Добротные кирпичные коробки, полуметровые стены, на крышах овальные слуховые окошки в стиле модерн, купол без креста над главным зданием института – напоминание о бывшей домовой церкви. В глухих стенах пробиты бойницы, на оштукатуренном полотне краснеет обнаженный кирпич свежих пулеметных амбразур. Окна выбиты, забраны мешками с землей, оставлены узкие щели с ноздреватыми трубками стволов с нашлепками пламегасителей. По ту сторону мешков – головы в касках, щиты противотанковых пушек, прищуренные глаза, пулеметные ленты как зубастые полотна двуручных пил. Каждый зубец такой пилы жаждет крови. Между зданий, за кустами палисадников и в других укромных местах, торчат башни вкопанных в землю танков. Подходы к корпусам оплела колючая сетка, за нею тянется гряда земляных брустверов, укрытых свежим дерном.
Лейтенант с платком на штыке бегло осматривал все это в бинокль, выплевывал ругательства:
– За сутки, сволота, всего за сутки окопались.
Подбежал телефонист с катушкой провода и аппаратом. Лейтенант нервно сжал трубку:
– «Берег»! Студгородок превращен в укрепления! Мощный укрепрайон! Удар! Удар из всех калибров!
Из тыла прикатили две сорокапятки, пушкари выставили станины, прилипли к панорамам прицелов. Запыхавшиеся подносчики тянули волоком по земле снарядные ящики. Артиллерийский лейтенант оглядывал в бинокль окрестности, записывал данные карандашом на листке бумаги, лежащем на планшетке.
Сначала засвистело в воздухе, через мгновение донесся звук выстрела с левого берега, а еще через полсекунды тяжелые снаряды разорвались между зданиями. Лейтенант выхватил у чекиста трубку, затараторил цифры ориентиров. Из корпусов брызнуло кирпичной крошкой, осколками, поднялся дым.
Меж деревьями накапливались новые бойцы, разбавляли собой потрепанные ряды чекистов и ополченцев. Чуть вперед выбежала пятерка снайперов, стеганула в окна, из которых торчали пулеметные стволы, вызывая немцев на дуэль. Широко расставив ноги, улеглись бронебойщики; поводив длинноносыми ружьями, пальнули по приземистым стальным башням. Башни ответили. С хрустом повалился подкошенный древесный ствол, накрыл кроной с десяток бойцов, кто-то вскрикнул, придавленный толстой веткой.
Перед стволом своего карабина Андрей разглядел не до конца раскрывшийся желтый бутон. Протянув руку, сорвал его. Рядом раздался голос:
– Без малого шесть.
– Откуда знаешь? – посмотрел на соседа Андрей.
– Одуванчик в это время раскрывается, а спать ложится в три часа дня. Пять минут погрешность, хоть по курантам сверяй.
Скорострельные сорокапятки буравили танковые башни, истыкали уже не одну стену, обвалили пару пулеметных гнезд. С правого фланга прокатилось «ура», там первыми рванули к корпусам. Без команды и окрика, без понукания солдаты вскочили на ноги. Андрей успел сунуть цветок себе в зубы, не разжимая их, сдавленно тянул вместе со всеми: «…а-а-а-а…». В двух шагах от него на штыке трепыхался синенький скромный платочек.
За зеленым травяным бруствером мелькали темные каски. Они утекали вспять, к корпусам, бежали под защиту стен и пулеметных гнезд.
– Наша берет, братцы! – ревел на бегу неуклюжий, как медведь, боец, темный, будто цыган.
Проволока стояла незыблемой стеной, без просвета. Волна пехоты залегла в шаге от нее. Кто-то бывалый или просто находчивый крикнул:
– Срывай чехлы с «дегтяревок»! Они тогда беззубые, осколков не кидают.
С эргэдэшек откручивали и сбивали сетчатые рубашки, голыми кидали их под проволоку. Колючий забор порвало блеснувшим пламенем, полетели в стороны запутанные усы с шипами. Пулеметчик с третьего этажа увидел заминку, стеганул по залегшим рядам. Солдатская масса брызнула к проходам в колючке, наползая один на одного, посыпалась к зданию. Перепрыгивали траншею, иные оскальзывались, падали, спешили по ходам сообщения, догоняли своих. Колыхнулся и упал синенький скромный платочек. Хозяин, привязавший его к штыку, широким размахом облапил землю. Винтовку с платком подхватил ополченец, пожилой, с морщинистым лицом.
