– Четыреста лет жили на этих буграх и будем жить… Никто не спихнет.
20
Черноголовый Виталя оглядывал через окно двор институтского городка, беседовал сам с собой:
– Сотни две их тут полегло, не меньше.
– Нашего брата столько же, – проворчал Рожок.
– Перекур отставить! Чистить оружие по очереди! – проговорил ходивший по коридору сержант Ковалев. – Первое отделение чистит, второе – в боевом охранении, ведет наблюдение. Собрать оружие, патроны. Фляжки с трупов снимайте, в том углу резерв водный организуем, неизвестно, когда тылы к нам подтянут.
Сержант прилип глазами к окулярам бинокля. С третьего этажа было видно округу, но лучше бы наблюдательный пост разместить вон на той площадке под куполом. То крыло главного корпуса они пока не отбили.
Чекисты и пехотинцы вышли на границу СХИ, укрылись за входной группой городка – кирпичной стенкой, увенчанной гипсовыми вазонами. От нее тянулись ряды декоративных кустарников и упирались в центральный вход корпуса, меж ними наскоро рыли окопы, в пересохшей чаше фонтана ладили станковый пулемет.
За пределами входной группы раскинулся пустырь, перерезанный рельсами трамвайных путей. Они ныряли в глубокую впадину, откуда слышался рокот танковых моторов. Справа от рельсов росла небольшая рощица, и она тоже таила в себе неизвестность. Сразу за впадиной, на противоположном бугре, угадывались трибуны стадиона «Динамо», за ним по склону густо стояли домики частного сектора. Слева петляла река, параллельно ей шли железнодорожные пути.
В подвале шептались жители, спрашивали у бывших студентов-филологов, оставленных для охраны, скоро ли можно наружу. Филологи раздали воду из фляжек, терпеливо объясняли, что пока нельзя. В который раз выслушивали жалобы и просьбы, немудреные рассказы о злоключениях и несчастных судьбах. Потом все меньше обращали внимание на эти рассказы, стали переговариваться меж собой:
– Ты знаешь, а мне не жаль этих малюток. Нет, ты неправильно понял! Они просидели два дня в темном аду, но я знаю, что война закалила их. Проклятая война даст нашей стране такое поколение, которому после нее не страшны будут любые невзгоды. Им и нашим женщинам восстанавливать города из пепла. Ведь все мы умрем на этой войне.
– Да, вот только б дожить им до конца войны, только б дожить.
Андрей прилег на сцене в конце атриума, подстелив рассыпанные бумажки и папки. Рядом разлеглись еще с десяток бойцов.
– Весь мир – театр… – расправил кулисную штору один из них. – Вот и мы играем по чьему-то сценарию на подмостках провинциального театра.
– С чего ты взял, что это театр? Мы ж в институте, – ответили ему.
– Этот атриум очень подходит для зрительного зала. Если убрать машины и заставить середину креслами, например. Балконы удобные, с них сцена как на ладони.
– Кто только этот сценарий для нас выдумал? В глаза б его умные посмотреть.
В зал вошел сержант:
– Чего разлеглись? У нас половина окон пустая, рубежи держать некому. Живо на второй этаж.
Самолеты, предвестники скорой атаки, заюлили в небе. Наученные опытом сегодняшнего утра, они не спускались низко, кружили на больших высотах. Покидая атриум, Андрей видел, как проплыл над выбитым куполом штурмовик в обрамлении стеклянных «акульих зубов».
Бомбы посыпались из самолетного подбрюшья, перепахивая двор и аллею. В воздух взлетели разодранные трупы. Мертвый немец крутанул сальто-мортале и тряпичной куклой повис в ветвях покореженной липы. Андрей услышал нараставший гул, заметил, как самолет уже выходит из пике. Все, кто был в коридоре, повалились на пол. Просвистела бомба, угодив под стену корпуса, но взрыва не последовало. Во дворе все рвалось и метало кучи осколков, но Андрей выглянул из окна. Под фундаментом торчало оперение гигантской стрелы – железный стабилизатор бракованной бомбы, которая не взорвалась.
Из лощины и рощицы выскользнули танки. У входной группы лежал бронебойщик, с ним рядом свалился Виталя. Бронебойщик стянул лямки вещевого мешка, рассупонил узел, бросил Витале пустой магазин и сказал:
– У меня второго номера ранило, будешь помогать.
– Танк из такой дудки не проймешь! – махнул рукой Виталя.
– Херня! Ты не знаешь, что это за штука! – не согласился бронебойщик.
– Только если гусенку ему перебить или по щелям…
– Не гуди, парень. С твоим ростом не пристало, – перебил Виталю человек с бронебойным ружьем.
Он некоторое время выжидал, не отрываясь от прицельной рамки, сплюнул на сторону, затем всадил переднему танку в лоб всю обойму. Пять бронебойных патронов вошли кучно в одно место, прожгли броню. Танк задымил.
– Вишь, проняло его! Аж до руды! А ты говоришь…
Виталя радостно сорвал с головы пилотку, впечатал ее в землю. Рядом с первым танком от огня сорокапяток задымил еще один. Потом ответили танки. Выгрызло участок кустарника со стрелковыми ячейками, перевернуло взрывом одну из пушек. Со стадионных окраин врезали из орудийных стволов. Корпус института заволокло дымом.
– Отходим, мужики! В лес… обратно!..
