двалило нам счастье. Правду говорят, что не было бы счастья, так несчастье помогло. Гналась за нами милиция, а привела нас к дорогой плантации женьшеня. Беда только, что никто из нас корней не копал. Я слышал, надо выкапывать так, чтобы не порвать ни одного волоска с того корня. Но как это делать, не знаю.
– Будем учиться на мелочи, потом начнем брать старые корни. А после этого можно кончать с этой работой и подаваться в купцы, – мечтал Зиновий.
– Надо спешить. Вы заметили, что плантация угоена? Знать, есть у нее хозяин. Но тот хозяин – либо дурак, либо такой богач, что оставил эти корни на черный день. Мильены сидят в земле. Как только все это взять?
– Будем учиться. Не боги горшки обжигают, – твердо говорил Зиновий, сам же косил глаза на пролаз в пещеру. Если это был Черный Дьявол, то кто знает, что может произойти. В задумчивости проговорил:
– Как всё смешалось. Черный Дьявол и Макар Булавин поставили отца на ноги, а отец так оборзел, что я стрелял в отца. А что дальше?
– А дальше? Дальше тебя сожрет Черный Дьявол, а черти уволокут твою душу в ад, – мрачно пошутил Кузнецов. Дьявола он не боялся, не верил людским россказням о его дьявольском начале. – Утром я покажу тебе труп Дьявола, и ты успокоишься, забудешь мелочные страхи.
– А может быть, счас глянем? А? Золотые монеты прут из земли, но всему этому может помешать Дьявол. Он обид не прощает, – продолжал тянуть свое Зиновий.
Гроза отбушевала и ушла на юг. Бандиты высыпали из пещеры. Видели при вспышке молнии, которая озарила ярким светом всё вокруг, куда падал пес, растянувшись цепью прошли склон сопки, но Черного Дьявола не было.
– Да что он – птица аль кто?
– Он – Черный Дьявол, может стать и птицей. Гля, кровь на ветке осталась, не смыл дождь, знать, ты его ранил аль он себя.
– Искать! Найти! – уже затревожился Кузнецов.
Дьявола не нашли. Бандиты затру́сили изрядно. Кузнецов приказал установить охрану и меняться через два-три часа. А тут еще Зиновий со своими рассказами. Страх затаился за елями, страх замер в звездах. А когда человек поддастся страху, он часто бывает обречен…
Кто стоял на часах, тот настороженно слушал тишину. А когда боишься и напряженно прислушиваешься, то в тишине постоянно чудятся шорохи и скрадывающие шаги. Винтовка на взводе. Те, кто спал в пещере, тоже были настороже, спали вполглаза, тревожно.
Черный Дьявол доковылял до логова. Ныло тело, болела правая лопатка. Волчата и волчица зализали ему раны. К утру он был почти здоров. Все зажило, как на собаке. Был готов дать бой тем, кто ему сделал больно. Оставил волчицу и четырех волчат, двое были почти черные, сам ушёл в разведку. Подкрался к пещере. Пусто. Следы вели на другую сторону ключика. Увидел людей, которые усердно копались в земле, потели, отбивались от мошки и комаров, но дымокура не развели, как это делают честные люди. Отполз.
Часовой ходил по краю плантации. Ничего опасного. Тихо. Ни шороха старой листвы, ни треска сухого сучка. Привалился к дереву, кажется, задремал. Какой там Дьявол? Ранили пса, может быть, смертельно. Очнулся от мощного удара, будто кто поленом огрел по спине. Не успел и вскрикнуть, как страшные клыки перехватили горло. Забил ногами в смертельных конвульсиях.
Кузнецов только успел заметить тень Черного Дьявола, закричал, начал палить вслед. Бросились к убитому. Глянули, похватали выкопанные корни, чаще порванные, испорченные, гурьбой бросились к пещере. Страх помутил разум.
В пещере Зиновий, заикаясь, сказал:
– Ей-пра, Черный Дьявол приставлен кем-то охранять эту плантацию. Пропали мы!
– Молчать! Трус! В отца не побоялся стрелять, а пса боишься!
– Боюсь! Его все боятся. Надо убегать отсюда, пока целы! – вопил Зиновий.
– Несть больше греха, как стрелять в отца, – бросил кто-то из бандитов. – За тот грех нам Черный Дьявол отомстит.
– Заткнись! – оборвал бандита Кузнецов. – Все молчок! Дайте подумать. Заваливайте пролаз! Вода есть, едома тоже, посидим день-другой, может, уйдет отсюда Черный Дьявол. Бросить такое счастье? Лучше умру, но не брошу! Зиновий, затаись наверху и высматривай Дьявола, потом я тебя сменю. Может быть, мы его шоркнем.
– Уже раз шоркнули, одного потеряли, – проворчал Зиновий, но не ослушался, полез на верх скалы.
День, другой, третий сидели бандиты в осаде. Дозорные осматривали каждый кустик, трижды в кого-то стреляли, но промазали. И вот Зиновий увидел Черного Дьявола. Он вышел на чистинку и стал смотреть в сторону скалы. Прицелился, выстрелил, Черный Дьявол с воем покатился по траве. Бандиты выскочили на скалу. Сомнений не могло быть, на поляне лежал Черный Дьявол. Даже не пошли осмотреть труп, бросились на плантацию. Черного Дьявола нет, некого больше бояться. Жадно, неумело копали, рвали корни, но Кузнецов остановил разбой.
– Не спешите. У нас есть время, копайте так, чтобы не портить «золото».
Сам начал осторожно копать самый большой корень, тот, который посадил пращур Тинфура. Копали все, даже не выставили часового.
