– Конечно же, «за»! – почти с надрывом проговорил Устин. – Сколько можно жить без власти? Пора создать свою власть и вливаться в общероссийскую власть. Народ уже устал от анархии. Да и все правители заврались, заворовались, прут к власти без оглядки, готовы весь народ перевешать. Э, будь бы отношение к людям со стороны большевиков тоньше, да дали бы клич раньше, то уверяю вас, большая половина пошла бы за вами. Я тоже пошел бы. Но держало преступное прошлое.
– Вот вы и ответили на мой вопрос. А было оно – то преступное прошлое?
– Было, чего греха таить. Было, что убивал своих же, русских, – пусть в бою, но убивал. Было и то, когда ваши захватили десять наших офицеров, расстреляли, я тоже взял столько и расстрелял. Я давно понял неправоту белых. Но понять мало, надо еще и впитать в себя. Пришел час – впитал. А тут с револьвером Никитин. Э, что говорить, запутался мир…
– Будем вместе распутывать. Вам прошлое простили, покажите себя в настоящем.
– Готов показать, но простите, товарищ Пшеницын, мы ить играем с огнем, сидим рядом с японцами, и никто не ведает, когда они обрушатся на нас, используя фактор внезапности.
– Вы думаете, что они обрушатся?
– Обязательно. Об этом говорят солдаты, то же думают офицеры. Или это затаенная игра с нашей стороны, или полнейшая глупость.
– Им этого сделать не дадут американцы, пусть они вывели войска, но дипломаты остались на местах.
– Все это чепуха! Дипломаты остались… Не посмеют… Да японцы никого и не спросят!
– Что вы предлагаете?
– Вывести все войска из городов. Размежеваться с японцами. Это коварная и хитрющая нация. Улыбается, а сам думает, куда сподручнее всадить нож.
– Это сделать невозможно, японцы подумают, что мы струсили.
– Тогда считайте, что мы погибли. Они нас разгромят, как щенят. Уже несколько раз делали учебные манёвры на наши казармы. Как в бою, с криками «банзай» бросаются на казармы. И не знаешь, начало это войны или пока просто игра с огнем. Ведь и мы можем резануть по ним из пулемета.
– Мы всё это знаем, но пока не видим выхода, продолжаем надеяться, что всё обойдется. Спасибо за откровенность и приятную прогулку, – подал тонкую руку Пшеницын.
Как только на местах и в центре была провозглашена власть Советов, машина, грязная машина пропаганды, заработала. Газеты японского толка начали обливать грязью всё, что можно было облить.
«Владиво-ниппо» сообщила, что благовещенские коммунисты «пережевали» всех белых офицеров, почти всю русскую интеллигенцию, разорили зажиточный класс.
Харбинский «Совет» крупным шрифтом выделил в статье якобы имевший место факт, что большевики произвели массовые расстрелы во Владивостоке, Никольск-Уссурийске, Хабаровске, в основном русских офицеров и представителей буржуазии.
Генерал Андагонский доказывал, что дни большевиков сочтены и стоит только русским того захотеть, как вся совдепия падет при малейшем нажиме. Писало об этом же «Дело России» в Токио.
«Забайкальская новь» от 10 марта опубликовала пространное воззвание народных представителей России. Но это был уже старый затертый перепев: «…В России вся разруха идет исключительно от того, что власть находится в руках большевиков, и большевики вводят коммуны, а крестьяне никогда не будут коммунистами…
…Большевики называют свою власть рабочей и крестьянской, но мы знаем, что там нет ни одного крестьянина…»
На страницах газет продолжалось разглагольствование о том, что правительство может быть только крестьянское, в него должны входить только крестьяне, и никто больше. Атамана Семенова как сына казака якобы необходимо просить не только подчиниться Всероссийскому крестьянскому правительству, но и предложить ему звание русского крестьянского диктатора как защитника идей России и крестьянства. «Атаман Семенов может теперь же, не ожидая прибытия к нему Всероссийского крестьянского правительства, составить Временное Всероссийское правительство, при условии, чтобы его членами были крестьяне или дети и внуки крестьян. Председатель Всероссийского съезда Георгий Муромцев. Секретарь съезда Илья Королев. Нижний Новгород».
Японцы пытались захватить Кипарисовский тоннель, демонстрировали свою силу. Везли всё новые и новые дивизии в Россию.
Но никто не знал, чего хочет японское правительство.
Николаевские события марта 1920 года раскрыли глаза на многое. Они показали, с каким коварством могут быть нарушены условия мирного договора, что вероломное нападение на партизан было заранее спланированной и хорошо подготовленной акцией, однако правящие круги Японии во всем обвинили партизан и предъявили ряд требований и оскорбительных ультиматумов.
Японцы первыми подают свои телеграммы, требуют перевозить их грузы в первую очередь, занимают помещения, не слушая властей, заняли все крепости и форты, которые тщательно изучали и зарисовывали, заняли все склады и погреба с боевыми запасами, не разрешили пользоваться ими хозяевам. Начали арестовывать русских офицеров и солдат даже при исполнении служебных обязанностей.
