Снежная пелена укрыла все складки берега, спрятала ориентиры. Торчал невысокий куст вербняка, обрывок колючей проволоки, оплетенный высохшим диким вьюнком.
«Кажется, здесь он тогда ее бросил, напротив бывшего Акатова монастыря. Снег глубокий, может, на этот раз и не найду», – думал он.
– Чего ищем-то? – обернувшись, спросил провожавший его боец.
– Вешка должна быть. Каркас такой, пирамидка из дощечек.
– Вон та, что ли?
Костя хотел обрадоваться, но про себя подумал: «Мало ли по берегу таких колпаков?» – а вслух ответил:
– Сейчас проверим.
Он подполз к вешке, подрыл снег, просунул руку в варежке, нащупал что-то. На свет вынул завернутый в холстину прямоугольник. Костя размотал шнурок с кистью, развернул тряпицу. Открылся подрамник с полотном. Красок осенняя влага не задела: южная летняя ночь, угол соломенной стрехи и аккуратное окошко с круглыми стеклышками, незамысловатая деревенская роспись по ставню, тонкая шея колодезного журавля разрезала усыпанное звездами небо.
Солдат подполз ближе:
– Я в киножурнале видел, когда немца от Москвы отогнали, вот так же доски над памятником разбивали, наружу его выпуская.
– В последний день войны снимут последний саркофаг с памятника… С Новым годом, – протянул Костя солдату картину.
Солдат изменился в лице:
– Да ну брось, твоя она.
Пулеметная трескотня нарушила тишину на Чижовских холмах: в небо улетела строчка красно-зеленых трассеров, по дуге прошлись две осветительные ракеты, блеклые в дневном свете. Костя, отвыкнувший от стрельбы, вжал голову в плечи.
Солдат улыбнулся:
– То наши балуются. Празднуют, салюты пускают. Ты еще не видел, что ночью было. С «Котовского», бронепоезда нашего, минут двадцать «его» поздравляли, засыпали подарками.
Роман пустил в воздух третью ракету, задрав голову, проследил за полетом.
– С Новым годом! – кричали Лямзин, Опорков, Мирон, добряк Сальников и еще многие новые бойцы, Роман их пока не знал.
Этим утром он вернулся из госпиталя. Не многим везет после излечения попасть в свою часть. Роман случайно увидел в госпитальном коридоре своего политрука, уговорил его походатайствовать перед больничным начальством, чтоб выпустили на недельку раньше, чтоб прямо сейчас ехать с политруком на позиции. Они протряслись всю новогоднюю ночь в полуторке, под промороженным брезентом, но это был самый счастливый Новый год в жизни Романа. Его встретили как родного, обнимали, хлопали по спине, с уважением разглядывали медаль на груди. Тут же появился НЗ с водкой. Весело трещали щепки в железной печурке, искрой играла одинокая нитка мишуры на маленькой декоративной елке, с прошлых праздников прилипшая к синей искусственной хвое. Елку нашли в разрушенном доме, нарядили крохотными гильзами от пистолетных патронов, на макушку водрузили звезду от солдатской шапки.
Фляжку растянули на три тоста. Подняли не чокаясь: за Федю Собкалова, за политрука Куцыгина, за санитарку Аню Скоробогатько, за каракалпаков и узбеков, за украинцев и грузин. Бегло рассказали Роману о сентябрьских боях, о том, как слились в конце концов Шиловский и Чижовский плацдармы и теперь никакая сила не спихнет их обратно за реку. Чижовка за два месяца боев поглотила полнокровную дивизию – пятнадцать тысяч душ.
Потом Лямзин предложил пальнуть еще – отметить праздник. За дверями землянки покалывал мягкий морозец, падал редкий снег в безветренном воздухе. Роман понимал, что праздничный салют не только ради Нового года, но и в его честь. Немецкая сторона молчала.
Меж присыпанных снегом холмиков – порушенных жилищ – мелькнула рыже-белая спина кота. Солдаты радостно загомонили:
– О, немчура обратно диверсанта засылает!
– Не бреши, наш это Диверсант, он у немцев тушенку ворует.
– От двух хозяев столуется, паразит. Вишь, какой гладкий.
– Давай, Диверсант, пообгрызи им там все провода.