Сложили станины и быстро укатили уцелевшую сорокапятку. Новый напарник Витали взвалил на плечо свою бронебойку. Посыпались с этажей по лестницам пехотинцы и чекисты, полезли через проломы на улицу. Бывшие студенты выбежали из подвала, напоследок крикнули:
– Мы скоро! Мы вас не бросим! Отобьем!
Бабы в подвале заголосили:
– Да когда ж кончится, Господи?! Чья б ни взяла… Лишь бы кончилось…
Вслед за студентами выскочила девушка лет восемнадцати:
– Я с вами!.. Убьют так убьют.
Черный танк опрокинул угловатым корпусом пролет входной группы, гипсовый вазон разлетелся, ударившись об его башню. Меж линиями декоративного кустарника рассыпалась немецкая пехота. Стреляя по стенам и по пустым оконным проемам, немцы подбирались к опустевшим корпусам.
Чекисты с солдатами остановились на исковерканной воронками опушке, залегли; под речной уклон скатываться не спешили. В руках у пожилого ополченца все та же винтовка с грязно-синим платком на штыке. Чистая синь его покрылась копотью.
– Попить бы, – хрипло произнес солдат. – Может, есть у кого?
– Весь резерв наш в углу остался, ведь собрали ж лишку.
– Кончай про воду! Скоро немец в реку спихнет, там и напьетесь.
– Вода – дело поправимое, – сдержанно произнес сержант Ковалев. – Рожок, собери фляжки.
– Только Рожка не посылай, сержант! Мы знаем, какие он подарки в чужие фляжки кидает, – раздались сразу несколько голосов.
Запыхавшийся, осоловелый Виталя значения словам не придал. Сержант обвел глазами подчиненных, задержал на секунду взгляд на Андрее, стал скользить им по лицам дальше, думая, кого бы отправить. Андрей почувствовал на себе этот взгляд и прочитал в нем: ты чекист – элита, тебя посылать не буду, да и прав на то не имею.
– Разрешите мне, товарищ сержант? – поднял руку Андрей.
Ковалев снова взглянул на него, бросил:
– Отдайте ему посуду.
Андрею протянули немецкий ремень с бляхой из белого металла, на нем висели разнокалиберные фляжки: стеклянные, затянутые в брезентовые чехлы, – старого образца, новые алюминиевые, чужие трофейные, была даже одна царская, орленая, с клеймом наружу сквозь продранное зеленое сукно.
День клонился к вечеру, солнце поравнялось с одиноким куполом главного институтского корпуса. Андрей спускался по склону, видел, что, отступая, они ушли от железнодорожного моста. Теперь полуостров и мосты были не напротив них, а значительно выше по течению, севернее. Лес уже поостыл, не дымились воронки. Отчетливо тянуло смрадным запахом: много ль надо трупам на жаре?
Андрей спустился в ложбину, по дну ее бежали железнодорожные пути – от моста к центру Города. Его окликнула постовая из зенитчиц:
– Ну как там, браток?
– Пока держимся.
Андрей перебежал пути, вскарабкался на взгорок, опять пошел под уклон, совсем рядом заблестела река. Солдат обронил по дороге пилотку, сбитую низкой веткой, махнул рукой – потом подберу. Десяти шагов не донес до воды ремень с фляжками, выронил от внезапной слабости и жажды. Упал на живот, опустил лицо в воду, оторвался, фыркнул, снова приник. Пил огромными глотками. Он утер рукавом мокрое лицо, уселся на бережке и только теперь услышал близкие всплески и девичьи голоса.
Над верхушками камышовых зарослей маячили длинноволосые головы и блестевшие от воды плечи. Женщины за неделю боев и неустроенности истосковались по воде, им хлеба не надо – дай постираться и процедуры по женской гигиене исполнить. Плевать, что бой еще не затих, что могут появиться с неба незваные гости. Пока тихо и начальства рядом нет, можно устроить вахтенное купание. Половина расчета у зенитки, половина – в реке.
От их визгливых голосов, брызг и закатных лучей на воде, от утоленной жажды и короткой передышки после боя Андрей преобразился. Подхватив ремень с фляжками, он вышел из-за кустов, буднично заговорил:
– Зря, девоньки, белье по кустам развесили – демаскирует.
Купальщицы зашли по шею в воду, разом загомонили:
– А ну, брысь! Проваливай, сказано ведь. Бесстыжий!
– Да ладно вам, девчат, воды только наберу. Я оттуда, – он кивнул на гору, – из боя.
Девушки стихли, крикнула одна – та, что дежурила у зенитки:
– В другом месте набрать не мог? Сюда тебя вынесло.
– Берег везде в камыше, только тут подход к воде есть, – отшучивался Андрей.
Глаз на торчавшие из воды головы он не поднимал, торопливо раскручивал фляжки и наполнял их, но дело двигалось медленно. К берегу стала выходить одна из зенитчиц, Андрей мельком взглянул на нее. Не успев ничего увидеть, снова уставился на пузырьки воздуха из пары полупустых фляжек. Смелая зенитчица опустилась рядом, сняла с ремня посудину, отвернула крышку, стала помогать.
Теперь Андрей проклинал себя за дерзость, согнул шею, подбородком коснувшись груди. Из воды донесся голос:
– Гляди, гляди, че творит.
– Может, он знакомец ее?
Андрей невольно скосил взгляд: меж увесистых грудей девушки колыхнулись на цепочке крест и железная иконка, они с металлическим звоном поцеловались.