Помогать моим мясникам не хотелось – я устала, равнодушная к страданиям людей, как последняя сволочь. Но кое-где ещё шныряли бездомные, избежавшие расправы слизняки. Они то и дело тыкались в уши валявшихся людей, но отскакивали прочь, будто огретые скалкой хозяйки дома. Тела застыли в ломанных корявых позах: не павшие воины, а замёрзшие на снегу детишки, спасавшиеся от смерти в позе эмбриона. Я вспомнила, что давным-давно утратила потребность оправдаться за преднамеренное убийство. Мысль показалась пустяшной, и выбросилась из головы, не ожидая, когда её турнут силой. Утилизация умерших живых тел закончилась быстро.
– Может, выйдешь? – пожалел Арнэр женщину, которая абсолютно не нуждалась в его милосердии.
– Не вздумай открывать дверь! – возмутился Алесар, вскрыв очередное горло. – Расползутся!
– Так вроде всё уже. Вон тех сейчас потопчем, – указал Харлат на парочку слабеющих шмакодявок, погибающих бесприютными и недодавленными.
– И не только тех, – проворчал Мейхалт, вытирая меч об очередного налаженного в рай мученика.
Что имелось в виду, Арнэр понял, когда оба опекуна принялись разоблачаться. С Алесаром обошлось, а в закромах Мейхалта засели две тварьки, терпеливо дожидаясь, когда двуногий жлоб стянет башлык и поделится мозгами. Харлат окончательно постиг механизм взаимоотношений с моими родственничками. И, натягивая рубаху, стал подозрительно поглядывать на меня.
– Не бойся. Мой не вылезет, – устало пообещала ему я, теснясь к двери, где было почище.
– Почему ты не стала безмозглой? – напрямую спросил бесхитростный охотник.
– Значит, угадала: изучаешь мои странности?
– Да нет, – смутился он. – Я ж не в укор. Просто подумалось: может, и они бы… ну, остались нормальными?
– Нет, – как-то неприязненно ответил за меня Алесар.
– Почему?
– Люди от этого нормальными не остаются, – раздражённо снизошёл опекун Ордена. – Потому, что они вообще не остаются – умирают. Ты когда-нибудь слабоумных видал? Ну, полных идиотов.
– Видал одного.
– С безмозглыми тоже самое: тело живое, а мозгу хана. Слизняки становятся их мозгом и…
Я моментально перестала слышать их научную дискуссию. Во-первых, это моё собственное открытие, а во-вторых, в дверь снаружи заскреблись.
– Алесар! Можно открывать. Шех стучится.
Если лайсак не побрезговал сюда заглянуть, значит, всю нечисть перебили. Мужики закончили одеваться и мы приступили ко второй стадии операции, попутно убедившись, что складированных нами сторожей уже перекусали от греха подальше. Лайсаки же и отыскали нашу орденскую пропажу, пока мы безобразничали. Очередной тоннель был коротким и привёл в огромную пещеру со всякими красивостями по стенам и потолку. Её центр украшал провал: метров двадцать в диаметре и неопознаваемая за отсутствием подсветки глубина. Выбранное Шехом ответвление закончилось тупичком с тремя дверями.
«У церкви Марии беглянка лежит,
А рядом погибший любовник.
Над ней белоснежная роза цветёт,
Над ним – тёмно-красный шиповник…»
Я не знаток всяких там великобританских народных творчеств. Но по стилю выспренной слезливости опознала одну из баллад. Женщина за дверью тихо напевала каким-то неприятно равнодушным голосом: тупое нудное шуршание плохо подогнанных деталей механизма. Алесар отодвинул тяжеленный засов, и я вошла первой – не хотелось пугать сестру Блэр намёками на новые детективные коллизии в её жизни. Не хотелось – оно и не получилось. Напугать непугаемое невозможно – ему вообще плевать на внешнюю среду. Оно всё в себе: то ли схоронилось до времени, то ли окончательно себя похоронило.
Сидящая на приличном – для такого склепа – диване женщина была молода и очень красива. Недаром Кэм ни разу не обозвала её подругой. Подобрав к груди ноги и уложив на коленки подбородок, она медленно раскачивалась в такт балладе. И реагировала на наше появление не больше, чем я на свару двух бактерий в своём кишечнике. Мужики подленько прикрыли дверь из благородных побуждений. Можно подумать, мой женский пол и членство в одном Ордене с пациенткой автоматически причисляет меня к великому сословию психиатров.
Я чуток замешкалась, выбирая между победным «ты свободна» и психологическим «ну, не надо так расстраиваться». Последнее явно запоздало: всё, что у пленницы могло расстроиться, успешно состоялось – весь анамнез на лице.
– Блэр, – решилась я, чтобы окончательно не уверовать в свою бесполезность перед лицом катастрофы. – Меня зовут Ксейя. Я пришла в последний перенос.
Ноль внимания. Меня вовсе не игнорировали – я не существовала.
«Кусты разрослись и ветвями сплелись,
И в мае цветут они оба.
И шепчут они, что лежат в их тени
Два друга, любивших до гроба»
– Я русская, – пришлось зайти с козырей. – Перенеслась несанкционированной четвёртой. Далтон до сих пор в меня не верит. Была б у неё святая водица, я бы сутками мокрой ходила.
– Хочешь отвезти меня к Далтон? – вдруг здраво, но по-прежнему безразлично поинтересовалась та, что должна рыдать у меня на груди счастливыми слезами.
