Всё во всех вселенных куда-то эволюционирует. Я как-то слыхала, что даже отношение массы протона к массе электрона куда-то там меняется – страшно горжусь этим научным знанием в своей голове. А моё везение явно претендует на звание неистребимой константы. Ну, что же, если мне постоянно не везёт, стану эволюционировать вглубь себя. Доведусь, так сказать, до совершенства. И доведу всех, кто причастен к моему горю.
– Прислуга-то в этом доме имеется? – нагло заявила я, на удивление легко переходя к мысленному общению.
– Прислуга? – не понял меня этот божественный гамадрил. – А, ты имеешь в виду этот беспорядок? Кажется, у людей он называется свинством?
– У людей много, что называется свинством, – вежливо поделилась я. – Например, производить над тобой эксперименты, не уведомив, чем они могут закончиться.
– Ты постоянно говоришь и чувствуешь по-разному, – заметил Тармени. – Ведь ты довольна, что твоя сознательное существование не прервалось. Понимаю, что внешний облик доставляет тебе некоторые неудобства. Но это всего лишь дело привычки. И некоторых штампов, обусловленных реалиями того мира, в котором ты вырос.
– Не просто штампов, – снизила я градус подкатившего раздражения…
И вдруг цапнула ногой валяющийся рядом фрукт.
Смех смехом, но по способности дотащить пальцы ноги до рта я много лет отмеряла, сколько осталось до старости. Последний раз это удалось лет в двадцать, а потом наступили чёрные времена: после рождения первого ребенка тело начало вести борьбу за сытое безопасное ожирение. И вот теперь в шестьдесят девять лет я сидела на полу и чавкала фруктом, держа его в правой ноге. Заодно оценила её устройство, отметив, что торчащий отдельно от остальных большой палец помешает носить туфли-лодочки. Хотя такую ступню не засунуть и в растоптанные галоши.
– Ты хочешь использовать обувь? – весьма удивился Тармени, неподражаемо аккуратно выедая громадной безгубой пастью мясистую мякоть мохнатой зелёной репки.
– Конечно, нет. У меня ж теперь четыре руки.
– Ну, твои ноги не столь ловки, как руки.
– Всё зависит от того, с чем сравнивать.
– Ты имеешь в виду мнение твоих бывших опекунов об устройстве твоих прежних рук? – восхитительно невинным тоном осведомился этот примат
– Ну, естественно, не их мнение о твоих мозгах. Думаю, оно ещё больше испортится, как только ребята увидят, во что ты меня превратил.
– Насчёт этого можешь не беспокоиться, – безмятежно пообещал бог тоном всеведущего. – Они никогда тебя не увидят. Вне базы тебя отравит кислород. Его концентрация для нас с тобой слишком велика. Хотя гравитация представителей нашего вида могла бы и порадовать. Мои сородичи существуют в условиях гравитации, превышающей местную. К тому же, воздух у нас плотней в несколько раз. Да и плотность всех остальных…
– То есть, безвылазно, – разом скуксилась я. – А была надежда, что у тебя просто заскок: чураться мира, бежать от людей в скит, в постриг, в пустыню. А оно вон как. Ты и вправду просидел в этой консервной банке несколько тысяч лет?
– Ну, почему же? Я долгое время путешествовал, пока имел такую возможность, – зафиксировал он смену моего настроения и занялся агитацией: – К тому же у меня много работы. И это очень интересно, если учесть, насколько мы различны, но и схожи одновременно.
– Да-да-да! Сидеть тут до бесконечности и забивать твои информационные ячейки. Кстати, а лифт, на котором ты слонялся с планеты на планету, специально позабыли выключить? Или тебе интересно посмотреть на тех, кого он сюда таскает?
– Конечно, интересно, – без зазрения совести оправдал Тармени свои ловушки-зеркала. – Жаль, я не имею возможности их перенастроить. В настоящее время в этой точке пространства работает связь лишь с двумя планетами: с вашей и ещё с одной. Но на второй планете, по всей видимости, не догадались использовать переходник по назначению.
– Может, у них там не обитают любопытные до рези в печёнке бабы? Или не додумались до идеи всяческих таинственных орденов? Наверное, там одержимые собираются только в специально отведённых для этого местах: в психушках.
– Я доволен, что контакт не прервался, – резюмировал Тармени, стремясь избежать склоки. – У женских особей на твоей планете превосходно функционирующая память.
– Так для тебя ж старались! – всё больше заводилась я.
– Знаешь, я, пожалуй, покину тебя, – подозрительно резко решил ретироваться мой высокоучёный макак. – Ты не настроена на конструктивный диалог. А то, что я должен тебе сказать, требует спокойного осмысления…
– Не-ет! Сто-ой! – разоралась я на весь свой мозг, кинувшись за этим провокатором и трусом.
Мне даже удалось прыгнуть и повиснуть на его левой ноге, которой дышала в коленку. И что бы вы думали, люди добрые! Этот гад подпрыгнул и повис на руках в проёме распахнувшейся двери. А затем просто стряхнул меня, качнулся и вылетел прочь. Я же воткнулась в задраившуюся дыру и… принялась скакать, дико визжа! Человеческий интеллект быстро напомнил мне о достоинстве мыслящего существа. Я села на хвост и заржала, икая и булькая своим новым ртом.
