и на турбореактивный двигатель. «Что это такое?» — полюбопытствовал я с надеждой на то, что зародившаяся во мне тревога напрасна. «Это, — пояснили мне, — есть приспособление для упаковки елок». Я взял первую подвернувшуюся елку. Мне предложили воспользоваться упаковочным приспособлением, но я отказался. Мне стало очень грустно. «Знаешь, Запад не для советского человека, — сказал я жене и протянул ей квитанцию за елку. — На, спрячь это!». «Зачем?» — удивилась жена. «А кто ее знает, — сказал я. — Может быть пригодится. Может, потом сможем убедить налогового инспектора в том, что это была трата, связанная с моей профессиональной деятельностью ».
Запад поражает советского человека не только «феноменом яичной скорлупы», но и феноменом необычайной наивности в отношения Советского Союза и советского человека. Вспоминается мне одна из многочисленных встреч с читателями. Собравшиеся все были люди образованные. Были студенты, аспиранты, инженеры, профессора. «Как советский человек...», — начал я отвечать на один из вопросов. «Как бывший советский человек», — поправил меня один из присутствовавших. «Бывших советских людей не бывает, — сказал я. — Советский человек остается таковым, если даже он добровольно эмигрирует, насильно изгоняется из страны, занимается антисоветской деятельностью». «Это — риторический парадокс», — сказал мой собеседник. «Ах, если бы это было так, — вздохнул я. — То, что западным людям кажется чисто вербальными парадоксами, для нас, советских людей, с детства постигающих азы марксизма, является привычным образом мышления».
Один из моих читателей (между прочим, профессор) сказал в ту встречу следующее. «В основном, — резюмировал он, — я согласен с Вашей критикой советского общества. Но многое Вы преувеличили.
Например, то, что Вы написали об очередях, явно есть литературный гротеск. Здорово Вы это придумали, ха-ха-ха! Но это же все неправда! Зачем же человек будет стоять в очереди час или два, если можно придти через этот час или два и без очереди взять то, что нужно. Логично?» Присутствовавшие во время беседы мои бывшие соотечественники смеялись до слез. Другой читатель тогда сказал по поводу возможного прихода советских войск в Западную Европу следующее. «Советские люди обмануты пропагандой и не имеют правильного представления о жизни на Западе. Пусть советские солдаты приходят к нам. Они увидят, какой тут высокий уровень жизни, и какие свободы есть для всех людей, поймут, что их обманывали, вернутся домой и перестроят свою жизнь по западным образцам». Кое-кто из присутствовавших аплодировал этому заявлению. Тут уж было не до смеха. Мои бывшие соотечественники крутили пальцем у виска и мрачно помалкивали. А что я мог на это ответить? Что советские люди имеют представление о жизни на Западе? Что они даже несколько идеализируют Запад? Что они, несмотря на это, не сменяют свой образ жизни на западный? Что, если они и придут сюда, то только для того, чтобы навязать Западу свой образ жизни, заставить и людей на Западе жить так же по-свински, как живут они сами? Что орды Чингисхана в свое время пришли в Европу вовсе не для того, чтобы научиться уму-разуму, а для того, чтобы навязать свое иго европейским народам? Но западного человека такими аргументами не проймешь. И я стал склоняться к тому, что эта непробиваемость есть скорее результат феномена толстого бифштекса, а не наивности. Что это такое? Если советский человек ест тухлую картошку, а западный кушает толстый бифштекс из свежего мяса, то и чувствует он себя по отношению к советскому человеку как существо более высокого уровня во всех отношениях. Способность же советских людей довольствоваться нищенским уровнем жизни он воспринимает как признак некоей отсталости и недоразвитости.
А жить советскому человеку на Западе действительно трудно по многим причинам. Назову две из них для примера. Первый пример касается бумажно-правового аспекта жизни. В Советском Союзе я жил, с этой точки зрения, почти что беззаботно. На работе где-то трудовая книжка, которую я фактически увидел лишь после увольнения. Дома — паспорт. И всё. На Западе же я за один год оброс огромным количеством бумаг, которые надо хранить, на которые надо реагировать. С моей ненавистью к всякого рода формальностям это довольно мучительно. А здесь без этого нельзя, ибо западное общество правовое. И привыкать к этому надо с детства. Однажды я получил толстый пакет с официальными бумагами. Начал читать — ничего не понимаю. Вооружился словарями — не помогает. Оказывается, помимо литературного языка здесь существует служебный, который сами местные жители понимают с трудом или совсем не понимают, — им это можно, ибо они практически приучены делать всё правильно и без чтения бумаг. Обратился я к знакомым из местных жителей и с их помощью понял одно: мне нужно за что-то уплатить некоторую сумму денег. Уплатил. И написал им, что я лучше буду платить вдвойне, только чтобы они не присылали таких длинных бумаг. После этого я стал каждую неделю получать пакеты бумаг, утолщающиеся с каждым разом. Читать я их не читаю. Складываю в мешок (выбрасывать боюсь, вдруг понадобятся!). И действую по советскому принципу: если Им что-то от меня нужно, сами придут. А вообще — авось обойдется!
