– Спокойно, тятя, всё тебе вернут. Где Саломка? В тайге? Ушла к матери, новую деревню построили? Ну и ладно. Так будет легче. Слушай, пока Тарабанов отошел в сторонку: я не белый, я уже покраснел, хотя еще не красный, но если вы мне не поможете, то погибнем и вы, и я. Сейчас я выступлю перед народом, призову вступать в ряды белых, вступать с оружием в руках. Кроме поротых, конечно. Ваше вступление покажется подозрительным, поэтому откажитесь вступать. Остальные, как один, должны вступить в нашу армию, она-то вместе с нами и сомнет Тарабанова.
Тарабанов стоял у куста акации и тягостно думал: «Устин – перебежчик? Не может быть. Монархист до мозгов и костей. Черт меня дернул изгаляться над стариками. А если он от красных? Что же делать? Поднять отряд в ружье? А вдруг он от Розанова? Тогда мне головы не сносить. Нет, Устин не может изменить присяге, он об этом не раз на фронте говорил. Он наш. Тогда надо быть с ним добрее. Но я убил Лагутиных. Как он это примет?..»
Устин уже говорил громко, подсмеивался над «войском Христовым» отца, рассказывал, какая армада у белой армии, что идет уже на Москву и скоро схватит за штаны большевиков, сам же думал: «Тарабанов подозревает, что я не тот, за кого себя выдаю. Значит, ни минуты промедления. Прошел войну, а здесь, на глазах своих, можно запросто погибнуть. Арестовать? Его головорезы не позволят. Надо держаться с ним мирно, кажется, уже и без того пересолил».
– Вы не спасители России, а хунхузы! Трех парнишек конями затоптали, трех мужиков захватили, будто они партизаны, отрезали уши, языки, отрубили руки, а уж потом добили, две девки на себя руки наложили, ссильничали их казаки. Разбитый кувшин не склеить, кто их замуж возьмет? Не пойду я в вашу армию.
– Не шуми, тятя! Ты нашей армии не нужен, староват. Но не вздумай орать на сходе, сам вздерну на первом суку. Вы тоже хороши! Где мои братья: Аким, Алексей, Дмитрий? Где наша боевая молодежь? В сопки убежала? Я их и там найду. Собрали бы парней, влили бы свежие силы в отряд поручика, смотришь, и покатились бы большевики в Германию.
– Братья твои ушли в Горянку. А вы не воины, а разбойники.
– Молчи, все хороши! Жаловаться умеете, а воевать не хотите. Ничего, и без тебя наберем достаточно.
«Это посланник Розанова, тот не гнушается и стариками», – уже без тени сомнения подумал Тарабанов.
Окруженные тесным кольцом, стояли мужики и бабы на сходном месте. Устин поднялся на помост. Восторженным гулом встретили его сельчане. Раздались возгласы одобрения.
– Батюшки, енерал!
– Весь в крестах, медалях. Во дела…
– Граждане! Я прибыл к вам не для праздного разговора. Я пришел, чтобы позвать вас за собой, создать из своих земляков ударный отряд имени генерала Розанова. Вы, вместе со всеми честными людьми России, должны встать плечом к плечу, чтобы не пустить сюда диктаторов-большевиков, не пустить жидов-комиссаров, а жить бы в тайге, как жили наши деды и прадеды. Большевики на последнем издыхании пытаются еще удержать за собой Москву. Но они уже биты, они скоро побегут под крылышко чужеземных хозяев. От вас будет зависеть, быть здесь этим прихлебателям или не быть.
– Алексей Степаныч, передавай верным людям, что мы готовы записаться в белую армию, – зашептал Бережнов Сонину.
– Ты трекнулся умом, аль только начинаешь? – отвернулся Сонин.
– Это приказ Устина. Оборужимся и дадим бой Тарабанову. Не мешкай. Ты и я не записываемся, потому как пороты. Передавай и видухи не показывай.
– Так ить слышишь, что Устин-то порет? Ить врёт, а шпарит как по написанному.
– Потому и шпарит, что врёт. Передавай, но не забудь: я тебе ничего не говорил. Да шевели мозгой-то! Грызлись, пришел час – не до грызни.
– И все вы должны понять раз и навсегда, что ничего не может быть страшнее на земле, чем большевизм, который сымет с вас последние портки, бросит вас во власть антихристов…
– Гурьяныч, после сказа Устина, выходи первый и записывайся в белую армию.
– Я еще не трёкнулся.
– Это приказ Сонина.
– Всё ясно, запишусь.
– Капитоныч, как кончит, тут же выходи и записывайся к белякам.
– Я бы к ним записался, чтобы потом каждому кишки выпустить! Отстань!
– Это приказ Степана Бережнова.
– Слушаю!
Устин закончил:
– Говорил я много, надеюсь, мои слова не упали в пустоту. Питаю надежду, что мои земляки не подведут меня. Вы видите, что я пришел к вам не в звании поручика, не с одним крестом, а много выше. Вот чего добился я, простой мужик, в войне с германцами, а потом с большевиками. Прошу вас, дорогие земляки, не подведите полковника, – сошел с помоста. – Поручик, записываете!
И потянулись мужики к столу, чтобы назвать свою фамилию, имя и отчество.
В одночасье записалось семьдесят мужиков.
– А ты, тятя, разве ты разучился стрелять? – повернулся Устин к отцу.
– Спаси вас Христос, расписали задницу, а потом к вам?! Вот вам! – показал заскорузлый кукиш. – Стар, но еще мог бы, а счас – не́тушки.