Большевики настояли выполнять требования, чтобы предотвратить вооруженный конфликт. Буфер, на который пошли коммунисты и другие партии, явно не устраивал японцев.
Большинство коммунистов отказываются от буфера и требуют заняться укреплением советской власти, которая могла бы дать отпор японцам. Пришлось отказаться от власти Советов и передать власть земству, уже в который раз. Но и это не устраивает японцев. Они готовятся к выступлению. Для этого нужен повод.
Причин для выступления японцев было несколько. В японском правительстве образовалась группа, которая требовала войти в переговоры с советским правительством в Москве и прекратить интервенцию. Второй причиной было усиление русских войск на Амуре и под Хабаровском, и японское командование считало необходимым разбить эти войска. И третьей, пожалуй, самой главной, причиной было то, что уже стало возможным ликвидировать «читинскую пробку». И, главное, велись мирные переговоры с командующим каппелевскими частями генералом Войцеховским, который обещал выступить против Семенова.
Выступление японцев было назначено на 4 апреля, когда большинство офицеров в воскресные дни покидали казармы и уходили домой.
Во всех городах для этого японцами были заняты все стратегические пункты. Во Владивостоке, например, были поставлены пулеметы в гостинице «Централь» прямо в окна и дула их направлены на штаб войск и земскую управу.
За несколько часов до выступления японцы всячески пытались спровоцировать русских, обезоружить русских на «законных основаниях». Но дисциплина русских солдат и офицеров, небывалая, можно сказать, по тому времени, исключала возможность провокаций. Японцами предъявлялись разные требования, которые ограничивали передвижения русских на российской же территории.
Днем японское командование пригласило видных деятелей на чашку чая. А следующим утром японцы выступили повсеместно, захватили главные объекты и подняли флаг на Тигровой сопке. Все были озадачены и не верили, что это выступление, считали просто инцидентом. Об этом говорили Лазо, Луцкий, Мельников. Они не верили, что японцы начали новую войну, и всю глубину коварства японцев поняли только тогда, когда их арестовали.
Растерянность царила кругом. Во Владивостоке незначительное сопротивление оказали комендантская рота и команда флотского экипажа. В Никольске – 34-й полк и инженерный батальон, ожесточенное сопротивление оказали партизаны, в Хабаровске и Спасске некоторые части красногвардейцев и партизан. Отступая, они взорвали мост и сбросили в реку бронепоезд. Но все действовали по своему почину, потому что главное командование не дало приказа о контрнаступлении. Из тридцати тысяч войск только пятая часть смогла уйти в сопки с оружием, остальные были пленены, убиты, обезоружены.
Устин Бережнов, предчувствуя беду, вывел свою кавроту из казармы, будто бы на учение. И когда из каменных казарм высыпали японцы и пошли на казармы партизан и красногвардейцев, он понял, что это новая война. Бросил своих ребят наперерез японцам, с ходу врезался в их ряды, рассеял, чем дал возможность русским создать хотя бы видимость порядка, начать отступление. Но это уже было не отступление, а бегство. Японцы, одетые легко, настигали русских. Устин со своей кавротой при поддержке партизан, где было возможно, отсекал японцев. А кругом паника. Все бежали в тайгу, скорее в тайгу. Но и здесь японцы, достаточно знающие тропы, перехватывали русских и в упор расстреливали. На пашнях, дорогах и тропах – трупы, раненые, которых добивали японцы, русские жандармы.
Японцы висели на плечах. Устин Бережнов, Пётр Лагутин и другие командиры попытались оказать сопротивление под Яковлевкой. Собрали в кулак обстрелянных партизан и фронтовиков, бросились врукопашную, чтобы погибнуть самим, но спасти других. Это уже шло больше от отчаяния, от накипевшей злобы за такое бездарное поражение. Ведь не один Устин говорил, что надо вывести русских из-под удара, говорили многие, но штаб командования не послушал бывалых фронтовиков. Пётр Лагутин даже ездил во Владивосток, там требовал разрешения увести своих из Спасска, но его освистали, ему приказали выполнять приказ командования.
И начался этот тяжелый, как кошмарный сон, кровопролитный бой. Японцы обстреляли позиции красных из пушек, затем бросили свежие силы. Схватились врукопашную, не у всех партизан были штыки, они били винтовками, как дубинами, стреляли в упор из револьверов. Когда бой достиг наивысшего накала, Устин бросил своих конников на помощь. Японцы не ожидали такого удара, попятились. И врубились конники, даже Устин, как он скажет потом, первый раз дрался с таким остервенением. Первый раз не следил, кто сбоку, кто сзади. Он только видел японцев и сек их головы, стрелял из револьвера, топтал конем. Японцы побежали. Но от конницы не уйдешь…
Снаряд, что взорвался впереди, подбросил коня, Игренька заржал и начал заваливаться на спину. Устин еще нашел силы, чтобы спрыгнуть, не быть смятым конем, и покатился в ложок, марая кровью пористый апрельский снег.