– Простите, товарищ командир, задумался.
След и свет на земле. Смешно. Тайга и звезды. Умирают деревья, а тайга в целом остается. Умирают люди, а человечество живо…
Кичиги, или Коромысла, более известные как пояс Ориона, уже поднялись высоко. Предстоит еще один бой. Устин дал себе слово, что это будет последний в его жизни бой. Навоевался, пусть другие столько повоюют. Только вот ради чего воевал? На это Устин ответить не мог.
– Туранов, ты спишь?
– Нет, Устин Степанович, нет. Что-то не спится. Звёзды мешают спать, они здесь такие тихие, такие мирные, что кричать хочется.
Помолчали.
– Слышь-ко, Устин, а ить я того командирчика-то припомнил, он при мне вешал красных.
– Погоди, не Худолеев ли его фамилия?
– Он самый.
– Крикни Шишканова, – попросил Туранова Устин, а когда Шишканов подошел, спросил у него, где Худолеев.
– Убежал. Хотели его наказать за плохое обращение с вами, но убежал.
– Плохое обращение! – хмыкнул Устин. – Да это же вешатель из отряда Тирбаха. Боже мой, как все переплетается!
Шишканов тут же отдал распоряжение перекрыть все тропы, чтобы не дать проскочить к Тарабанову и не испортить намеченный план.
Поскакали кони, заспешили люди в ночь, под звезды, чтобы перехватить какого-то Худолеева. А что же делать?
Пришло росистое тихое утро. К этому времени уже привезли все необходимое для отряда Бережнова. Вооружили, достали погоны. В планы командиров никто не был посвящен. Все радовались, что партизанский отряд пополнился боевыми фронтовиками. И вдруг это тихое утро вздрогнуло от выстрелов, от разрывов гранат. Качнулись туманы, раздались заполошные крики:
– Бережнов предал! На конь! Лови предателей!
– Шибалов, бери конных, и в погоню! – кричал Шишканов.
– Вперед, ребята, вперед! – орал Шибалов.
Но где там разве могут крестьянские кони догнать боевых коней? Отстали. Шишканов матерился, рычал, даже чуть не заплакал. На него и других командиров сыпались угрозы, упреки, мол, кому поверили? Правильно хотел их поставить к стенке Худолеев.
– Ведут Худолеева! Ведут!
– Ну слава богу! – чуть не перекрестился Лагутин. – Черт с ним, с Устином, главное, Худолеева поймали, мог всю обедню испортить.
Короткий допрос, и в наступившей утренней тишине робко стукнул выстрел. Снова тишина.
Бережновцы уходили. Перед Каменкой Устин придержал коней, чтобы нацепить погоны, приободриться, выглядеть орлами, затем снова пустили коней в распластанном беге. Вслед стреляли красные.
Выстрелы и топот копыт подняли из окопов пулеметчиков.
Окоём рассвета всё ширился. Над головами бережновцев провел строчку пулеметчик, второй ударил в хвост, чтобы отсечь преследователей, бережновцы с ходу влетели в деревню. Их тут же окружили. Вперед вышел Тарабанов, приказал:
– Сдать оружие!
– Позвольте, что за тон? Смирно! Поручик Тарабанов, вы забываетесь! Вы что, ослепли? Не видите, кто перед вами?
– А, это вы, господин есаул. Прощу прощения, – картинно поклонился Тарабанов.
– Кончайте балаган! Прикажите поставить коней, накормить всех моих солдат! Ведите меня в свой штаб. Да вы пьяны, черт бы вас подрал! Я обо всем доложу командованию! Как вы выполняете приказ генерала Розанова? Думаете, удрали от Колмыкова, так здесь вас не найдут? Да возьмите себя в руки, пьянь кабацкая! Ведите в штаб!
– Круто берете, господин есаул, сила на моей стороне, – еще пытался грозить Тарабанов.
– Вот бумаги, читайте! – сунул пакет Бережнов.
Тарабанов прочитал бумаги, вскинул руку к виску, четко прокричал:
– Малинин, построить солдат, прибыл адъютант его превосходительства генерала Розанова.
– Вам что было приказано делать? Вы должны были мобилизовать мужчин от восемнадцати до сорока пяти лет и послать их в действующую армию, а вы здесь пьете, дебоширите, репрессируете народ. Старые обиды вспомнили? Да я вас прикажу сейчас же повесить, не расстрелять, а повесить как большевистского пособника. Молчать! Молчать, говорю, скотина! – топнул ногой Устин.
Казаки и солдаты загудели.
– И вы молчать! Все наравне будете нести ответственность! Веди в штаб!
И этот смелый, любивший демонстрировать свою смелость перед солдатами на фронте офицер, этот зверь, лютовавший в застенках, спасовал перед бурным напором Устина Бережнова.
– Вы, господин поручик, занялись здесь мелочной местью. Не мстить надо, а поднимать народ против большевизма! – гремел уже в штабе Устин.
А штабом был его дом, дом отца. Оглядывался в надежде увидеть Саломку, мать, братьев. – Где моя жена и мои родители?
– Жену не видел, а родители вместе со всеми сидят в амбаре. Погоди, не шуми, – пытался перевести на мирный тон Тарабанов.
– Молчать! Будете отвечать лишь о том, о чем я спрашиваю.
В дом ворвался Туранов, один погон оторван, без оружия.
– Господин есаул, наших обезоружили.
– Как? Кто приказал!
– Приказал прапорщик! Приказ его тут же выполнили. Мы не вступили в бой, хотя могли за себя постоять. Это же произвол!