Нет, обнаружить себя скатившейся обратно по эволюционной лестнице и осознать сей факт – две большие разницы. Обдумывая очередную научную мысль, я не скоро прочухала, что валяюсь на боку и сосу палец ноги. Да уж, в этот раз моё омоложение зашло ещё дальше. Надеюсь, в следующий раз меня не заставят вылупляться из яйца динозавра.
Честно говоря, мне страшно нравилось ни черта не делать, лопать сладкие фрукты и совершенно не думать о засранстве, что остаётся после каждого сделанного мной шага. Но Тармени решил вплотную заняться дрессировкой щенка. Он вскоре вернулся с намерением надрать мерзавке уши и забить ей в глотку питательную белковую жижу – приволок целый агрегат, заменяющий мамкину титьку.
На мой вопрос о судьбе самой мамки, мне сухо и коротко поведали, что клон являлся лишь биологическим материалом без слизняка в мозгах. То есть, обычная зверюга. Едва она сделала своё дело, её физическое существование было прервано самым гуманным способом, ибо нечего ей тут. А вот клонирование самих слизняков антигуманно и у них там дома не приветствуется. Сам Тармени был ярым противником, но ради меня переступил и больше никогда не желает возвращаться к этой теме, за которую станет драть меня, как сидорову козу.
В процессе более пространной и благожелательной лекции о кормушке, меня передёрнуло от макушки до магмы планеты. Моя мартышка оказалась такой сволочью, что не эволюционировала себе млекопитание. Мамаши на планете Тармени кормили младенцев, отрыгивая полупереваренную белковую пищу из особого желудка. Мысль о том, что придётся жрать продукт пищеварения гориллы, упорно подталкивала к голодовке.
Тармени настаивал, замешивая для меня указанную бурду: переживал, что на овощном меню я просто загнусь. Но меня перемкнуло так, что в башке замкнуло. Я несколько раз честно пыталась пообедать у этой кормушки. Но всё заканчивалось тем же, чем и у мамы-обезьяны: срыгиванием. Тармени возился со мной, как с кровным дитём, забивая мозг кучами полезной информации о калориях, витаминах и смирительных ремнях. Я искренно шла на эксперимент с открытым забралом в заботливых лапах старшего товарища. Добросовестно закрывала глаза, дабы не самопровоцироваться. Открывала рот, дабы разделить с богом ответственность за жизнь ребёнка. Мужественно глотала эту бурду, из которой удалили вкус и запах. Но мозг не желал идти на компромиссы: пища вылетала обратно расшалившимся гейзером.
Ей-богу! Учёного, застрявшего на очередном этапе эксперимента, мне было жальче, чем себя. Он с таким беспокойством совал мне под нос голограммы с результатами анализов и прогнозами, что его ужасная морда становилась почти милой. В конце концов, я попросила разбавить это его питательное дерьмо до консистенции привычного молока. Чуть-чуть подсолить, не жадничать с сахаром и придумать, как соорудить мне соску. С этим он справился. Но соорудить мне ещё и губы для сосания было не в его власти.
Я победила и это, модифицировав процесс. Теперь мне приходилось не высасывать обед, а выстреливать в рот, сжимая всеми четырьмя лапками нечто вроде резиновой клизмы. Та тоже навевала всякие ассоциации, однако тут я смогла взять себя в руки, то и дело, давясь при неудачных попаданиях. Но, дело пошло на лад. Белок поступал в организм, а улучшающиеся результаты анализов в галограммы.
А вот лазить по многочисленным гимнастическим сооружениям мне понравилось. Я ощущала замечательную лёгкость и, как умела, размышляла о гравитации. Просить же о консультации боялась пуще огня: иновселенский паровоз – коли его столкнуть вопросом – можно остановить только истерикой. Я же приняла твёрдое решение не ссориться с тем, кто может оказаться единственным моим сожителем на… Только бы не на тысячелетия! Этого я точно не выдержу.
Три следующих месяца пролетели незаметно. Я переросла колени Тармени на целую ладонь и здорово окрепла. Меня уже не шатало при ходьбе на ногах. Но бегать на всех четырёх, неожиданно, понравилось больше. Мне уже позволялось носиться примерно по третьей части того, что называлось научно-исследовательской базой. Во всё научное с исследовательским мелюзге доступ перекрыли. Но и по доступному бегать-не перебегать, лазить-не перелазить. Нескончаемые конструкции для лазанья покрывали стены и потолки каждого помещения, включая коридоры.
Моя гнилая вестибулярка в третьей жизни приказала долго жить! Никакая высота, никакие полёты с перекладины на перекладину не напоминали мне о жалком двуногом с его головокружениями на табурете под сгоревшей лампочкой. Я была быстрой, ловкой и почти всемогущей! Конечно, этот гад время от времени демонстрировал мне, что значит настоящий примат. Хотя предпочитал прямохождение: руки ему нужны для умных занятий. А мне только для приятных!
Старое доброе «хреново» посещало меня по вечерам. Я жутко тосковала по сыну и скучала по друзьям. Едва перед глазами вставала суровая младенческая мордашка Вейтела – теперь уже пятилетнего джентльмена – рядом вырастал незабвенный лик свекровушки. Он гневно трудился над обвинениями в мой адрес: и совести нет, и смылась втихаря, и попомнишь, и воды тебе не будет напиться перед смертью. Стопроцентный эффект присутствия. Мысли и чувства покупались на обманку и тонули в туманности, прозванной Дженнифер. Ни внешность, ни целый букет новых замашек не обманыва