Один из бандитов ушел до ветру. Оттуда послышался вскрик, рык – и наступила тишина. Бросились к товарищу – он лежал с перехваченным горлом.
Снова панический бег в пещеру.
– Уходить, уходить надо отсюда, что накопали, уносить, – всхлипывал, как мальчишка, Зиновий.
– Легко сказать «уходить», а ить он следом пойдет, всех загубит! – скрипел зубами Кузнецов.
Их осталось трое. Двое требовали немедленного бегства. Кузнецов подумал – и согласился. В полдень бежали, чтобы подальше уйти от Черного Дьявола. Этой же ночью часовой, что пристально всматривался в насторожённую тьму, был убит тем же приемом.
Кузнецов и Хомин палили во тьму, умирая от страха, ждали утра. На выстрелы пришли хунхузы. Это был Юханька. Они друзья с Кузнецовым. Только и спросил, в кого, мол, стреляли. Кузнецов ответил, что отбивались от большего отряда милиции. Юханька тут же приказал свернуть своему многочисленному отряду с тропы, забрал с собой перепуганных дружков и пошел на юг. Решил пробиваться на Ольгу. В Чугуевку ему было заказано ходить, боялся дружины Степана Бережнова, самого Бережнова боялся. Но Кузнецов, когда понял, что они оторвались от Чёрного Дьявола, решил оставить Юханьку, уйти к «кислой воде», собрать разбитую банду, стребовать дань с Сонина, поставившего там свой дом. Тем более, что за разгром этой деревеньки Бережнов обещал две тысячи золотом. Щедрый старик! Кузнецов пока не спешил, остерегался Сонина. Лучше не связываться, пока сила не на его стороне. А вот дань-то стоит стребовать.
Юханька не держал. Немного отойдя, Кузнецов вдруг раздумал, круто свернул на Чугуевку. Через неделю они уже были в десяти километрах от неё, на подходе к Ивайловке. И вдруг Зиновий почувствовал что-то неладное. Засуетился, заметался. Схватился за винтовку, но выстрел в голову, точный, в упор, бросил его на травы. Кузнецов отрезал голову, завернул ее в пиджак убитого, пошел в Ивайловку.
Ночью он постучал в дом Хомина. Тот осторожно открыл. Зашел в дом, положил голову Зиновия на стол.
– Вот тебе голова твоего сына, он грозился нонче убить тебя, взамен ее клади сюда пять тысяч рублей золотишком, хотя нет, тысяч десять ассигнациями.
– Окстись, бог с тобой, за голову сына-бандита – и такую деньгу, – попятился Хомин. – Нет, нет. Как сказал, две тыщи, и не больше.
– Ну, тогда своей можешь лишиться.
Хомин вынес деньги, при этом сунул револьвер в карман. Но Кузнецов, забрав деньги, протянул руку за револьвером, холодно проговорил:
– Не надо, Евтих, со мной ссориться, а потом, я от пули заговоренный. – Выбрал патроны из барабана револьвера, вернул. Вышел и тут же растаял во тьме. Дело сделано, за голову получил большие деньги, теперь он один знает дорогу к той плантации.
Евтих схватил голову за кровавые патлы, унес ее в огород и закопал на задах. Всё, тот, кого он боялся днем и ночью, больше угрожать не будет. Черт с ними, с деньгами, – спокойствие дороже денег. Легко вздохнул. Свои деньги он вернет. Повалился на лежак и скоро раскатисто захрапел, так, что дзенькали стеклины в рамах.
17
Беспощадные жернова войны набирали бег и силу. Жестокий случай втянул в них Устина Бережнова. Комиссар Временного правительства, прибыв на фронт, много раз выступал перед солдатами. Призывая их воевать до победы, выбирал жертву, которая бы заставила многих солдат и офицеров задуматься. На этот раз ею оказался Устин Бережнов. Герой, гордость дивизии, разведчик, но и его батальон братался с германцами. Приказал, а не уговорил генерала Хахангдокова отдать Бережнова под суд, вынести такой приговор, чтобы все задумались. Им могла быть только высшая мера наказания – расстрел.
Но генерал отказался выполнять приказ.
– Я готов разжаловать его в рядовые, но, чтобы расстрелять нашего героя, нашу гордость во имя ваших идей – такого не случится. Только через мой труп. Тем более расстрелы на фронте отменены.
– Вот мои полномочия, по которым я могу смещать и расстреливать генералов, не только офицеров и рядовых. Поймите, генерал, Бережнов своей смертью многих удержит от разложения. Эта карательная мера прекратит братания. Она необходима. Если бы мы расстреляли дворянчика-офицера, ничего бы не изменилось, а мы расстреляем мужицкого офицера, которого, как вы говорите, все любят. Расстреливать будем при крестах и медалях, как героя. Пусть это послужит другим уроком, жестоким, но необходимым.
– Что страшен урок, то да. Пройти через сотни боев, остаться без ран, стать полководцем… М-да. Но поймите, что ни мой приказ, ни ваши полномочия не удержат солдат от выступлений за Бережнова.
О задумке комиссара Временного правительства тут же стало известно Совету солдатских депутатов. Пётр Лагутин своей властью как председатель Совета поднял батальон в ружье. На штаб полка были наведены пушки. Генералу Хахангдокову и полковнику Ширяеву была послана резолюция, где говорилось, что казаки четвертого батальона разгромят штабы, уничтожат всех офицеров, уйдут с фронта, если только штабс-капитан Бережнов будет отдан под суд и ему будут угрожать расстрелом. Комиссару Временного правительства во избежание кровопролития было предложено немедленно покинуть фронт, в противном случае он будет схвачен и расстрелян как зачинщик солдатского бунта.