– Тарабанов, поручик Тарабанов, сейчас же прикажите вернуть оружие моей охране! – раздельно, с расстановкой проговорил Устин.
– Мне сдать оружие, или…
– Вы не войско освободителей, вы просто банда. И у вас я оружие не отбираю, полагаю, что вы еще найдете время одуматься. Идите и выполняйте мой приказ.
– Спасибо за доверие! – поклонился Тарабанов, поспешно вышел.
А за окнами крики, угрозы, но стоило появиться Тарабанову на крыльце при оружии, как крикуны тут же смолкли. Он только и сказал:
– Ты сволочь, Мурзин. Вернуть оружие охране господина инспектора! Выполняйте приказ! Накормить людей, задать корм коням! – Вернулся в дом. – А теперь давайте без крика, господин есаул. Я ведь никого не боюсь, просто дисциплина еще меня держит.
– Вот и прекрасно. Садитесь, прикажите подать водки и соленых огурцов, соскучился по домашней солонине, ажно слюнки текут, – мирно, по-домашнему заговорил Устин. – За встречу, не столь приятную, но все же встречу земляков! Хороша, язва! А огурцы ажно хрустят. Мамина солонина, малосольненькие, она умеет солить. А теперь докладывай, что и как? Прикажи подать малины! Спасибо! Как тут мой отец, другие мужики?
– Отец твой…
– Ваш, – поправил Бережнов.
– Обольшевичился. Сначала было пошел против большевиков, ушел в тайгу, потом снова стал с большевиками.
– Точнее.
– Распустил свое «войско Христово», больше того, сам отошел от всякой борьбы. А под конец стал проповедовать, что власть большевиков дана от бога, что большевики по делам весьма похожи на деяния Исуса Христа. Спятил старик.
– Хорошо, он спятил, но вы же при своем уме. Подать списки заключенных! Живо! Сто тридцать человек у вас в амбарах. Да вы сами-то спятили. Вы же обострили отношение с мужиками!
– Господин есаул, я вас прошу на меня не кричать. Или я за свои действия не отвечаю.
– Не грозите. Сейчас же отпустите мужиков из амбаров, баб – тем более. Я буду с ними говорить. Поймите, поручик, сейчас не время мстить по мелочам, тем более за далекое прошлое. Мы же об этом с вами говорили на фронте. Вам ли не знать, как враждебно относятся к большевикам старообрядцы? А вы главарей загнали в амбар. Могли бы привлечь на свою сторону. Где молодежь? В списках одни старики и старухи с бабами.
– Ушли в сопки, вот и взял этих старцев как заложников.
– Мето́да, которая давно уже изжила себя. Ладно, не будем ссориться. Из этих старцев можно собрать хороший отряд. А молодежь ушла в сопки потому, что вы действовали неправильно. К сожалению, я не знал, что вы орудуете здесь, вершите кровавые дела. Стариков жаль… Пока пробивался сюда, больше половины своих потерял. Всюду партизаны, засады. Вы видели, что из сотни казаков у меня осталась кучка. Черт! Умом трекнуться можно.
– Чего вы мне пыль в глаза пускаете, ведь сами знаете, что наше дело провалилось, к тому же с треском.
– Кто вам дал право повесить Исака Лагутина, его жену?
– Откуда вам это известно?
– Перехватили трех партизан.
– И с богом отпустили их в сопки?
– Можете проверить, сушатся на деревьях против Ивайловки.
– А насчет права, то помолчим. Здесь прав тот, у кого сила. Этих двух повесил за сынка, что в комиссарах ходит, за крамольные речи. Дом сжёг тоже за это.
– Всё ясно. Прикажи отпустить людей, я буду с ними говорить.
– Не могу возразить адъютанту его превосходительства.
Вышли из дома. Пьяные тарабановцы брели по улице и орали во все горло похабные песни.
Устин сузил глаза, зло бросил:
– Это тоже защитники России? Другим я видел тебя, Зосим Карпович, на фронте, видел бравым солдатом, воином, просто человеком. Куда все ушло?
– Или вы прикидываетесь, или просто валяете дурака, – прищурил глаза и Тарабанов. – Я же вам сказал, что наша карта бита, бита раз и навсегда. Чего же с них хотите спросить? Я сам стал напиваться до положения риз. Да, да, ваше высокоблагородие! Я тоже устал от крови, даже палач, хоть чуть, да человек. Э, что говорить, всё летит в пропасть, и мы с вами, Устин Степанович!
– Туранов, выводи людей и гони на сходное место. Я больше не могу доверять этим пьяным бандитам. Вот куда завела вас злоба, господин поручик. Если вы не измените свое отношение к службе, то я буду ходатайствовать, чтобы вас разжаловали в рядовые.
– Напугал! Скоро все мы будем чистильщиками сапог на улицах чужих городов. Вы тоже со мной рядком сядете.
Из амбаров выводили людей. Заныло под сердцем, когда увидел постаревшую мать, белого, как болотный лунь, отца. Мать с тихим плачем подошла к сыну, припала к его груди и замерла.
– Жив! А я, стара, уже молилась за упокой. Заарестовали нас. Спаси тя Христос, ко времени поспел.
Подошел отец, хмуро бросил:
– Воевал против большевиков, сам оказался в большевиках.
– Не воевал ты, тятя, а метался. Метущимся нет сейчас места на земле. И нет третьей стены у баррикады, есть две.
– Метался, то да. За то порот, за то бит. Золото выгребли, все забрали. И это армия спасителей России! Хлеб, соль, фураж… Его, как царя в горницу, а он в ответ…