– Не обязательно, – осторожненько присела я на край обитого дорогой тряпкой дивана. – Хочешь, отвезу тебя к Кэм? Она волновалась. Она-то уж точно будет рада тебе. Могу и к себе забрать. Просторы, пейзажи, свобода. Нажраться можно и никому никакого дела. А ещё у меня там нартии пасутся. Прикольные твари – не соскучишься.
– Мне нужно выйти отсюда, – печатной машинкой отстукала пострадавшая на голову бывшая журналистка и сползла с дивана.
– Пошли, – заторопилась я впереди неё и долбанула ногой в тяжёлую дверь.
Она и пошла. Уверенно так, размашисто, впереди не успевших среагировать мужиков. Не глядя под ноги и совершенно не беспокоясь о крутящихся перед ней лайсаках.
– Фыр-фыр-фыр! – встревожился Шех, метнувшись ко мне.
Поторапливаясь за этой полоумной, я сгребла его на ходу:
– Что не так?
– Фыр-фыр-фыр! – разволновался он, не зная, как объяснить что-то явно нетрадиционное в нашем общении.
Малыш тревожно всматривался в меня, ища следы понимания. Потом резко выкрутился из рук и, спрыгнув, пулей рванул обгонять Блэр. Будь я поумней, помчалась бы следом, вспомнив собственную догадку насчёт «похоронила себя». Трудно быть женщиной – с этим проклятым эгоизмом вечно поспеваешь лишь за собой в ущерб многим правильным вещам, которые так больно оплакивать. А списать в утиль не получается – для этого надо ещё обзавестись и бесстыдством.
– Нет! – рявкнул над ухом Алесар и отбросил меня со своего пути в лапы Арнэра.
Мы только вышли в пещеру с провалом, как эта сволочная Блэр достигла его края и безо всяких прощаний шагнула в пропасть. Не бросилась, не рухнула, а сделала самый обычный следующий шаг и пропала. Алесар опоздал лишь на пару секунд, чудом затормозив на самом краю. Глухой удар где-то внизу не оставлял сомнений: очень и очень глубоко.
– Ксейя? – растерянно вытаращился на меня Мейхалт.
А что я? Задушевная подружка, которой долгими вечерами начирикивали свою грустную повесть? Я видела эту ненормальную первый раз в жизни – даже историй о ней слышала раз, два и обчёлся. Но одно совершенно очевидно: просто так отсюда мои мужики не уйдут. Я скрипнула сердцем, осторожненько подобралась к краю и улеглась на пузо. Для надёжности ещё и ноги Алесара обхватила – прилипла к его сапогам комком глины и попыталась нащупать внизу хотя бы искру живого. Лежала долго, трудилась изо всех сил, но темнота в глубине провала не ответила.
– Всегда не одобряла самоубийц. Но, кто я такая, чтобы судить людей? – задумчиво пробормотала Джен, опустошив кружку с ошеломляющим южным вином.
Тармени выполнил свою угрозу и подогнал нам презент в количестве трёх кувшинов.
– Та самая старая стерва, которая выносила мне приговор по десять раз на дню, – напомнила я, выбирая кусок шашлыка пожирней.
– А чего ты хотела? – нарочито удивилась свекровушка. – Невестка, да ещё русская. Я женщина образованная: газеты читала. И всю вашу породу знаю. Необразованные варвары и кровожадные коммунисты.
– Мы стараемся, – похвасталась я и забила рот мясом по настойчивой рекомендации крепкого винца в брюхе.
– Я видела, как танцует Майя Плейсецкофф, – объявила Эби, тиская дремавшую Цах. – Русский балет неподражаем.
– Ага, – ехидно поддакнула я, дожевав шашлык. – Как и русское варварство. Куда там всяким англам да саксам.
– Не напоминай мне о моих диких предках, – дурашливо поморщилась Эби. – Предпочитаю верить, что они были гордыми римлянами.
– Я так и не побывала в России, – вздохнула Джен, подперев рукой подбородок. – А всё вы! – ткнула она пальцем в главную виновницу всех своих бед. – Не пустили старушку посмотреть на Кремль.
– Ты его видела, когда он строился, – не заржавело за мной. – С тех пор он почти не изменился.
Девчонки заржали и принялись разливать по новой.
Рах лежала у моих ног в обнимку со своей сумкой. Цах на коленях Эби помирала от щекотки, удовлетворённо щурясь. Малютка Чах давно смылась в компании двух кавалеров. Гра-ара спала невдалеке на остывающей скальной площадке. Рух купалась а Звёздочка полетела прогуляться с Ураганом – что-то там у них намечалось.
Мы с девчонками сидели у персонального костра, поминая сестру, которая не была нам даже привычной знакомой вроде соседки по подъезду. Мужики к нам не лезли, остерегаясь сопливой размазни из бабских сожалений и воспоминаний об усопшей.
– Поганка бессердечная, – проворчала Эби, заглянув в переданную свекровушкой кружку. – Лучше бы Ольга разливала. У неё-то щедрая русская душа, а не засохший пудинг с клопами.
– Тебе хватит, – отрезала Джен. – Мымра! – приложила она породистую британку полюбившимся ругательством, смысл которого я когда-то объясняла поддатой старушке не меньше получаса.
Эби хихикнула и вылакала отмеренную дозу успокоительного. Следующий час прошёл в штатном режиме: Джен выставила второй кувшин, и понеслось.
– Ты-ы-ы… встречала зверюгу… умней? – сюсюкала крепко поддатая Джен, жамкая Чах, млеющую в её ручках.