– Лучше носы этим гадам оглодай.
– Скоро не Диверсант – собаки худые глодать их будут.
Кот не был одичалым, терся о сапоги, охотно шел на руки, его передавали от солдата к солдату, трепали за ухом.
Лямзин хлопнул Романа по плечу:
– Ну, пошли до полковой канцелярии прогуляемся, на довольствие тебя ставить надо.
– Погоди, Саня. Дай, пока я птица вольная, по Чижовке пройду.
Лямзин поднял брови:
– Гулять надумал? Это тебе не проспект Горького.
– Ему надо, – взглянув на Романа, сказал Сальников.
– Да я почти местный здесь, не бойся, не заблужусь, – напоследок ответил Роман.
Он пошел в сторону дядькиного дома, наверняка его отбили в сентябрьских боях. Снег в этой части Города был красный от кирпичной пыли, с въевшимися клочьями сажи. Торчала разрушенная двухэтажка, похожая на учебный макет в натуральную величину для изучения студентом-строителем – коммуналка в разрезе. Цветастый коврик на стене, портрет молодого Джугашвили, полотняный абажур с бахромой.
Роману попадались солдаты, курившие у землянок. Они иногда бросали на него редкие взгляды, вели свои разговоры:
– Что там в Сталинграде?
– Держится немчик пока.
– А куда ему из кольца деваться.
– Подохнет, измором возьмем.
– Богучар освободили, Кантемировку, Миллерово.
– Скоро и тут начнется.
Минометчики вскрывали свежий ящик боезапаса. Среди красных остромордых «морковок» снарядов лежал гостинец от далекой уральской укладчицы – кисет мягкой ткани с вышитым посланием: «Отомсти за погибшего брата, солдат!». Внутри, помимо табака, нашлось письмо, минометчики тут же читали его: «Я бывшая студентка Харьковского института, теперь – рабочая на заводе. Нынче вдали я от родного города, от места, где остались пожилые родители и много знакомых. Вы, солдаты, близко к нему. Слышите ли вы стон моей изнывающей Родины?»
– Молодец, девка, до костей пробирает…
На приступочке у заваленного строительным мусором подвала стояли немолодые командиры, курили, спорили:
– Слышал? Новый орден ввели – Александра Невского.
– Для начсостава награда, как «Суворов» с «Кутузовым».
– Уже и вручить успели, комбат какой-то на Дону семь танков поджег, во фронтовой тиражке портрет печатали.
– Я читал, что профиль Невского с актера Черкасова чеканили.
– Ты себе размер ордена представляешь? А портрет князя на нем? Да наряди в бороду тебя и на орден нарисуй – даже под лупой от Черкасова-Невского не отличишь.
Роман шел по наитию, память и ориентиры были в этом Городе бесполезны. Мешанина из камней, черепицы, досок и снега. Телеграфные столбы покосились, стояли заваленными влево-вправо. Землетрясение, вызванное людьми, расшатало их, как стариковские зубы. Снег повсюду ржаво-красный. Многие месяцы кружила над Городом алая метель. Напоенный кровью Город отрыгнул ее, она вылезла наружу сквозь снег.
Посреди двора стояла утонувшая в сугробе лавочка, к единственному дереву прилепилась квадратная афиша. Роман подошел к ней. Из довоенных объявлений не уцелело ни одного, лишь отдельные буквы на окаменелых кусках клея. Шелестел обрывок листовки с орлом, взгроможденным на свастику. Роман перевел взгляд на дерево. В стволе сидела пара крупных осколков, кое-где была отщелкнута кора, висела перебитая иссохшая ветка. Над кромкой снега виднелась вмятина в коре – давний подживший шрам. Роман нагнулся, ощупал руками ствол, осторожно провел по вдавленному колечку, опоясавшему все дерево, в одном месте нашел следы от железного долота, перерубавшего трос.
Солдат выпрямился, грустная улыбка замерла на его лице. Он похлопал по дереву, провел пальцами по его огрубевшим шагреневым складкам, беззвучно прошептал:
– Старина… ты справился…
С неба сыпался свежий, чистый снег, укрывая следы кровавой метели.
Октябрь 2019 г. – февраль 2020 г.