– А ты, дорогой тесть и отец, ты тоже обижен белыми? – повернулся Устин к Алексею Сонину.
– Ты, зятек, вижу, птаха великая стал. Ты дай мне на час винтовку, и я покажу, как надо с беляками расправляться.
– Всё ясно. Обоих в амбар. Туранов, поставить на охрану своих. Пусть посидят и подумают, что и почем.
– Спасибо, зятёк, удружил, мы с твоим отцом здесь на ножах ходили, теперича посидим в одном амбаре и поговорим о бренности жизни нашей. Спаси Христос! Может, и друзьями ещё будем.
– И такое может быть, – усмехнулся Устин. – Самая крепкая дружба случается после большой ругани. Туранов, выполняй приказ!
– Хватит, старцы, трогай! В амбаре будет время поговорить.
– А теперь вот что, будущие солдаты: вы хорошо знаете, где ваши сыновья прячутся. Сейчас вы разбежитесь по разным сторонам. Нет, не все, не все. Из каждого десятка по три человека. Соберете своих сыновей, приведете сюда, и их мы тоже запишем в нашу армию. Оставшиеся будут заложниками, если не вернется один, остальные будут расстреляны.
– Вернемся, черт ее дери, верим мы тебе, Устинушка. Верим!
– Вернемся, можешь не страшиться. Но оружье нам выдай, в тайгу без оружья мы сроду не хаживали.
– Поручик, выдать всем отобранным винтовки! Людям надо верить. Отца и Сонина – под арест.
Сонина и Бережнова заперли в бережновском амбаре, добротном, всегда полном зерна, муки и всевозможных припасов, но сейчас пустом.
– Ну что, сват, кажись, сидим? – спросил Сонин.
– Кажись, сидим.
– Дурь-то старая прошла?
– После такой порки и новая едва ли удержится.
– А Устин-то сволочь из сволочей! Но я рад, что хоть Коршуна привел в обрат. Везучие оказались.
– Потому везучие, что без малости жадности подарил.
– Что же дальше? Ить он беляк из беляков.
– Дальше? Хошь знать, что будет дальше? Погоди чуток, скоро мы с тобой будем привязывать веревку для Тарабанова.
– Да ну?
– Точно. Устин пришел к нам ангелом-спасителем.
– А как нам с тобой жить? Как лонись[73] будем драться, аль всё похерим?
– Тарабанов все похерил. Я им эту порку не прощу. Сам порол, но поротым не был. Придет час.
Приказав Тарабанову: «Поручик, кто остался, повоспитывай, а я с матерью поговорю. Да строевым их погоняй, винтовки пока не выдавать. Приведут сыновей, тогда и выдадим». – Устин ушел.
Тарабанов подошел к Мурзину.
– Слушай, Мурзин, ты много раз хвастал, что врага чуешь за версту, не почуял ли ты на этот раз, что Бережнов – наш враг?
– Что вы, господин поручик?! Бережнова я знаю, видел его в бою под Слюдянкой, рубил красных – смотреть страшно. И эти его дружки там же были.
– Зачем же ты их обезоружил?
– Для проверочки. Если бы они были не наши, то пустили бы в ход оружие. Не пустили, знать, наши. Такие люди зряшно не сдаются.
К вечеру с гор хлынула молодежь, а с ней партизаны, фронтовики, здесь же Шишканов и Горченко. Устин вспыхнул: ему не доверяют.
– Вас могут узнать, загубите все дело, – приказал Шишканову спрятаться. – Красильникова и Селедкина я арестую. От этих можно всего ожидать. Они ваши разведчики? Станут и разведчиками Тарабанова, если он им хорошо заплатит.
– Делай, как хочешь, мы тебе верим, – согласился Шишканов.
– Тарабанов, принимай пополнение. Мурзин, покажи пулеметные гнезда, – распорядился Бережнов.
Он по-хозяйски осмотрел окопы, пулеметные точки, про себя отметил: «Грамотно сделано, наскоком не взять и полку, со всех сторон попадаешь под перекрестный…» Вернулся, спросил Тарабанова:
– Когда думаешь выходить?
– Послал своих к японцам, завтра к обеду должны быть здесь. Сообща и выйдем. Шишканов собрал большой отряд, может устроить засаду.
Устин задумался: «Народ к бою не готов, подготовить уже не удастся, хотя наша сторона численно и сравнялась с бандитами. Единственный выход – внезапность. Начнем бой на рассвете. Иначе, если успеют подойти японцы, то всех наших подведу под топор. Черт! Тарабанов сомневается. Значит, он не замедлит обезопасить себя».
– Хорошо, готовьте людей, я пойду чуть передохну́. Выше голову, поручик.
Дома Устина ждали Арсё и Журавушка – связные Шишканова. Побратимы обнялись. Посыпались вопросы.
– Расспросы потом, передайте Шишканову, что к обеду здесь будут японцы. На подготовку времени нет. Выступаем на рассвете. Тарабанов, как я слышал, приказал своим казакам прекратить пьянство, усилить охрану, держать коней под седлами, в домах не спать, разбить лагерь на сходной площади. Отменить приказ Тарабанова я не в силах. Он действует правильно, может еще больше заподозрить и перебить нас, как курят. Вам приказываю, в том числе и Шишканову, хотя бы начерно создать отряды, которые бы действовали под моим командованием. Пулеметчиков я беру на себя, мои парни ужами проползут, снимут пулеметчиков. Сигнал к выступлению – красная ракета. Передайте Лагутину, что и он пусть тут же бросается в бой со своими партизанами. Все. Жду доклада от Шишканова через два часа.