Другой пример касается проблемы выбора. Тут приходится постоянно выбирать из многого и проявлять активность, к чему советский человек непривычен. С этим связан целый комплекс переживаний, которые весьма болезненны, в особенности — чувство ответственности и раскаяния. Зашел я, например, в магазин. Увидел очень понравившуюся мне рубашку. И тут же купил ее. Как советский человек я привык хватать удачно подвернувшуюся вещь, боясь, что такой случай может больше не представиться. Купил рубашку, иду домой, радуюсь удачной покупке. Через сто метров вижу в витрине другого магазина такую же рубашку, но немного дешевле. Настроение несколько упало. Через пару дней я увидел такую же рубашку в два раза дешевле. И выругался по сему поводу. А через пару недель на распродаже, какие тут обычное дело, я увидел те же рубашки по цене чуть ли не в десять раз меньше, чем я заплатил. Теперь я эту рубашку видеть не могу. И висит она в шкафу как символ моей неприспособленности к западной жизни.
А в рестораны я панически боюсь заходить. Зайдешь — тебе подают меню с сотнями названий, которые я ранее слыхом не слыхал. Однажды я был голоден и решил съесть что-либо поосновательнее. Выбрал что-то подороже, разумеется. А мне принесли какую-то несъедобную муть размером с ноготь. Да еще расхваливали вовсю, вроде бы на этот раз у них очень удачно эта муть получилась. В другой раз захотел слегка перекусить. Заказал что-то подешевле. И принесли мне всякой всячины такого размера, что хватило бы, по крайней мере, на трех советских солдат. С тех пор я освоил одно лишь блюдо — венский шницель. И питаюсь им в ресторанах Парижа, Женевы, Стокгольма, Лондона и других городов. И с завистью смотрю на западных людей, которые знают, что выбрать, а главное — знают, что именно они едят.
И вообще, положение человека в жизни, и общая ситуация в стране на Западе в гораздо большей мере зависят от активности отдельных людей, чем в Советском Союзе. Советский человек самим строем жизни освобожден от массы забот и ответственности, какими наполнена жизнь западного человека. И с этой точки зрения жизнь в Советском Союзе много легче. Правда, за это советские люди платят большую цену, а именно — обрекаются жить на нищенском (сравнительно с Западом) уровне и лишаются многих степеней свободы. Честно признаюсь, и у меня иногда мелькает мысль о том, что и я согласился бы жить чуточку похуже в бытовом смысле и в смысле свобод, но чтобы чуточку беззаботнее. Так что, я понимаю психологическую тягу многих людей на Западе к социалистическому образу жизни, несмотря на всяческие разоблачения его недостатков. Они питают надежды на то, что смогут обмануть законы природы, а именно — смогут жить беззаботно, как советские люди, но на бытовом уровне Запада и с сохранением западных свобод. Но свободами они, пожалуй, готовы поступиться. Однажды я ехал из Италии через Австрию в Германию. Разговаривал с соседом по купе об этом удивительном для советского человека факте — свободном путешествии по разным странам. Сосед был французский коммунист. Обратите внимание, сколько тут фигурирует стран! Сосед уверял меня, что коммунизм в Западной Европе будет совсем не такой, как в Советском Союзе. И из Парижа в Лондон тут люди будут ездить так же свободно, как в Советском Союзе из Тамбова в Рязань. Я сказал, что, возможно, так оно и будет. Но при этом Париж и Лондон будут низведены до статуса Тамбова и Рязани, и поездки из одного в другой потеряют смысл. Мой собеседник сказал на это: не велика потеря! Я неоднократно имел возможность убедиться в том, что всякого рода свободы на Западе не есть необходимый элемент их бытового благополучия. Недавно в Швейцарии один мой читатель жаловался на то, что у западных людей ослабло чувство ответственности за ценности западной цивилизации. В качестве примера он сослался на то, что очень крупный чин в обороне Швейцарии стал советским шпионом исключительно из-за личной обиды (его в свое время обошли чином или должностью). Я еще со школьных лет знал о доминировании частных интересов в странах Запада. Но то, что это примет форму потери чувства ответственности у западных людей за ценности и судьбы самой западной цивилизации, я ощутил, только оказавшись здесь. И вижу в этом главную слабость Запада в его противостоянии советскому блоку и коммунизму вообще. Среди многих десятков разговоров на эту тему у меня не было ни одного такого, чтобы мои западные собеседники говорили о том, как они будут бороться против нашествия с Востока, какие меры считают необходимыми для сопротивления. Все они говорили лишь об одном — о шансах для Запада уцелеть или хоть что-то сохранить от своих ценностей. Лишь советские эмигранты выражают тревогу, да и то не столько за западную цивилизацию, сколько за самих себя: куда эмигрировать, если... Но об этом «если» лучше не думать. Кое-кто, шутя, говорит, что тогда придется эмигрировать в Советский Союз.