Коша отличается ото всех людей хотя бы тем, что на такие вопросы отвечает вопросом:
– Правую или левую?
– Любую! – я почти обрадовалась. – Ты серьезно?
– В принципе, я спрошу о том же – вы серьезно?
– Абсолютно.
Он все-таки посмотрел мне в глаза. Ни тени улыбки во взгляде. Взял за плечи, чуть отодвинул от себя, но наклонился, чтобы смотреть еще пристальнее.
– Это больно, – зачем-то предупредил.
– Представляю. Сама не смогу. И уж тем более не смогу так, чтобы последствий не осталось. А ты умеешь – черт, хоть в какие-то твои умения я верю так, что готова умолять.
– Елизавета Андреевна, вы спятили.
Теперь стало понятно, что он просто издевался – ждал, когда одумаюсь. И слезы навернулись непроизвольно. Как будто Коша сам не понимает, что я давно загнана в такой тупик, где боль – далеко не самое страшное. И голос мой стал неприятным – визгливо-дребезжащим, но с этим я справиться не могла:
– Коша, Кош, – я заглядывала в его глаза и пыталась ухватить за плечи. – Я не могу, понимаешь? Меня тошнить начинает… Я… никогда тебя больше ни о чем не попрошу, клянусь…
– Нет уж. Лучше потом о чем-нибудь другом попросите.
– Коша! – я выла, но пальцами вцепилась в футболку так, что он не мог вывернуться. – Я не могу! Я из окна скорее выпрыгну!
– Елизавета Андреевна…
– Лизой назови! – кричала я. – Посмотри на меня, назови по имени и скажи, что тебе плевать. Только у тебя железобетонные нервы, ты делал вещи и похуже! Так сделай еще раз – не для меня, для себя сделай! Или скажи, что тебе плевать!
– Мне плевать, – прозвучало так тихо, что я в своей истерии в это поверить не могла.
– Или вывези из дома, пока водитель не приехал. И больше ты обо мне не услышишь!
– Вас найдут максимум за три дня. И тогда психушка вам курортом покажется. Но заодно и я очередным косяком себя закопаю.
– Так я поэтому и предлагаю вариант, в котором ты не пострадаешь! Мне-то не плевать, что с тобой здесь потом будет, я это даже изобразить не пытаюсь!
– Елизавета… Лиза. – Он вдруг мягко подтолкнул меня к кровати, усадил, а сам опустился на колени, чтобы смотреть теперь снизу. И повторил: – Лиза, прекрати. Ты и сама знаешь, что никакие временные меры не помогут. Это бред сивой кобылы. Иван Алексеевич хочет наладить отношения – так лучшее, что ты можешь для себя сделать, помочь ему в этом.
Слезы с моего подбородка капали на его руки, но он не замечал. Смотрел, ждал реакции, но я зачем-то начала закатывать штанину, не в силах остановиться.
– Минута боли за два месяца спокойствия – о чем здесь думать? Тебе меня жаль? Так пожалей в том, что мне действительно важно.
Он перехватил мою лодыжку, потому я замерла. Зажмурилась с силой. Но ничего не происходило, зато его ладонь жгла кожу. И голос снова стал флегматично-холодным:
– Елизавета Андреевна, у вас в голове полный хаос. Дело даже не в том, что я не могу подобного сделать, а в вас самой. Что дальше-то? Ну, в гипсе походите. Потом я сломаю вам руку, чтобы мужа под руку не держали? Затем что? Может, мне вам сразу позвоночник повредить? А почему нет? Зато появится шанс, что инвалидка Ивану Алексеевичу не будет нужна.
Открыла глаза и выпалила зло:
– Так ломай позвоночник! Чего ждешь?
Он смотрел внимательно, как будто пытался рассмотреть в глубине моих зрачков здравый смысл.
– Елизавета Андреевна, он вас не бросит, даже если вы станете овощем.
Я вмиг остыла и подалась к нему, уточняя:
– Почему?
– Потому что любит, – ответил как само собой разумеющееся. – Он так ломает вас, но он действительно вас ценит.
– А ты? Ты ценишь меня хотя бы настолько, чтобы оказать маленькую услугу?
Вопрос возник не на пустом месте: Коша скорее всего и сам не заметил, как начал гладить большим пальцем кожу ноги. Судорожно, бездумно. Опомнился – и тотчас остановил движение.
– Я… – Он снова отвел взгляд. А потом заговорил бегло: – Я ввел вас в заблуждение. Вы, похоже, решили, что нравитесь мне. Но на самом деле ничего подобного. И мне глубоко перпендикулярно, что там у вас и как происходит, лишь бы Иван Алексеевич занимался делами, а не скандалами с вами. Вы придумали какую-то симпатию и никак не хотите выйти из этого заблуждения – нашли для своих эмоций направление, а я просто попался как самый подходящий кандидат. Вот и все.
– Тогда отпусти.
Коша отшатнулся, встал и протянул руку, чтобы помочь подняться, но я ее проигнорировала.
– И куда вы?
– А какая тебе разница, тебе ж перпендикулярно?
Но он настиг меня в дверях и жестко схватил за локоть. Я завопила с новой силой, но Коша тащил меня к лестнице. Выкрикнул выбежавшей из гостиной Вере:
– Вер, спроси у персонала успокоительные! Живее.
– Лиза, вы плакали?
На ее вопрос никто не ответил.
– Что ты делаешь, сука? – орала я уже в комнате, наблюдая, как Коша вытаскивает с верхней полки маленький чемодан и забрасывает туда первые попавшиеся вещи. – Уйди отсюда!
– Чтобы вы еще до какого-то абсурда додумались? – отозвался он. – Сядьте, Елизавета Андреевна, и попытайтесь уже дышать.
– Да пошел ты в жопу, урод! Ты меня еще и собирать будешь?
Последнее вызвало истерический хохот. Я ожидала, что Коша может отказать, но точно не думала, что он так активно начнет участвовать в отсылке меня к мужу. И хуже всего, что двигался быстро, а выглядел равнодушным. Я со всего размаха залепила ему по спине. Коша развернулся, перехватил меня и прижал к себе. Держал, пока я билась в припадке, пока силы не закончились, и еще долго после того.
И вдруг я услышала, как его сердце колотится, притихла и снова жалко завыла ему в грудь. Наклонился к волосам и зашептал:
– Елизавета Андреевна, это путь в никуда. Я знаю, что вы делаете. Убедились, что сбежать не получится, потому решили сбежать хотя бы таким путем – вы выбрали не выжить. Подобное всегда так начинается. И это всегда самая проигрышная стратегия.
– Я ничего не выбирала, Коша. Выбрали за меня.
– Неправда. Как только выберете выживание, сразу появятся варианты.
– Например, какие?
– Для начала блефовать – так, будто от этого в прямом смысле зависит ваша жизнь. Противно что-то делать? Так есть цель поважнее минутной слабости. Вы стали жалкой в этом безволии. Вернитесь в состояние преданной жены, вы были очень целостны в этой роли. Или будьте абсолютно другой, боевой или истеричной, но тоже целой. Сейчас от вас есть только запчасти, которые никак не хотят работать вместе. Так блефуйте – хотя бы до тех пор, пока себя в порядок не приведете и не определитесь, кем хотите быть.
– А потом что? Я ведь все равно от него живой не уйду!
– Как минимум, пока вы здесь – вы живы. Лично мне хватает.
– Тебе как-то странно перпендикулярно, – отметила я вслух.
– Я не герой, каким был Саша, я не буду бросаться вниз головой ради красоты момента. Но это не значит, что меня обрадует мысль о вашей смерти.
– Я нравлюсь тебе, Коша?
– Нет. Но мы слишком много времени провели вместе, это неизбежно должно было вызвать какие-то эмоции.
Зажмурилась, будто он мне все-таки в этот момент ломал ногу. И не только ее.
– Понятно. Тогда давай еще постоим, Кош. Мне так спокойнее.
Я закрыла глаза и действительно утихомиривала нервы, прислушиваясь к стуку сердца. Коша не выпустил меня из рук, даже когда в комнату прибежала Вера. К счастью, она в нашей позе странного не увидела, решив, что причина совсем в другом:
– Лиза, вот успокоительные! Что у вас случилось? Господи, я впервые вас вижу в таком состоянии! Нужна моя помощь?
– Ничего не случилось, – ответил за меня Коша. – Елизавета Андреевна просто счастлива, что скоро наконец-то отправится в отпуск – она так давно этого ждала.
Телохранительница не поверила:
– Не похоже на счастье…
– Все люди разные. Вер, спустись, пожалуйста, и предупреди, когда водитель Ивана Алексеевича появится.
Я все-таки оторвалась от него, отошла, упала на кровать. Через силу выпила две таблетки. А потом наблюдала, как Коша собирает мои вещи. Механические действия, полное хладнокровие. Интересно, а он тоже постоянно блефует?
– Хватит. Дальше я сама, – попросила минут через десять.
Коша кивнул и вышел за дверь. Вот мне и наступающие праздники. Надо было пожелать ему напоследок чего-нибудь неприятного – я все еще злилась за то, что не поддался моей просьбе, или за то, что строго дозирует свою душевность, как бы его лишний раз в человечности не заподозрили. Или стоило, наоборот, мне пожелать его монолитности?
Пришлось умыться ледяной водой и заново нанести макияж. Иван не должен заподозрить, как я отреагировала на его «сюрприз». И по мере остывания до меня доходило то, на что Коша недавно намекал: Иван ломал меня, но выбор, сломаюсь или нет, – уже мой. Каким-то образом его действия привели к тому, что я сама начала себя разрушать. Так и зачем? Чтобы любимому мужу от меня меньше досталось? Постепенно доходило все, о чем Коша толковал, – не только сегодня, постоянно! Я – не человек сейчас, не личность, я пытаюсь приспособиться к жизни с Иваном, но никакой гармонии в этом приспособлении отродясь не водилось. Я не сдалась окончательно, но и не ищу выходов из своего смирения. Коша на самом деле верную вещь заметил: у моего существования нет цели, я разрушаюсь из-за ее отсутствия, а мечта просто уйти и забыться слишком мелкая, побег не сделает из меня личность, если я не стану ею до освобождения.
Сердце от осознания мелко заколотилось, а мысли внахлест летели одна на одну. Я не смирилась! Я любила Ивана всем сердцем, но он оказался недостойным моей любви. Не могу от него уйти. Но если бы могла, если бы отпустил? Как-нибудь справилась бы с безденежьем, нашла бы работу – и что дальше? Жила бы себе преспокойно, зная о том, что здесь произошло? Это по-честному в отношении себя? Позволить человеку, виновному в смерти Саши, продолжать царствовать? Избиратели боятся голосовать за жуликов – о, знали бы они, что есть люди похуже воров и обманщиков! Знали бы они, на кого смотрят с восхищением, как я когда-то смотрела! Нет, просто уйти – это не сделаться счастливой, это означает остаться приспособленкой. Ивана нужно утопить. Моя жизнь все равно улетела в задницу, так почему бы не сделать для мира что-нибудь хорошее? Убить я его вряд ли смогу – не такой я человек. Хотя, вполне вероятно, именно таким человеком со временем стану. Но у Ивана много врагов – да собственный сын стал его врагом. И уж точно найдутся люди, цели которых совпадают с моими!