Заветные корпуса. Лезли в окна, в проломы от бомб и снарядов. Внутри вспыхивали короткие автоматные очереди, хлопала гранатная перебранка, потом стал раздаваться визг стали, костный хруст, шлепки прикладной накладки во что-то мокрое, зубовный скрежет, всхлип, крик, мат.
Студент-филолог, человек тихий и интеллигентный, нанизав немца на штык, возил еще живое, хрипящее тело по выбеленной стене, мазал ее кровью фрица, царапал штукатурку вышедшим из спины врага кончиком штыка. Его напарник не удивился этому, как и своему выстрелу по раненой, тянущей к себе автомат руке. Проще было попасть в живот раненого, но бывший студент пальнул именно в руку. Враг съежился, отдернул простреленную конечность, будто от горячей плиты, затряс ею, разбрызгивая кровь. Мимо шел Виталя, он раздавил горло раненого своим чоботом сорок седьмого размера.
Андрей пробежал вдоль стены к центральному входу. Над ним стояла статуя с протянутой рукой, только гораздо меньше той, что высилась на главной площади Города. Вход был завален мешками. Вход держали под прицелом, рубанули по мешкам и распахнутым створкам дверей.
– Держи «феньку», – крикнули в самое ухо Андрея.
Он, не оборачиваясь, на ощупь взял овальную гранату. Вслед за ней в дверной проем улетели еще две или три. Разорвало воздух в высоком вестибюле. На горку из мешков вспрыгнул маленький юркий боец, пули из ствола его автомата прочертили вестибюль вдоль и поперек, и он без страха ухнул в задымленный полумрак, как в омут.
Вестибюль вымерший. За иссеченными дверями широкий атриум – двухэтажный зал высотой в дюжину метров, с купольной стеклянной крышей. В ней гулял ветер и сверкали, будто акульи зубы, стекла в выбитых окошках. Зал делился на три сектора: посередине, на заваленном битыми стеклами полу, стояли макеты сельскохозяйственных машин, не эвакуированных вместе с институтом, слева и справа тянулись два ряда колонн, соединенные меж собой невысокой балюстрадой. На высоте второго этажа колонны связывала линия балконов.
Растеклись толпы освободителей по флигелям и соседним корпусам, проникли в подвал головного здания. Из темноты навстречу им раздались крики на русском языке:
– Не стреляйте! Тут мирные!
Разом чиркнули несколько спичек. Свет выхватил лица пожилых мужиков, крепкие фигуры баб. Запыхавшийся сержант Ковалев спросил:
– Вы как здесь?
– Фашисты нас согнали окопы строить, проволоку для них тянуть… Вчера весь день вкалывали, с ночи в подвале нас держат. А эти вот, – подневольные работники показали на женщин, прижимавших к себе детей, – к мосту хотели пройти, на левый берег, да не успели…
– Сидите тут, пока бой не кончился… Вы двое, на охране останьтесь, вдруг какой недобитый захочет здесь утаиться.
Два этажа очистили, взобрались на третий, но тут коридор перегородили рухнувшие от бомбежки балки и потолочные доски, немцы отстреливались из-за завалов, гранаты до них не долетали.
Рожок выдернул из пустой аудитории ошалелого контуженного немца, трепанул его за петельки, показал на баррикаду, заорал в лицо:
– Скажи своим, чтоб сдавались! Ферштейн? Руки вверх – хенде хох! Понимаешь?
Немец посмотрел на орущего Рожка, потряс головой, немного пришел в себя и на глазах стал преображаться. Ушел затравленный и пустой взгляд, глаза осознанно, даже зло впились в русского. Пленный харкнул розовой слюной на штанину Рожка. Перехватив поудобней воротник кителя немца, Рожок подтолкнул немца к пролому в стене, выдернув кольцо, сунул ему за пазуху гранату и вышиб пинком из аудитории. До земли немец немного не долетел, граната взорвалась между вторым и первым этажом.
Андрей только теперь заметил, что в зубах его до сих пор торчало изжеванное дульце хрупкого цветка. Солдат выплюнул его вместе с горькой слюной.
Ополченец со штыком и синим платочком тяжело взошел на лестницу третьего этажа, его мучила одышка. Он присел под окном, прижался спиной к железному радиатору отопления. Снял с двух немецких винтовок штыки, из ботинка мертвого красноармейца вытащил шнурок. Этим шнурком он привязал к прикладу лейтенантской винтовки с обеих сторон по штыку, поднялся на ноги и воткнул свою ношу в деревянный подоконник. Ветерок колыхнул продырявленную пулей синюю ткань с тонкой струйкой впитавшейся крови. Превозмогая одышку, пожилой ополченец прохрипел: