Распутин — страница 2 из 21

⁸.

Андрей Терещук в финале своего фундаментального исследования лишь скромно отмечает, что «постарался по возможности историографичеcки точно реконструировать жизненный путь человека, чье имя гремело на всю Россию и стало символом одной из самых трагических и противоречивых эпох в истории России». Далее автор, по сути, признается в априорном бессилии историков разгадать распутинский феномен: «Как убедился читатель, судьба Григория Распутина таит в себе немало загадок, бо́льшая часть которых не будет разгадана никогда»⁹.

Подчеркнуто объективистское, безоценочное, по сути «концептуально нулевое», отношение авторов наиболее серьезных и профессиональных исторических работ о Распутине к их персонажу по-своему объяснимо. Дело в том, что за истекшие десятилетия, в течение которых распутинский дискурс развивался по большей части в русле, весьма далеком от научности, сложилась противоположная традиция избыточной оценочности, кричаще-голословной, крайне противоречивой, зачастую просто нелепой. Многие работы именно по этой причине оказались насыщены грубыми фактологическими подтасовками.

При этом одни авторы отзываются о Распутине подчеркнуто уничижительно – как о духовно ничтожном человеке: «весьма заурядной личности»¹⁰, «развратном пьянице», «хитром шарлатане»¹¹, «ханже»¹², «грубом, сладострастном»¹³, «звероподобном бородатом мужике»¹⁴, пустопорожнем, дурашливом, охочем главным образом до дам и мадеры озорником¹⁵ и т. п.

Другие демонизируют личность «старца», называя его истинным правителем России, «неофициальным Патриархом Церкви и Царем Великой Империи»¹⁶ и одновременно первопричиной всех бед, обрушившихся на страну в последние годы царствования Николая II: «Государством правила его (Николая. – А. К., Д. К.) жена, а ею правил Распутин. Распутин внушал, царица приказывала, царь слушался»¹⁷; «…„Царь православный“, – пели… верующие, не зная, что на самом деле царствует не царь, а Распутин, и не православный, а хлыст»¹⁸.

Третьи – апологеты Распутина – попросту игнорируют все, что может поставить под сомнение моральный облик «простого странника»¹⁹, «источником чудесной силы» которого была молитва²⁰, обладавшего признаками «настоящего духовного величия» и отразившего в своем лице «восхитительное зеркало «Русского Возрождения»²¹. Сторонники апологетического взгляда на Распутина априорно дезавуируют весь антираспутинский «компромат», например объявляя фальшивой информацию о пьяном дебоше, учиненном «старцем» в ресторане «Яр» 26 марта 1915 года, пытаются поставить под сомнение выписки из филерских донесений за 1915–1916 годы и т. д.

Четвертые, настроенные снисходительно-скептически, стараются не замечать очевидных интеллектуально-волевых достоинств «старца» и объясняют феномен Распутина его «мужицкой хитростью» и «придворной смёткой», по сути признавая самого влиятельного царского фаворита не более чем ловким конформистом. Эта точка зрения родилась еще в недрах белоэмигрантской мемуаристики. Спустя годы она перекочевала в труды советских историков. А ныне заняла почетное место в работах некоторых современных писателей, продолжающих утверждать, что карьерный секрет Григория Распутина заключался преимущественно в умении «читать тайные желания царицы»²² и исполнять роль их оракула. При всей кажущейся исторической правдоподобности такого взгляда остается, однако, психологически не вполне ясным: каким образом «ловкий приспособленец» смог сыграть столь роковую роль – причем не только в истории России, но и в своей собственной судьбе?

Перед современным распутиноведением, таким образом, по-прежнему стоят две основные задачи.

Во-первых, необходимо тщательно отфильтровать и перевести в русло беспристрастной научной дискуссии тот концептуально безбрежный и фактологически мутноватый поток, который по большей части представляет собой мировая распутиниана.

Во-вторых, феномен по имени Григорий Распутин должен получить внятную и аргументированную оценку. А для этого его необходимо подвергнуть не только историко-биографическому, но также и медико-психологическому анализу.

Исчерпывающе решить обе эти задачи в рамках одного исследования вряд ли возможно. Предлагаемая книга имеет целью сделать лишь первый шаг в этом направлении.

Тем не менее мы убеждены, что, отрешившись от эмоционально обусловленных стереотипов восприятия личности «старца» и попытавшись подвергнуть комбинированному историко-психологическому анализу ту часть сведений о Распутине, которая представляется более или менее достоверной, можно прийти к достаточно неожиданным и в то же время вполне обоснованным выводам.

Настоящая работа подводит итог исследованию, осуществлявшемуся на протяжении нескольких лет и нашедшему отражение в нескольких публикациях²³.

Книга состоит из двух частей. Первая посвящена подробной медико-психологической экспертизе личности Григория Распутина, выявлению ключевых черт его характера, интеллекта, идейных и поведенческих установок. Во второй части судьба Распутина рассматривается сквозь призму его личности.

В качестве полноценных источников в книге в числе прочих использованы публикации, которые до сих пор вызывают горячие споры относительно их аутентичности. Речь прежде всего о мемуарах Матрены Распутиной, вышедших в издательстве «Захаров» («Распутин. Воспоминания дочери»), и «Дневнике Распутина», опубликованном издательством «ОЛМА Медиа групп». Однако, независимо от вопроса об истинном авторстве этих текстов, целый ряд обстоятельств свидетельствует в пользу достоверности или как минимум правдоподобности содержащихся в них сведений. Выше уже отмечалось, что «Воспоминания» Матрены Распутиной во многом совпадают с книгой Петт Бэрхем, подлинность которой сомнений ни у кого не вызывает. Что же касается «Дневника», то упомянутые в нем факты во многих случаях также находят подтверждение во вполне достоверных источниках. Помимо этого, как представляется, «Дневник» весьма точно воспроизводит стилистику распутинской ментальности и его живой речи, также хорошо известной по иным источникам.

При этом, во избежание возможных фактологических ошибок, ссылки на упомянутые публикации без специальных пояснений даются лишь в тех случаях, когда эти сведения прямо либо косвенно подтверждаются другими источниками.

Авторы выражают благодарность И. В. Лукоянову, М. Г. Рыбаковой и Е. В. Семыкиной, любезное содействие которых сыграло важную роль в подготовке настоящего труда.

Александр Коцюбинский, профессор,

доктор медицинских наук

Даниил Коцюбинский,

кандидат исторических наук

Часть 1Личность 

«Вся моя жизнь была болезни…»

О детстве и отрочестве Григория Ефимовича Распутина мы знаем очень мало, хотя кое-какая информация все же сохранилась. Установлено, что Г. Е. Распутин родился 9 января 1869 года и был записан в метрической книге 10 января 1869 года в Покровской слободе Тюменского уезда Тобольской губернии.

Фамилия Распутиных значится в «Посемейном списке старожилов Покровской волости» и восходит ко второй половине XVIII века. Прослеживается линия от Якова Васильевича Распутина – деда Григория. К моменту рождения Григория в Покровском проживало тридцать три семьи по дедовской линии. Помимо обычной крестьянской работы, Распутины занимались извозом и рыболовством.

Насколько известно, душевнобольных в семье Распутиных не было.

Отец Григория Ефимий (Ефим) Яковлевич (1843–1916) – «приземистый, кудлатый, корявый»¹ – «нередко поражал своих односельчан «учеными разговорами» и за это прослыл мужиком умным, все знающим и во всем разбирающимся»². Когда в селе построили церковь, в течение некоторого времени Ефим Яковлевич являлся церковным старостой. По местным понятиям, он был человеком состоятельным: дом на восемь комнат, хозяйство, земельный надел.

Мать Анна Васильевна (Матрена Распутина, впрочем, называет ее Егоровной) была старше мужа на три года.

Сколько в действительности у Григория Распутина имелось братьев и сестер, сказать с достоверностью сегодня нельзя. Матрена Распутина сообщает о том, что у Григория был брат Михаил (старше на два года) – единственный товарищ детства, который умер, когда Грише исполнилось восемь лет (по другим сведениям – двенадцать). Трое остальных братьев и сестер Г. Е. Распутина, по словам Матрены, умерли в раннем возрасте. Со своей стороны, А. В. Чернышов, изучавший метрические книги Покровской слободы, ни о каком брате Михаиле не упоминает, зато пишет о сестре Феодосии (1875 г. р.), дожившей как минимум до двенадцатилетнего возраста. А. Н. Боханов уточняет, что, согласно данным метрических книг, у Ефима и Анны Распутиных всего было девять детей, которые все, за исключением Григория, умерли в детском возрасте. О. А. Платонов, также опирающийся на данные метрик, сообщает о старших сестрах и брате Распутина – двух Евдокиях, Гликерии и Андрее, умерших в младенчестве. Как нетрудно заметить, брат по имени Михаил здесь также не упоминается. А. Терещук, признавая невозможность установить точное число братьев и сестер Григория Распутина, склоняется к тому, что их было, предположительно, восемь. А. Н. Варламов останавливается на цифре шесть. Одним словом, с достоверностью можно утверждать лишь то, что из всех детей Анны и Ефимия Распутиных до взрослых лет дожил один Григорий, что и было зафиксировано в ходе Всероссийской переписи населения 1897 года.

Личностное становление Распутина происходило на фоне вполне явных последствий родовой травмы³. По свидетельству матери, Григорий, в отличие от старшего брата, в младенческом возрасте был крайне беспокойным, «метался в люльке, не желая мириться с пеленками»⁴. Ходить начал своевременно, но до двух с половиной лет не говорил, «а когда все-таки стал разговаривать, то произносил слова нечетко», хотя «косноязычным не был»⁵ и в дальнейшем довольно быстро набрал словарный запас.

По свидетельству Матрены Распутиной, крепким здоровьем ее отец не отличался. «Вся моя жизнь была болезни»⁶, – меланхолически замечает сам Григорий в одном из своих мемуарных сочинений.

Главным последствием родовой травмы явилась слабая адаптированность к стрессу, что, в свою очередь, резко снижало защитные силы организма. В этой связи уже в детстве Григорий стал испытывать потребность в посторонней – в основном женской – психологической помощи, позволяющей преодолеть стресс и порождаемые им недуги. Так, однажды, еще не оправившись от какого-то заболевания и лежа с высокой температурой, маленький Григорий увидел, «что у его постели сидела красивая городская женщина и успокаивала, пока жар не прошел»⁷. «Лечение успокоением» в дальнейшем будет успешно применяться самим Распутиным, в частности при пользовании им цесаревича Алексея.

Гриша Распутин был легковозбудимым, чрезмерно подвижным, эмоционально неустойчивым и беспокойным ребенком. «Его непредсказуемость, – пишет Матрена, – изводила бабушку», которая «никогда не знала, чего ждать от сына»: «Сегодня он бежит в лес, надрывая сердце плачем и криком (по поводу гибели старшего брата. – А. К., Д. К.); а завтра крутится под ногами домашних или в непонятном страхе забивается в угол»⁸.

В молодости у Распутина отмечалась упорная весенняя бессонница. Вплоть до зрелых лет он страдал энурезом: «Со мной ночами бывало как с маленьким, мочился в постели». От этого расстройства Григорий излечился лишь после того, как стал путешествовать по «святым местам»⁹.

Известно также, что Распутин обладал на удивление плохой – по выражению очевидцев, «тупой»¹⁰ – памятью, трудно сосредоточивался на чем-либо, вел себя крайне суетливо, перескакивая с темы на тему, был чрезмерно непоседлив, нервозен, не расположен к систематическому труду.

В комнату «не вошел, а прямо-таки вскочил человек с какими-то странными кривляниями и прыжками; казалось, что это был не живой человек, а игрушечный, который в одно и то же время начинает дрыгать и ногами, и руками, и головой, когда дернешь за ниточку»¹¹ – так описывает Распутина близко знавший его монах-расстрига Илиодор.

Вызвавшись было подготовить Распутина к священническому сану, Илиодор в скором времени вынужден был в отчаянии констатировать: «Ведь он – настоящий челдон, ничего не усваивает, так, какой-то обрубок!»¹² Когда в другой раз епископ Гермоген завел речь о возможной подготовке Распутина к рукоположению, тот почел за благо ретироваться: «Я ему (Гермогену. – А. К., Д. К.) тогда же сказал, что об этом мне не надо и мечтать… Священнику надо много учиться… Много сосредоточенно думать… А я не могу… У меня мысли, что птицы небесные, скачут, и я часто не могу совладать с ними…»¹³

Распутин очень плохо и медленно читал, писал коряво и без всякого соблюдения орфографии и синтаксиса, цифры знал только до ста, а дальше говорил так: «две сотки рублей, три сотки», потом у него шли «тыщи»¹⁴, которыми он жонглировал уже совершенно произвольно.

Григорий никогда не запоминал фамилий своих многочисленных знакомых, давая им упрощенные – временами довольно остроумные – клички: Красотка, Звездочка, Машка, Хрипуха, Дочка, Губернаторша, Франтик, Пчелка, Красавица, Великолепный, Парень, Длинноволосый, Кудряшка, Старикашка, Глухарь, Мотылек, Тюря, Вивейка, Симочка и т. п.

В то же время современников поражало «серьезное знакомство Распутина со Священным Писанием и богословскими вопросами»¹⁵, а также его умение свободно толковать Библию и «вдаваться в дебри церковной схоластической казуистики»¹⁶.

Ум Распутина отмечали практически все – и друзья, и враги. По признанию бывшего командира Отдельного корпуса жандармов П. Г. Курлова, Распутин обладал «практическим пониманием текущих событий даже государственного характера»¹⁷.

«Его основным принципом жизни было себялюбие»

Спровоцированный родовой травмой внутренний конфликт между «полноценными» и «неполноценными» качествами психики явился фоном, на котором у Григория Распутина сформировался психопатический тип характера¹⁸.

Проще всего было бы предположить, что в данном случае имела место органическая психопатия, то есть психопатия как прямое следствие родовой – органической – травмы. Однако это не так, поскольку для органической психопатии характерны общие огрубление и примитивизация психических качеств личности, а вовсе не коллизия «государственного ума» – и «тупой памяти».

Попытку определить – хотя и весьма приблизительно – тип распутинской психопатологии осуществил гипнолог В. Рожнов, предположивший, что Распутин «страдал параноической психопатией или, возможно, психопатией истерического круга со сверхценными идеями религиозного характера»¹⁹.

Прежде чем попытаться дать более или менее точные ответы на вопросы о том, почему Григория Распутина следует считать именно психопатом, какой конкретно тип психопатии был ему присущ и какую роль в ее развитии сыграла описанная выше родовая травма, следует, вероятно, сказать несколько слов о психопатии вообще.

Любой нормальный человек обладает теми или иными особенностями, которые позволяют определить тип его характера, являющегося, в свою очередь, «основным законом» его поведения. Характер человека может быть «истероидным», «шизоидным», «гипертимным», «эпилептоидным», «конформным» и т. д. (всего около пятнадцати типов). Пугающая «психиатричность» этих терминов вовсе не означает, что все мы немного не в себе. Она призвана подчеркнуть лишь то, что обычным, нормальным людям присущи те же качества, те же особенности характера, что и патологическим личностям: общительность или замкнутость, жадность или хлебосольность, агрессивность или уступчивость и т. д. Разница лишь в том, что у патологических людей эти качества оказываются выраженными гипертрофированно.

В том случае, если упомянутые особенности характера в своем развитии не выходят за некую грань, они не только не мешают, но даже помогают человеку жить и подвизаться на поприще, соответствующем его индивидуальному душевному устройству. Например, истероиду, жизненный девиз которого – «Посмотрите, какой я замечательный!», – под стать любой вид деятельности, позволяющий постоянно находиться в центре внимания. Он может попытаться стать артистом, преподавателем, гидом и т. п. И в том случае, если истероиду удается добиться успехов, он вполне может считать, что с характером ему повезло и что его личностные особенности не выходят за рамки нормы.

Но если характер в большей степени мешает, чем помогает социально адаптироваться – то есть продуктивно работать и общаться, – причем не только в определенные моменты, а всегда и в любой ситуации, такой характер следует диагностировать как психопатический, то есть патологически гротескный.

Проявления психопатии могут частично сглаживаться, если психопат попадает в благоприятные условия, «щадящие» наиболее уязвимые качества его характера. Однако, если по каким-либо причинам эти условия исчезают, наступает декомпенсация, и тогда психопат ведет себя асоциально и деструктивно – в первую очередь по отношению к самому себе.

Ключевой во всей этой теме вопрос – о причинах возникновения психопатии – по сей день учеными не разрешен, поскольку так и неясно (за исключением случая с органической психопатией), является ли эта патология в большей степени генетически обусловленной или же благоприобретенной.

Если теперь вернуться к личности Григория Распутина, то прежде всего следует определить тип его психопатии как истероидный.

Распутин был человеком с выраженным актерским, демонстративным типом характера, для которого основными жизненными мотивами служат похвала, аплодисменты, слава и т. п. При этом истероидные черты характера Распутина проявлялись в форме перманентного поведенческого гротеска.

Судя по всему, развитие у Григория Распутина истероидной психопатии было обусловлено как особенностями воспитания и условиями жизни (единственный сын в патриархальной семье – «свет в окошке»), так и комплексом душевных переживаний, вызванных последствиями родовой травмы: плохой памятью, затяжным энурезом и т. д.

Наличие психопатических личностных особенностей не позволяло «старцу» нормально адаптироваться в обществе и толкало на путь беспрерывных социальных приключений – «бродяжничества», в основе которого лежала неспособность планомерно продуктивно трудиться и удерживаться на каком-то одном месте.

Уникальным «местом работы», на котором Григорий Ефимович смог продержаться по-настоящему долго, хотя также не без срывов, оказалось дворцовое закулисье. Однако данное обстоятельство, скорее, характеризует не столько нормальность «отца Григория», сколько патологичность той атмосферы, которая царила в «высших сферах» Российской империи в последнее предреволюционное десятилетие.

Яркая истероидность Распутина нашла отражение в его «этической философии»: «…кажный хочет первым быть, а „первый“ только один бывает»²⁰. Короче и точнее всех характер Распутина определил английский посол в России Джордж Бьюкенен: «Его основным принципом жизни было себялюбие»²¹.

Наиболее непосредственной, сиюминутной формой проявления истероидных черт характера Григория Распутина являлось его беспрерывное хвастовство. Стремясь постоянно быть в центре внимания, сосредоточивать на себе восхищенные взоры окружающих, Распутин хвастался перед всеми, кто оказывался поблизости, – односельчанами, знакомыми, случайными встречными, даже перед охранявшими его филерами.

Дорожа интересом к нему со стороны любого человека, в наибольшей степени Распутин, разумеется, ценил внимание представителей высшей аристократии и членов царской фамилии, которое одновременно оказывалось и главным предметом распутинского хвастовства. «Прежде у меня была хатенка, – возбужденно рассказывал Григорий приехавшему к нему в гости Илиодору, – а теперь какой дом-то, домина настоящий… Вот этот ковер стоит 600 рублей, его мне прислала жена вел. кн. Н.²² за то, что я благословил их на брак… А видишь на мне крест золотой? Вот, смотри, написано „Н“. Это мне царь дал, чтобы отличить… Вот этот портрет сами цари заказывали для меня; вот эти иконы, пасхальные яйца, писанки, фонарики – царица мне в разное время давала… Эту сорочку шила мне государыня. И еще у меня есть сорочки, шитые ею»²³.

Нетрудно заметить, что, даже хвастаясь вещами, Распутин в первую очередь демонстрировал не свое материальное могущество, а свою личностную значительность, влиятельность и «обожаемость» со стороны высочайших дарителей.

Особо сокровенным предметом гордости Распутина являлась его непосредственная власть над царями. Когда в присутствии Илиодора фрейлина царицы Анна Вырубова упала перед Распутиным на колени, тот с удовлетворением пояснил: «Это – Аннушка так. А цари-то, цари-то…», «Папа-то (Николай II. – А. К., Д. К.) с трудом меня слушается, волнуется, ему стыдно, а Мама (Александра Федоровна. – А. К., Д. К.) говорит, что „без тебя, Григорий, я ни одного дела не решу; обо всем тебя буду спрашивать… <…> Если все люди на земле восстанут на тебя, то я не оставлю тебя, и никого не послушаюсь“. А царь, тоже поднявши руки, закричал: „Григорий! ты Христос!“»²⁴

Естественным продолжением духовной власти над царями являлось вполне «материальное» политическое влияние, которым «старец» Григорий также не упускал случая прихвастнуть.

Показывая все тому же Илиодору присланный от царицы проект какого-то манифеста, Распутин заметил: «Это Мама прислала мне проверить, хорошо ли написан или нет; прислали одобрить, и я одобрил; тогда они его обнародовали»²⁵. «Меня царским лампадником зовут, – говорил Григорий. – Лампадник маленькая шишка, а какие большие дела делает!»²⁶; «Мне ничего не стоит любого министра сместить! Кого захочу, того и поставлю!»²⁷; «Захочу, так пестрого кобеля губернатором сделаю. Вот какой Григорий Ефимович»²⁸; «Все могу!»²⁹

Упиваясь своей сверхвлиятельностью, Распутин при этом относился к институту публичной власти демонстративно скептически, будучи убежденным в том, что «власть портит душу человека… обременяет ее»³⁰. «Мне самому пока незачем чего-нибудь добиваться, – заявлял Григорий. – А вот постарше стану, меньше грешить стану, тогда уйду архиереем»³¹.

Думается, здесь не было ни притворства, ни особого внутреннего противоречия. Распутин стремился не к власти как к таковой – то есть не к отправлению неких социально значимых начальственных функций, – а к возможности беспрерывно «куражиться», не испытывая при этом никаких – ни административно-вертикальных, ни социально-горизонтальных – ограничений.

«Если попытаться выразить в словах, чего, собственно, желал Распутин, – довольно точно вывела поведенческую формулу «старца» не знавшая его лично Зинаида Гиппиус, – то выйдет приблизительно так: „Чтобы жить мне привольно, ну и, конечно, в почете. Чтобы никто мне не мог препятствовать, а чтобы я что захочу, то и делаю. А другие пусть грызут локти, на меня глядя“… В душе – или в „натуре“ – такого русского странника каждое из его простых желаний доведено до размеров гомерических и вообще ничем не ограничено»³².

«Он всегда требует к себе исключительного внимания…»

Если Распутин не был ежесекундно окружен чьим-нибудь вниманием, переходящим в восхищение или обожание, он не мог чувствовать себя нормально. Около «старца» постоянно «дежурили» несколько почитательниц: «Кто нежно щекотал его затылок, кто собирал крошки с его бороды, с благоговением их съедая. Многие допивали и доедали недопитое и недоеденное старцем. А он сидел в какой-то блаженной истоме, закрывши глаза»³³.

«Он всегда требует к себе исключительного внимания и очень мнителен»³⁴, – вспоминала о Распутине одна из его близких знакомых. И действительно, когда Распутин оказывался вне сфокусированного на нем внимания, он явно чувствовал себя не в своей тарелке. Во время проповеди епископа Гермогена, заметив, что все взоры окружающих сосредоточились на колоритной фигуре проповедника, Распутин забрался на какой-то приступок, «как-то неестественно вытянулся, положил свои грязные руки на головы впереди стоящих женщин, голову свою высоко задрал, так что борода стала почти перпендикулярно к лицу в его естественном положении, а мутными глазами он водил во все стороны и, казалось, своим взглядом он выговаривал: «Что вы слушаете Гермогена, епископа; вот посмотрите на грязного мужичка; он ваш благодетель; он возвратил вам батюшку (незадолго до этого Распутин успешно ходатайствовал перед царем за опального Илиодора. – А. К., Д. К.); он может миловать и карать ваших духовных отцов»³⁵.

Если же, несмотря на все его усилия, Распутина упорно не желали замечать, он оказывался на грани душевного срыва. Как-то раз в купе поезда, в котором находились Григорий и Илиодор, подсел некий энергичный и очень важный господин. Он показал визитную карточку председателя Государственной думы А. И. Гучкова и прибавил, что часто у того бывает. При этом знакомый председателя Госдумы и лидера партии «Союз 17 октября» (а в будущем – одного из самых яростных и непримиримых противников «распутного старца») не обратил особого внимания на активно пытавшегося вступить в разговор Григория Ефимовича, пренебрежительно назвал его «мужичком» и стал охотно беседовать с Илиодором. И тогда с Распутиным приключилось нечто невообразимое. Он страшно заволновался, заерзал на мягком диване, потом подпрыгнул, упершись руками в сиденье, влез на диван с ногами, поджал их под себя, забился в угол, засверкал яростно глазами, сбил рукой волосы на лоб, стал дергать бороду и шлепать губами: «Да, мужик! Никчемный мужик, а бываю у царей… А вот пускают, да еще кланяются!..»³⁶

Характерно, что с одинаковой силой Распутин мог обидеться на невнимание со стороны как влиятельных, так и абсолютно незнатных особ. В Царицыне он вступил в жаркую перепалку со старушкой Таракановой, у которой остановился, – из-за того, что она его не «уважила» наравне с Илиодором и Гермогеном, обнеся рукомойником: «А ведь мне цари руки моют, воду несут, полотенце, мыло… Смотри у меня. Твово чая я не буду пить. Ты меня обидела. За одними смотришь, а другого так…»³⁷

В то же время Распутин – и в собственных глазах, и объективно – не был злобным и мстительным человеком, у него напрочь отсутствовало «физиологически жгучее» стремление насолить, сделать больно обидчику, а тем более уничтожить его: «На разбойное дело – не гожусь. Не пойду на злое: у меня завсегда к человеку – жалость большая»³⁸. Добившись покаяния или извинения, Распутин тут же успокаивался. Но добиваться желаемого он мог довольно шумно и даже устрашающе. Из-за того что «московские барыньки не любят его», Распутин однажды начал что есть силы бить посуду и, по свидетельству очевидца, при этом «был страшен»: «Лоб бороздили крестообразные морщины. Глаза пылали. Было что-то дикое в лице. Казалось, всякую минуту может наступить взрыв и разразиться необузданный гнев, все сметая на своем пути». Но лишь только «барыньки» окружили его, Распутин «тут же при всех стал переодеваться. Дамы помогали ему, подавали сапоги… Он весело напевал и прищелкивал пальцами»³⁹.

Протестовал и капризничал Григорий не обязательно в форме гнева. Приревновав одну из своих знакомых, Распутин тут же потребовал чернила и бумагу, громко сетуя сквозь приступы рыданий: «Хочу все про тебя написать Франтику (то есть другой своей конфидентке – Е. Джанумовой. – А. К., Д. К.), – она поймет и пожалеет». В этом письме Распутин сообщал, что «слезы каплют», «душа стонет» и т. п.⁴⁰

Характерно, что, когда в ответ на свою бесцеремонность и наглость он встречал резкий отпор, Григорий мгновенно менялся и тут же пасовал, обнажая глубочайшую растерянность и по-женски беспомощный страх. Когда одна царицынская купчиха, которую Распутин имел неосторожность без предупреждения поцеловать, «подняла свою большую, сильную руку и со всего размаха ударила „старца“ по лицу», Григорий «опешил… побежал в переднюю», а затем и на улицу, где дожидался долгое время Илиодора, не решаясь вернуться к чаю. „Вот стерва-то, – жаловался он потом, – как она меня шарахнула“»⁴¹. В другой раз, услышав от изруганной им знакомой, что он «гадина и падаль», Распутин запустил в обидчицу тяжелым дубовым креслом, однако, увидев в ее руке пистолет, тут же завопил жалобно: «Ой! Ой! Ой! Не убей! Не согреши, подумай, вспомни. Дочку вспомни, малую свою вспомни! Пропадешь, сироту оставишь, мужа погубишь! Оставь, оставь! Спрячь! Не пугай!» Голос Распутина становился все более отрывистым и высоким, пока наконец подвергшаяся нападению женщина, к удивлению своему, не обнаружила «старца» забившимся под стол и закрывающим лицо и голову «своими пятернями»⁴².

Однако наиболее сильную реакцию, включая яркие соматовегетативные проявления, Распутин выдал в ситуации, когда его пытались шантажировать дискредитацией в глазах царя и царицы: «Пот с него… лил градом. Он не мог усидеть на месте. Потом запросился за малою нуждою. Вставал, ходил, дергался, усмехался… опять задергался, засмеялся, начал теребить и кусать бороду, сильно потеть, так что капли от пота были видны на носу и на щеках…»⁴³

Если же все складывалось удачно и Распутин оказывался в центре внимания благорасположенной по отношению к нему публики, он буквально преображался. Ненавидевший Распутина Илиодор был вынужден признать, что произносивший прощальную речь перед собравшимися на вокзале почитателями «Григорий показался мне каким-то воздушным, готовым вот-вот сняться с высокого дощатого помоста, где он стоит, улететь… Вымытые волосы его и борода, слегка развеваемые ветром, красиво метались во все стороны, как бы играя между собою и нарочно сталкиваясь. Он говорил отрывисто, твердо и звучно. Речь его дышала серьезностью и силою»⁴⁴. Умение Распутина производить впечатление на окружающих подтверждает и другой его недоброжелатель – публицист М. О. Меньшиков: «Это натурфилософ со дна народного, человек почти безграмотный, но начитанный в Писании, наслышанный, напетый церковностью, как пластинка граммофона, да, сверх того, с природным экстазом мысли. Некоторые его изречения меня удивили оригинальностью и даже глубиной. Так говорили древние оракулы или пифии в мистическом бреду: что-то вещее развертывалось из загадочных слов, что-то нелепо-мудрое»⁴⁵.

Но еще более вдохновенным и экспрессивным бывал Распутин, когда пускался в пляс. «Выпив одним духом бокал, он кинул его на пол и пошел плясать, лихо вскрикивая и гикая… Он плясал безудержно с самозабвением, в какой-то буйной стихийной радости. От топанья, гиканья, крика, звона балалаек, хруста разбитого стекла кружилось все вокруг, и туман носился за развевающейся рубашкой Р[аспутина]… Внезапно подбежав к столу, он через него на вытянутых руках поднял меня с дивана, перебросил через себя и, поставив на пол, задыхаясь, крикнул: „Пляши!“» В другой раз он «внезапно выскочил из-за стола и ударил в ладони: „Эх, барыня, сударыня… ее мать твою консисторию, а Питирима⁴⁶, сукина сына, проведем в митрополиты, ой, барыня, сударыня, мне что синод, мне что Самарин⁴⁷, я знаю сам, что скажу… Мне что собор, плевать мне на церковь, мне что патриарх, на х… его, что Питирим, мне штоб было, как сказал!..“»⁴⁸

Присутствовавший во время распутинского танца Борис Алмазов наблюдал, как «Распутин, заложив руки за пояс, неожиданно пустился в пляс… однообразно топчась на одном месте, мелко отбивая такт правой ногой». Однако после того, как выступил профессиональный танцовщик Мариинского театра Александр Орлов, «Распутин попросил музыки и снова пошел плясать, пытаясь заимствовать „па“ и „фигуры“ у Орлова. Правда, слабо, но кое-что Распутин все же уловил и долго повторял схваченное из танцев Орлова, точно стараясь его получше уловить. А окончив свое „второе выступление“, Распутин счел своим долгом похвалить Орлова: „Хорошо, хорошо танцуешь! А я-то тебя не знал! Где танцуешь?“» Но на этом танцевальная дуэль не закончилась. После того как Орлов, хотя и более сдержанно, протанцевал все свои «па» и «фигуры» на маленьком столике, Распутин выступил в третий раз и попытался не уступить профессионалу, однако свалился со столика на пол и уже на полу «еще с большим ожесточением пустился в пляс, все время дико прыгая и приседая, пристукивая каблуками и семеня носками, приговаривая: „Расходись!.. Люблю танцевать!.. Вот так, вот так“. И, обращаясь к артисту Орлову, сказал вдруг: „Выходи… На пару. Давай меряться, кто дольше…“, после чего сразу же свалился на диван от усталости»⁴⁹.

«Он актер, но не балагур…»

По признанию бывшего директора Департамента полиции С. П. Белецкого, «Гришка-провидец» был «разом и невежественным, и красноречивым, и лицемером и фанатиком, и святым и грешником, аскетом и бабником, и в каждую минуту актером»⁵⁰. Это был, по словам писателя Н. Н. Евреинова, «крайне талантливый и крайне искусный, несмотря на свою доморощенность, актер-самородок, понимавший не только сценическую ценность броского костюма «мужицкого пророка» (всех этих вышитых рубашек цвета крем, голубых и малиновых, мягких особых сапог, поясов с кистями и т. п.), но и ценность особой, подобающей „пророку“ „божественной речи“»⁵¹.

Манера речи Григория Распутина стоит того, чтобы остановиться на ней особо. Дело в том, что в 1893 году, то есть в момент своего «духовного просветления» (в возрасте двадцати четырех лет), Распутин вдруг перестал говорить простым, обыденным языком и начал «изрекать». Обыкновенно это были фразы из Писания, не связанные друг с другом, в которые вкраплялись собственные мысли. «Он говорил немного и ограничивался короткими, отрывистыми и часто даже непонятными фразами. Все должны были внимательно к нему прислушиваться, так как он был очень высокого мнения о своих словах»⁵². «Говорил он иногда непонятные фразы, не слишком заботясь об их смысле, который его поклонницы находили сами»⁵³. Распутин «разговаривал, перескакивая с одной темы на другую… Какой-нибудь эпизод из жизни, потом духовное изречение, не имеющее никакого отношения к предыдущему, и вдруг вопросы к кому-нибудь из присутствующих… Потом неожиданно уставится и скажет: „Знаю, о чем думаешь, милой…“»⁵⁴

Возникает закономерный вопрос: а не был ли Распутин сумасшедшим, то есть личностью с грубыми нарушениями всех психических процессов? Ответ на этот вопрос может быть только отрицательным, ибо в тех случаях, когда нарочито «сомнамбулическое» поведение Распутина было ему невыгодным, он мог вести интеллектуально полноценный разговор. Так, предварительно достаточно толково и «подробно узнав все, что его интересовало касательно меня, – вспоминает Ф. Юсупов, – Распутин заговорил какими-то отрывистыми, бессмысленными фразами о Боге, о братской любви… это все тот же набор слов, какой я слышал еще четыре года назад, при нашей первой встрече»⁵⁵. Касаясь нарочито нелепого языка распутинских записок и телеграмм, адресованных царям, историк М. Н. Покровский замечает: «Не может быть, чтобы „божий человек“ не умел говорить понятно по-своему, по-крестьянски, но и ему, и его поклонникам обыкновенная человеческая речь показалась бы отступлением от ритуала»⁵⁶. «…Человеку чем непонятнее – тем дороже», – пояснял сам Григорий⁵⁷.

«Своим крестьянским умом», отмечает Д. Д. Исаев, Распутин «хорошо усваивал настроение окружающих, быстро ориентировался (преимущественно на бессознательном уровне) в ситуации, постоянно играл «на зрителей», четко нашел свое место в качестве юродивого, задача которого восклицать, стенать, бормотать, проклинать или благословлять. При этом непонятность его высказываний, разорванность и нарочитая неправильность речи каждый раз шла ему на пользу, и он этим пользовался. „Сильные мира сего“ больше всего слушают себя, чем других, и в произнесенном слышат свои мысли, намерения, проецируют их на абракадабру вещуна, а тот легко перестраивает свое поведение, чутко прислушиваясь к реакции. Театральность, демонстративность, нарочитость личности, обладающей истерическими чертами характера, благоприятствует этому в полной мере»⁵⁸.

И лишь когда ситуация требовала предельно четкого и мотивированного изложения мысли – как это было, например, в 1915 году, когда на войну призвали сына Распутина, – речь «старца» моментально избавлялась от всякого налета «эзотеризма». Дмитрий Распутин, правда, в армию все равно угодил, однако отцу удалось определить его в безопасное место: на службу в санитарный поезд к императрице.

Распутин идеально чувствовал ситуацию и, в зависимости от конъюнктуры, мог играть самые разнообразные роли. Оказавшись, например, в «приличном обществе» малознакомых мужчин и женщин, Распутин вдруг «стал совсем другим»: «Держал себя во время ужина сдержанно и с большим достоинством. Много пил, но на этот раз вино не действовало на него, и говорил, как будто взвешивая каждое слово»⁵⁹. «Он был редко (то есть на редкость. – А. К., Д. К.) внимателен, осторожен, когда того хотел, и „не спадал с тона“, как говорят артисты, ни в какие моменты своего пребывания в разных обществах и обстановках»⁶⁰. По свидетельству бывшего командира корпуса жандармов П. Г. Курлова, при встрече с ним Распутин вел себя «сдержанно и не только не проявлял тени хвастовства, но ни одним словом не обмолвился о своих отношениях к царской семье»⁶¹.

С великосветской публикой, особенно с женской ее половиной, Распутин был совершенно иным. «Свободное обращение и фамильярный тон»⁶², «наглое высокомерие его речей, его циническая нравственная распущенность»⁶³, испытующее и слишком пристальное разглядывание окружающих, обращение ко всем на «ты» – весь этот агрессивно-плебейский эпатаж приносил Распутину в компании, состоящей из знатных особ, как правило, молниеносную победу. «Он вел себя в аристократических салонах с невозможным хамством… Он обращался с ними (аристократами. – А. К., Д. К.) хуже, чем с лакеями и горничными. По малейшему поводу он ругал этих аристократических дам самым непристойным образом и словами, от которых покраснели бы конюхи. Его наглость бывала неописуема. К дамам и девушкам из общества он относился самым бесцеремонным образом, и присутствие их отцов и мужей его нисколько не смущало. Его поведение возмутило бы самую отъявленную проститутку…»⁶⁴

Довольно быстро обнаружив «ахиллесову пяту» романтически славянофильствующего бомонда, до смерти напуганного революционными событиями 1905–1907 годов, Распутин «с особенною любовью… ругался и издевался над дворянством, называл их собаками и утверждал, что в жилах любого дворянина не течет ни капли русской крови»⁶⁵. Присутствуя впервые на обеде у графини С. С. Игнатьевой – хозяйки известного в Петербурге консервативного салона, женщины «неуравновешенной и ограниченной»⁶⁶ – и услышав, что она чем-то ему перечит (обсуждалась перспектива насильственной отправки Илиодора, в то время распутинского приятеля, в Минск), Распутин «приблизил свое лицо к лицу графини, поднес свой указательный палец к самому ее носу и, грозя пальцем, отрывисто, с большим волнением заговорил: „Я тобе говорю, цыть! Я, Григорий, тобе говорю, что он будет в Царицыне! Понимаешь? Много на себя не бери, ведь все же ты баба!..“»⁶⁷

Благодаря исключительному актерскому таланту Распутину удавалось довольно долго держать в обаянии даже тех людей, которые изначально старались относиться к нему критически, а с течением времени оказывались в стане его ярых и убежденных противников.

Одним из таких людей был известный православный романтик, «мистик, аскет и отшельник»⁶⁸, ректор Петербургской духовной академии архимандрит Феофан, по рекомендации которого 1 ноября 1905 года Распутин был впервые введен в императорские чертоги. Вот как накануне царский духовник мотивировал свою роковую рекомендацию: «Григорий Ефимович… крестьянин, простец. Полезно будет выслушать его, потому что его устами говорит голос русской земли. Я знаю все, в чем его упрекают. Мне известны его грехи: они бесчисленны и большей частью гнусны. Но в нем такая сила сокрушения, такая наивная вера в Божественное милосердие, что я готов был бы поручиться за его вечное спасение. После каждого раскаяния он чист, как младенец, только что вынутый из купели крещения. Бог ясно отличает его своей благодатию»⁶⁹.

Любопытно, что, когда по инициативе начавшего было «прозревать» Феофана Распутин в 1909 году был вызван на третейский суд с участием церковных авторитетов, он сумел полностью оправдаться, доказав незадачливым судьям, что «всякий христианин должен ласкать женщин», ибо «ласка – христианское чувство»⁷⁰. Трудно даже представить себе ту степень артистизма и схоластической изощренности, которая была потребна для введения в обаяние целого консилиума профессиональных моралистов, первоначально твердо намеревавшихся командировать Распутина в монастырь.

«Он актер, но не балагур»⁷¹, – признавал один из черносотенных недоброжелателей «старца» Борис Никольский.

Игра составляла смысл или, лучше сказать, стихию жизни «отца Григория» – и в этом отношении отнюдь не являлась бесшабашным карнавальным кривляньем или же банальным своекорыстным лицемерием. Распутин умел не просто «играть роль», но и полнокровно жить ею, так чтобы никто – включая его самого – не мог бы упрекнуть его в сценической фальши.

«Мне кажется, – вспоминал уже после смерти Григория его экс-покровитель, а впоследствии лютый враг епископ Гермоген, – что раньше у Распутина была искра Божия. Он обладал известной внутренней чуткостью, умел проявить участие, и, скажу откровенно, я это испытал на себе: он не раз отвечал на мои сердечные скорби. Этим он покорил меня, этим же – по крайней мере, в начале своей карьеры – покорял и других»⁷².

Осознавал ли сам Распутин себя «лицедеем»? И да и нет. Происходило своего рода слияние изображаемого Распутиным с его сущностью. Однако в момент такого вполне искреннего и органичного слияния продолжала сохраняться неуловимая грань, отделявшая и разграничивавшая внутреннее и внешнее, сущность и изображение. Постоянная игра и смена масок не происходили абсолютно бессознательно. Весьма характерен совет, который Распутин подал Николаю, озабоченному проблемой «обуздания» излишне напористого П. А. Столыпина: «Возьми одень самую простую рубашку и выдь к нему, когда он явится к тебе с особенно важным докладом». Если верить Илиодору, «царь так и сделал», заявив обескураженному премьер-министру, что «сам Бог в простоте обитает», в ответ на что П. А. Столыпин, ясно догадавшийся об источнике внезапного царского преображения, «прикусил язык и даже как-то покоробился»⁷³.

«Когда я его видел, я ощущал полную подавленность…»

Актерское искусство прежде всего было необходимо Распутину для психического воздействия на людей. И хотя он никогда не прибегал к усыплению и гипнозу в строгом смысле этого слова, сила внушения «старца» была весьма ощутимой. «Мне не раз казалось, – вспоминал Ф. Юсупов, – когда я смотрел ему в глаза, что… он одержим каким-то внутренним „беснованием“… „Бесноватость“ сообщает особую уверенность некоторым его словам и поступкам, а поэтому люди, не имеющие твердых душевных и волевых устоев, легко ему подчиняются»⁷⁴. «Сила, в нем находящаяся, – пишет Илиодор, – которую сам „старец“ называл… „электричеством“, исходит из него чрез руки, а преимущественно чрез его… глаза. Этою силою он прямо-таки покоряет себе всякую слабую впечатлительную душу»⁷⁵. «Распутин был одним из самых сильных гипнотизеров, которых я когда-нибудь встречал, – отмечает экс-министр внутренних дел А. Н. Хвостов, использующий понятие „гипнотизер“ не вполне точно, что ясно из дальнейшего. – Когда я его видел, я ощущал полную подавленность… Распутин меня давил»⁷⁶.

Существуют данные о том, что в начале 1914 года Распутин взял несколько уроков у одного из петербургских гипнотизеров, Герасима Дионисиевича Папнадато⁷⁷. Вряд ли, однако, это добавило что-либо принципиально новое в богатую и вполне устоявшуюся к тому времени палитру используемых Григорием способов суггестивного воздействия на окружающих.

Первые проявления необычайных «экстрасенсорных» талантов Григория относятся к периоду раннего детства. Тогда он – если верить рассказам его отца – являлся деревенским ветеринаром-чудотворцем и лечил «внушением» заболевшую скотину (по словам Матрены Распутиной, эти чудесные способности ее отца, правда, после смерти брата Михаила резко ослабли). Ефимий Распутин, впрочем, «считал все подобные штуки работой дьявола и, не будучи религиозным человеком, все же лишний раз крестился – вреда не будет»⁷⁸.

Сам Распутин был убежден в наличии у него особого душевного «тока». «И понял я, что во мне сила большая. Что в силе той – я не властен. Укрыть ее я не смог. <…> Господи, Спаситель мой, Ты избрал меня милостью своею аки хлебом насытил»⁷⁹.

В. Рожнов полагал, что Распутин обладал «природным даром интуитивного проникновения в психологию людей и врожденными способностями гипнотического воздействия»⁸⁰.

Здесь необходимо сделать две важные ремарки. Во-первых, правильнее все же говорить не о гипнотических а о суггестивных способностях Григория Распутина. А во-вторых, эффективными они оказывались при контакте далеко не со всеми людьми.

«Вот, мотри, я к тебе прикоснусь, что ты почувствуешь?» – обратился Григорий как-то к Илиодору. Ничего, по собственному признанию, не почувствовавший Илиодор лукаво протянул: «м-м-м-да-а!»⁸¹ Григорий возбужденно засуетился: «Вот видишь, вот видишь, голубчик; так-то и они (то есть цари. – А. К., Д. К.), но ведь я к ним прикасаюсь иначе, везде, когда бываю у них»⁸².

«Никаких признаков гипнотической силы»⁸³ не заметил в Распутине и П. Г. Курлов. Всего лишь «заученные им приемы какого-то гипнотизерства»⁸⁴ отметил сменивший П. А. Столыпина на посту председателя Совета министров В. Н. Коковцов: «Когда Р[аспутин] вошел ко мне в кабинет и сел на кресло… долго не сводил их (глаз. – А. К., Д. К.) с меня… Затем он резко закинул голову кверху и стал рассматривать потолок, обводя его по всему карнизу, потом потупил голову и стал упорно смотреть на пол и все время молчал. Мне показалось, что мы бесконечно долго сидим в таком бессмысленном положении, и я наконец обратился к Р[аспутину], сказавши ему: „Вот Вы хотели меня видеть, что же именно хотели Вы сказать мне. Ведь так можно просидеть и до утра“. …Распутин как-то глупо, делано, полуидиотски осклабился, пробормотал: „Я так, я ничего, вот просто смотрю, какая высокая комната…“»⁸⁵

Но вот что пишут безусловно психически сильные, однако не столь эмоционально упругие, как В. Н. Коковцов, очевидцы. П. А. Столыпин: Распутин «бегал по мне своими белесоватыми глазами… произносил какие-то загадочные и бессвязные изречения из Священного Писания, как-то необычайно водил руками, и я чувствовал, что во мне пробуждается непреодолимое отвращение… Но я понимал, что в этом человеке большая сила гипноза и что он на меня производит довольно сильное, правда отталкивающее, но все же моральное впечатление»⁸⁶. М. В. Родзянко: Распутин «повернулся ко мне лицом и начал бегать по мне глазами: сначала по лицу, потом в области сердца, а потом опять взглянул мне в глаза. Так продолжалось несколько мгновений. Лично я совершенно не подвержен действию гипноза, испытал это много раз, но здесь я встретил непонятную мне силу огромного действия»⁸⁷.

При этом сам Распутин обладал чрезвычайно сильной волей – «какою-то внутренней силою»⁸⁸, и знавшие его близкие люди отмечали полную бессмысленность любых попыток влиять на Распутина, которые «только его озлобляли»⁸⁹.

Умение психологически воздействовать на людей сочеталось у Распутина с тончайшей интуицией, позволявшей ему подчас выступать в роли «пророка», причем не только в отношении себя (для истероида, постоянно озабоченного собственной персоной, последнее является скорее нормой, нежели «чудесным даром»). По рассказам очевидцев, в Киеве, за день до убийства П. А. Столыпина, Распутин, глядя на проезжавший экипаж премьер-министра, «вдруг затрясся весь… „Смерть за ним!.. Смерть за ним едет!.. За Петром… за ним…“»⁹⁰. Оказавшись незадолго до революции со своими поклонницами возле Петропавловской крепости, Распутин, как потом рассказывали, произнес: «Я вижу много замученных трупов; не отдельных людей, а толпы; я вижу тучи трупов, среди них несколько великих князей и сотни графов. Нева будет красна от крови»⁹¹.

Присущие отцу «способности предсказателя и ясновидящего» его дочь Матрена называет «самыми странными и непонятными для окружающих»⁹². Зачастую эти откровения проявлялись в форме настоящего чуда. Так, если верить Феофану, однажды у себя в Покровском «Григорий встал из-за стола, помолился и твердо произнес: „три месяца, до самого Покрова, не будет дождя“… Так и случилось»⁹³.

«Не печалься, твой сын будет жить»

Суггестивные таланты Григория Распутина оказывались незаменимы при исполнении им обязательной для божьего человека роли чудо-лекаря, исцеляющего недуги посредством психологического внушения.

«Со мной был раз случай, – вспоминала Л. В. Головина, – распух язык, не понимали, что такое, опасались, что без операции не обойдется. А Гр. Еф. сказал: „пройдет!“ – дал маслица от Иоанна Тобольского, и подумайте, правда, прошло, нарыв прорвался сам»⁹⁴.

Сына А. Симановича, страдавшего эпилептиформными припадками, после которых временами развивался левосторонний паралич, Распутин вылечил так: «Вышел к нему из своей комнаты, сел против него в кресло, опустил на его плечи свои руки, направил свой взгляд ему твердо в глаза и сильно затрясся. Дрожь постепенно ослабевала, и Распутин успокоился. Потом он вскочил и крикнул на него: „Пошел, мальчишка! Ступай домой, иначе я тебя выпорю“. Мальчик вскочил, засмеялся и побежал домой»⁹⁵. Самого А. Симановича, как он утверждал, Распутин «закодировал» от азартной игры в карты, разлив вино в два стакана и затем перемешав его, после чего «мы должны были его одновременно выпить»⁹⁶.

В полной мере свой суггестивно-целебный дар «отец Григорий» использовал и при лечении впечатлительного царевича Алексея.

Звонок Распутину. У наследника болит ухо, и он не может уснуть. «Старец» берет трубку: «Ты что, Алешенька, полуношничаешь? Болит? Ничего не болит. Иди сейчас ложись. Ушко не болит. Не болит, говорю тебе. Спи, спи сейчас. Спи, говорю тебе. Слышишь? Спи»⁹⁷. Через пятнадцать минут позвонили и сообщили, что у Алеши ухо не болит и он спокойно уснул.

В 1907 году, вызванный к погибающему от гемофилии наследнику, Распутин сумел остановить кровотечение, не прикасаясь к больному, а лишь читая молитву возле него. «Возможно… – писал британский генетик Халдейн, – что гипнозом или подобным методом он был способен вызывать сужение небольших артерий. Последние находились под контролем нервной системы, и, хотя они обычно не контролируются сознанием, их сужение могло быть вызвано в организме гипнотизируемого субъекта»⁹⁸. Позднее врачами было установлено, что, если использовать гипноз или даже просто отвлекать внимание обеспокоенного своим состоянием больного на какие-либо иные события, удается значительно уменьшить кровотечение даже при проведении больным гемофилией хирургических операций.

Известно также, что психологическое состояние больного гемофилией является своего рода производной от душевного состояния его близких. Иными словами, больному гемофилией можно до известной степени внушить улучшение состояния и тем самым помочь преодолеть кризис. В этой связи очень важным оказывалось умение Распутина позитивно воздействовать на людей, находящихся в состоянии стресса: «Он обладал проницательностью и особым обаянием, или харизмой, а его присутствие имело успокаивающее действие на людей»⁹⁹.

Один из самых известных случаев такого рода – исцеление Алексея от страшного приступа гемофилии в октябре 1912 года в Спале (недалеко от Варшавы) посредством одной лишь успокоительной телеграммы, полученной от Григория Ефимовича, который находился в тот момент за тысячи километров от пациента. В первый же день болезни температура у царевича поднялась до 39,4 градуса, пульс участился до ста сорока четырех ударов в минуту. С 10 октября царская семья и вся Россия стали готовиться к смерти наследника. 11 октября для возможной отсылки в Петербург был подготовлен бюллетень, в котором сообщалось о кончине Алексея. И тогда А. Вырубова послала телеграмму Г. Распутину в далекую Покровскую слободу. На следующее утро бледная, похудевшая Александра Федоровна улыбалась: «Врачи не констатируют еще никакого улучшения, но лично я уже не беспокоюсь. Я получила сегодня ночью телеграмму от отца Григория, которая меня совершенно успокоила». Телеграмма гласила: «Бог воззрил на твои слезы и внял твоим молитвам. Не печалься. Твой сын будет жить». Алексей вскоре поправился¹⁰⁰.

В начале 1916 года государь неожиданно вернулся с наследником из Ставки, потому что у Алексея началось неудержимое носовое кровотечение. Усилия приват-доцента В. Н. Деревенко и профессора С. П. Федорова, несмотря на своевременно принятые ими меры, казались безрезультатными. «Императрица стояла на коленях около кровати, ломая себе голову, что дальше делать… Он (Распутин. – А. К., Д. К.), подойдя к кровати, перекрестил наследника, сказав родителям, что серьезного ничего нет и им нечего беспокоиться, повернулся и ушел. Кровотечение прекратилось… Доктора говорили, что они совершенно не понимают, как это произошло. Но это – факт»¹⁰¹.

Стоит, вероятно, предположить: в некоторых случаях улучшение состояния Алексея наступало вне зависимости от действий «отца Григория». Известно, что при гемофилии в результате потери крови и общего истощения организма (астенизации) артериальное давление снижается, вследствие чего кровотечение останавливается само собой. Это случается внезапно, когда кризис достигает наивысшей точки, и улучшение становится сразу же заметным.

В истории сотворенных Григорием Распутиным «чудес исцеления» особое место занимают случаи, когда лечебный эффект достигался без какого бы то ни было контакта «старца» с пациентом или его ближайшим окружением. Необходимо сразу оговориться, что современный уровень научных знаний не позволяет прокомментировать их сколько-нибудь убедительно. В силу этого мы вправе допустить, что речь идет о случайном совпадении фактов либо их тенденциозном ретроспективном истолковании. Возможно, однако, что дальнейшее изучение человеческой психики даст экстрасенсорному феномену более точное объяснение.

Однажды заболевшему черногорскому князю приснился какой-то мужичок, который сказал: «Будь здоров. Через три дня поедешь». Так и случилось. Дочь князя прислала ему портрет Распутина, и князь подтвердил, что видел во сне именно этого мужичка. По утверждениям же самого Распутина, он «горячо молился об его (князя. – А. К., Д. К.) здоровье Богу»¹⁰².

Елена Джанумова рассказывает, как Распутин спас ее племянницу, умиравшую в Киеве: «Он взял меня за руку и повел в спальню… Я ему все рассказала и прибавила, что сегодня же должна уехать. Тут произошло что-то такое странное, что я никак объяснить не могу… Он взял меня за руку. Лицо у него изменилось, стало как у мертвеца, желтое, восковое и неподвижное, до ужаса. Глаза закатились совсем, видны были только одни белки. Он резко рванул меня за руку и сказал глухо: „Она не умрет, она не умрет, она не умрет“. Потом выпустил руку, лицо приняло прежнюю окраску. И продолжал начатый разговор, как будто ничего не было. <…> Я собиралась вечером выехать в Киев, но получила телеграмму: „Алисе лучше, температура упала…“»¹⁰³

«У него идейных побуждений не существовало…»

Вся психологическая мощь Григория Распутина и все его многочисленные таланты были, однако, нацелены не на то, чтобы реализовать какую-то социально значимую повестку дня, а лишь на то, чтобы очутиться в центре внимания окружающих, заставить их самозабвенно вращаться вокруг солнцеподобного «старца» и восхищенно светить его отраженным светом. Реализация этого базового стремления и являлась истинной распутинской «программой».

Несмотря на то что у Распутина имелась наготове вполне самобытная и не лишенная стройности система взглядов, его вряд ли можно было назвать «принципиальным» или «идейно самоотверженным» человеком. Идеи и принципы интересовали Распутина лишь постольку, поскольку являлись его «слугами», а отнюдь не «господами».

«У него идейных побуждений не существовало, – отмечает С. П. Белецкий, хорошо знавший Распутина, – и… к каждому делу он подходил с точки зрения личных интересов своих и Вырубовой»¹⁰⁴, главной своей покровительницы.

Люди как таковые Распутина также не занимали, он смотрел на них только с точки зрения той пользы, которую он мог извлечь из общения с ними в личных для себя интересах. Помогая кому-нибудь, он затем стремился поработить того, «кому он был полезен», а на уступки шел лишь в тех случаях, «когда это отвечало его интересам»¹⁰⁵, главным среди которых, напомним, оставалось возвеличивание всеми доступными способами собственного «я».

Деньги, подобно идеям и людям, представляли для Распутина ценность не сами по себе, но лишь постольку, поскольку помогали ему успешно реализовывать эгоцентрическую программу, являясь в первую очередь средством «куража» и «обретения почета», а отнюдь не накопления массы материальных ценностей.

Вопреки утверждению секретаря Распутина Арона Симановича о якобы оставленном его патроном трехсоттысячном состоянии, «официально доказано, что после смерти Распутина в его квартире не было найдено ни копейки, не было никаких денег и в банках»¹⁰⁶. Сам Григорий «всегда говорил о своих дырявых руках, не умеющих держать денег»¹⁰⁷. По свидетельству А. А. Вырубовой, «вообще деньги в его жизни не играли роли: если ему давали, он сразу же их раздавал»¹⁰⁸. Распутин действительно занимался благотворительностью, однако в последние годы жизни куда больше тратил на кутежи.

В то же время крестьянская закваска отчасти брала свое: в Покровской слободе был выстроен «прекрасный дом с богатой обстановкой»¹⁰⁹.

Будучи человеком самоупоенным и напористым, Распутин (и это также очень характерно для истероида вообще, а истероидного психопата в особенности) сам себе казался тихим, скромным, робким, неуверенным, отзывчивым, благочестивым. О своем детстве вспоминал так: «В 15 лет… в летнюю пору, когда солнышко тепло грело, а птицы пели райские песни, я ходил по дорожке и не смел идти по середине ее… Я мечтал о Боге… Душа моя рвалась вдаль… Не раз, мечтая так, я плакал… постарше с товарищами подолгу беседовал о Боге, о природе, о птицах… Я верил в хорошее, в доброе, и на селе меня любили, ласкали… и часто сиживал я со стариками, слушая их рассказы о житии святых… И потом, когда жизнь коснулась, дотронулась до меня, я бежал куда-нибудь в угол и тайно молился…»¹¹⁰ И, даже став всесильным временщиком, щеголяя в собольих шубах и ведя разгульный образ жизни, Распутин продолжал культивировать христианско-аскетический образ, вероятно искренне полагая, что вполне ему соответствует: «Всегда нужно себя в одежде унижать» и «не нужно выказывать себя»¹¹¹. «Ах, пчелка, – элегически-смиренно вздыхал Григорий, подчеркнуто равнодушно сообщив перед этим собеседнице, что цветы ему преподнесла императрица, – чем гордиться-то, все одно, все прах и тлен – помирать-то все одинаково будем, што царь, што ты, што я»¹¹².

Сентенции такого рода, разумеется, ничуть не мешали Распутину считать себя человеком исключительным – посланником Бога, «избранником Божиим»¹¹³. «Да разве можно зарывать талант в землю? Разве можно?»¹¹⁴ – искренне возмущался он в ответ на попытки Феофана пресечь телесно-ориентированную лечебную практику Распутина.

«Хошь покажу?»

Пожалуй, самым популярным сюжетом мировой распутинианы стал миф о феерических сексуальных способностях и причудах неграмотного мужика «с сумасшедшими глазами и могучей мужской силой»¹¹⁵. «Ничем не ограниченные половые излишества» «старца» и его «садизм»¹¹⁶, «грубая чувственность, животное, звериное сладострастие»¹¹⁷ стали притчей во языцех русской публицистики начала XX столетия, прочно закрепившей за Григорием позорные по тем временем звания «эротомана» и «полового психопата». «Распутин представлял собой человека, который делал себе карьеру в жизни исключительно своей половой аномалией, тем, что врачи называют приапизмом»¹¹⁸, – безапелляционно и без каких бы то ни было медицинских оснований поставил диагноз «старцу» известный литератор правого толка Григорий Бостунич.

Научные термины и нравственные вердикты, посредством которых в дальнейшем характеризовалась поведенческо-половая ипостась «отца Григория», неоднократно корректировались. Неизменным, однако, по сей день остается главное: признание Григория Распутина едва ли не универсальным для всех времен и народов символом ничем не одолимой гиперсексуальности¹¹⁹. В действительности эротический облик «отца Григория» был не таким, каким по сей день продолжает воспроизводиться мировой масскультурной индустрией: Распутин отнюдь не был той «величайшей русской любовной машиной», о которой ритмично поведали миру очаровательные мулатки из «Бони M».

Если вдуматься, ничего удивительного в этом нет: типичные истероиды, как правило, отличаются сравнительно невысокими сексуальными возможностями. Возникает, однако, неизбежный вопрос: как быть с многочисленными свидетельствами очевидцев, согласно которым сексуальное общение составляло едва ли не главную жизненную потребность Григория Распутина? Разобраться в этой загадке тем важнее, что именно эротическая тема сыграла ключевую роль как в восхождении «отца Григория» к вершинам власти, так и в его гибели.

Детальный анализ сохранившихся свидетельств не оставляет сомнений: реальный Григорий Распутин был человеком с резко сниженной сексуальной потенцией, вся модель поведения которого была построена так, чтобы психологически преодолеть этот изъян, тем более нетерпимый для истероида, жаждущего тотальной и немедленной любви к себе со стороны всех и вся.

При этом Распутин стремился не к тому, чтобы просто компенсировать – то есть скрыть, затушевать – этот свой недостаток, но к тому, чтобы «вышибить клин клином», или, выражаясь языком медицинской психологии, «гиперкомпенсироваться».

Вместо того чтобы, учитывая свою половую недостаточность, по возможности предельно дозировать физическую близость с женщинами, Григорий стремился к их тотальному завоеванию и довел это дело до поистине индустриальных масштабов, обратив свой, казалось бы, фатальный психофизический изъян в мощнейшее орудие половой экспансии.

О том, что технология сексуальной конкисты «отца Григория» была в высшей степени своеобразна и не соответствовала «интимным стандартам» начала XX века, свидетельствует одна из его поклонниц, по свидетельству В. В. Шульгина, признавшая Распутина совершенно особенным человеком, который дает женщине «такие ощущения… что все наши мужчины ничего не стоят»¹²⁰.

Проще всего, конечно, предположить, что Григорий Распутин в самом деле был «половым гигантом». Однако, если вдуматься в смысл цитированного признания, нельзя не заметить, что речь в нем идет не о «количественной» стороне дела, а об умении Распутина дарить женщинам ощущения, принципиально иные по качеству.

Пожалуй, первым, кто обратил внимание на то, что erection and penetration отнюдь не составляли основу отношений Распутина с подавляющим большинством его обожательниц, был Илиодор. Собравший на Распутина обширное «сексуальное досье», он разделил всех соблазненных «старцем» дам на четыре категории. К первой относились те, кого Распутин только целовал и водил мыться в баню, ко второй – те, с кем он «радел», к третьей – те, из кого «изгонял беса», и лишь к четвертой – те, с кем, по мнению Илиодора, Распутин совершал грех плотского соития.

Представительниц первой – банно-поцелуйной – категории насчитывалось «сотни… А в монастырях женских, куда вообще старец Григорий любил заглядывать, их не перечтешь»¹²¹. Именно они, как правило, становились «жертвами» внезапных и недолгих эротических атак со стороны «старца».

Сценарий «сексуальных нападений» Распутина на женщин в этих случаях (то есть когда речь изначально не шла о «радении» или «изгнании беса») всегда был одним и тем же: словесные домогательства, поцелуи, хаотичные прикосновения к интимным частям женского тела, срывание одежды, а в итоге… холодный «монашеский поцелуй» и страстная совместная молитва. Практически все «жертвы», оставившие воспоминания, с удивлением констатируют легкость, с которой Распутин был готов в любой момент – особенно если женщина начинала сопротивляться – прекратить свое, казалось бы, безудержное наступление и вообще перевести разговор на другую тему.

Распутин «сел напротив, поставив мои ноги себе меж колен, и, наклонясь, спросил: «Ах ты, моя дусенька, пчелка ты медова. Полюби меня. Перво дело в жизни любовь, понимаешь?»; «…ты об этом не думай (он бесстыдным жестом показывал о чем), все одно сгниет, што целка, што не целка…»; «…хушь разочек бы дала…»¹²² Однако стоило объекту вожделения осерчать и двинуться к выходу, «выбежавший за мной вслед Р[аспутин] молча снял с вешалки мою шубку и, помогая мне одеться, сказал ласково: „Не пужайся, пчелка, не трону больше, пошутил на прощаньице…“»¹²³

«Раскрасневшееся лицо Р[аспутина] с узкими, то выглядывающими, то прячущимися глазами надвинулось на меня, подмигивая и подплясывая, как колдун лесной сказки, он шептал сладострастно расширившимся ртом: „Хошь покажу?“ Кто-то страшный, беспощадный глядел на меня из глубины этих почти совсем скрывшихся зрачков. А потом вдруг глаза раскрылись, морщины расправились, и, взглянув на меня ласковым взглядом странников, он тихо спросил: „Ты што так на меня глядишь, пчелка?“ – и, наклонившись, поцеловал холодным монашеским ликованьем»¹²⁴.

В другой раз он «дошел до бешенства… Озверелое лицо надвинулось, оно стало какое-то плоское, мокрые волосы, точно шерсть, космами облепили его, и глаза, узкие, горящие, казались через них стеклянными… Молча отбиваясь, я решила наконец прибегнуть к приему самозащиты и, вырвавшись, отступила к стене, думая, что он кинется опять. Но он, шатаясь, медленно шагнул ко мне и, прохрипев: идем помолимся! – схватил за плечо… стал бить земные поклоны, сначала молча, потом приговаривая… Он был бледен, пот ручьями лился по его лицу, но дышал он совершенно спокойно и глаза смотрели тихо и ласково – глаза серого сибирского странника… и он поцеловал бесстрастным монашеским ликованьем»¹²⁵.

«Он захлопнул дверь и пошел на меня, как-то хищно растопырив руки… Глаза его уже не сияли вдохновенно, а плотоядно замаслились. Ко мне с полубезумной-полупохотливой улыбкой приближался охваченный желанием скот-самец, не привыкший к отказу. „Моя любовь, радость моя“, – шептал он, вряд ли сознавая, что говорит… Я стояла равнодушная, спокойная, с серьезным лицом. И когда он подошел вплотную и обнял меня, я не сопротивлялась… Он озверел бы…»¹²⁶ Казалось бы, «скот-самец» достиг своей цели – и что же? «„Гнушаешься? Не понравился?“ <…> Он высоко поднял скрюченные руки. <…> Удара не последовало. Я открыла глаза. Распутин сидел на диване, тяжело дыша, весь обмякший, как-то по-бабьи причитая: „Укротила, укротила мою плоть, неистовая мудрая…“ Потом он вдруг вскочил с дивана и на четвереньках, словно зверь, подбежал ко мне, схватил подол моего платья и дернул. Я вскрикнула… Он поднес подол к губам, стоя на четвереньках, как побитая собака, смотрел на меня снизу. Потом встал, тряхнул головой, взял меня за руку и быстро вывел в столовую»¹²⁷.

«В глазах его замелькали буйные, темные огоньки, а дыхание стало хрипло, все ближе наклоняясь, он сначала гладил, потом стал комкать грудь. Я встала: „Мне пора“. Распутин отпустил»¹²⁸.

«„Так зачем же ты, паскуда, заманивала меня к себе и зазывала, когда тела моего ублажить не можешь?“ – закричал он как-то на одну из своих знакомых, на что последовал резкий ответ: „Тебя никто не звал, и сиди смирно, если попал в приличную компанию“. <…> Распутин тряхнул головой и взялся за стакан. „Сладу нет, – как-то под нос себе прошептал он и залпом осушил стакан…“»¹²⁹

«Он мало слушал мою просьбу, а стал хватать руками за лицо, потом за груди и говорит: „Поцелуй меня, я тебя полюбил“. А потом написал какую-то записку и снова стал приставать: поцелуй, поцелуй, я тебя полюбил. Этой записки не дал, сказав, что „я на тебя сердит, приди завтра…“»¹³⁰

«Видно было, что его страсть достигла наивысшего напряжения…» Получив отпор, «он нахмурился и стал нервно ходить по комнате. Лицо стало хищное, глаза злые и горящие… Я невольно отвела глаза и вне себя крикнула… „Не сердись, Франтик, я это нарочно, хотел испытать, любишь ли ты меня…“»¹³¹

Когда обстановка к тому располагала, Распутин заранее подготовлял женщину к необычности форм своей сексуальной экспансии. «„Да ты знаешь ли, в чем жизнь-то? в ласке она, а только ласкать-то надо по-иному, не так, как эти ерники-то ваши, понимаешь? Они ласкают для свово тела, а я вполовину и для духа, великая тут сила. И знаешь, што я тебе скажу: со всеми я одинаково ласков, понимаешь?.. Только тут много таких, которы повсюду липнут и везде клянчат, ох и много их!..“ – „Ну а им что вы даете?“ <…> „Ну подумай сама: коли я скажу: я им и то и то дать могу, а на деле выйдет ни… во мне нет. Тогда я и выйду обманщик и плут. Ты думаешь, мало дело – ласка не куплена? Это, думаешь, всем дается? Да друга какая за таку ласку што хошь сделат, понимаешь? Душу всю свою отдаст… пойди поговей и приходи ко мне чистенька… Ты мою ласку еще не знаешь, ты пусти, заместо того штоб рассуждать-то, а там сама увидишь, што получишь!.. Ты думаешь, може: я так со всеми и живу, кои ко мне ходят? Да вот, хошь знать: с осени не более четырнадцати баб было, которых…“»¹³² Однако даже по поводу этих четырнадцати у В. А. Жуковской, узнавшей со временем старца поближе, возникли серьезные сомнения: «…А что, если это и была та ласка, о которой он говорил: „Я только вполовину и для духа“, – и которой он ласкал Лохтину?¹³³ Ведь не все же относились равнодушно к нему?.. А если он с Лохтиной и поступал так: доведя ее до исступления, ставил на молитву? А может быть, и царицу так же? Я вспомнила жадную ненасытную страсть, прорывавшуюся во всех исступленных ласках Лохтиной, – такою может быть только всегда подогреваемая и никогда не удовлетворяемая страсть»¹³⁴.

Представительниц второй группы (тех, с кем Григорий «радел») также было довольно много. Традиционный сценарий распутинского «радения» выглядел (со слов двадцативосьмилетней послушницы Ксении, исповедовавшейся в июле 1911 года Илиодору) следующим образом: «Григорий приказал мне раздеть его. Я раздела. Потом приказал раздеваться самой: я разделась. Он лег на приготовленную кровать и говорит: „ну, милка, ложись со мной“. Я… повиновалась… легла около него. <…> Он начал меня целовать, так целовал, что на моем лице не осталось ни одной точки, старцем не поцелованной. Целовал меня, как говорится, взасос, так что я еле-еле не задыхалась. Я не вытерпела и закричала: „Григорий Ефимович, что вы со мною, бедною, делаете?!“ – „Ничего, ничего, лежи и молчи…“ Я у него спрашиваю: „брат Григорий! То, что вы со мною делаете, и батюшка мой Илиодор знает?“ – „Знает, знает!“ – отвечал Григорий. <…> „И владыка Гермоген об этом знает?“ – „Ну а то как же, знает, все знает. Не смущайся!“ – „И царь-батюшка и царица-матушка об этом знают?“ – „Фу, да они-то больше всех знают; я и с ними то же делаю, что и с тобою; пойми это, голубушка!“ <…> Мучил меня он четыре часа. Потом пошла домой»¹³⁵.

Ясно, что если бы в данном случае речь шла о полноценном сексуальном соитии, то «успокоительная» ремарка Распутина насчет того, что он и с царями, включая Николая II, делает «то же самое», выглядела бы по меньшей мере нелепо и уж во всяком случае должна была бы сопровождаться соответствующими комментариями мемуаристки, чего в действительности не произошло. Примечательно также и то, что посвященный во все детали этой истории Илиодор не отнес данный случай к четвертой – «греховно-плотской» – категории.

Странной в этой связи выглядит профессиональная небрежность А. Н. Боханова, который, анализируя этот рассказ послушницы Ксении, вначале сообщает о том, что Илиодор якобы отнес его к четвертой категории, а затем торжественно уличает иеромонаха-расстригу во «лжи»¹³⁶.

Некоторые из распутинских поклонниц попадали в группу «радеющих» после того, как «старец» успешно изгонял из них «беса», то есть перемещались во «вторую группу» из «третьей». Вероятно, к таковым относилась месяцами проживающая у Распутина крестьянка Городецкого уезда Могилевской губернии сестра милосердия поезда имени Александры Федоровны Акилина (Акулина) Никитична Лаптинская, бывшая послушница Охтайского монастыря. Пришедший как-то в монастырь на богомолье «старец Григорий излечил ее от истерических припадков, выражавшихся в «бесновании» перед распятием Спасителя. После этого, с согласия настоятельницы монастыря, эта «хитрая и расчетливая женщина, взимавшая мзду с посетителей Распутина и игравшая роль его секретарши»¹³⁷, стала верной слугой старца, параллельно занимаясь с ним «эротическими упражнениями»¹³⁸, которые вследствие отсутствия штор делались иногда достоянием улицы.

Далеко не всем представительницам третьей – «бесноватой» – группы, однако, выпадало счастье побыть наедине с «отцом Григорием» более одного раза. Распутин относился к этому типу контактов с женщинами не столько как к развлечению, сколько как к тяжелой и ответственной – но в то же время благодарной и интересной – работе. Однажды Илиодору довелось наблюдать, как Распутин «изгонял беса» из богатой, кустодиевского типа пятидесятипятилетней царицынской купчихи. Место для изгнания беса искали долго, пока Распутин не увидал маленькую комнату, в которой помещалась лишь одна большая кровать. «Повели туда „больную“. Она начала трястись и мычать. Вошел в ту комнату и „старец“, закрывши за собой двери… В комнате поднялась страшная возня. Тянулась она долго». Илиодор начал нервничать и, как сам пишет, «не вытерпел, заглянул в дверь сквозь стекло и увидел такую картину, что, крайне смущенный, прямо-таки отскочил от дверей. Минут через пять вышел из „кабинета“ и „старец“. Вид его был ужасно усталый, он тяжело дышал. „Ну, брат, вот бес так бес. Фу, какой большой. Во как я уморился! Мотри, вся сорочка мокрая! Устал, заснула и она…“ Когда „старец“ это говорил, несчастный муж плакал». Но вот что пишет Илиодор в заключение: «В этот раз я Григорию поверил. О его же приемах при лечении просто размышлял, что так надо»¹³⁹.

Итак, то, что увидал Илиодор через дверное стекло, телесным совокуплением не являлось, иначе историю с царицынской купчихой он отнес бы к соответствующему – четвертому – разряду распутинских прегрешений. Остается предположить, что, как и в случае с девицей Ксенией, Распутин ограничивался любовными ласками в весьма широком диапазоне, включая «самые невероятные» (по терминологии Илиодора) их формы.

В исключительных по интенсивности и разнообразию форм ласках, представлявших собой, вероятно, разновидность того, что ныне именуется «эротическим массажем», и крылся секрет тех «особенных ощущений», которыми одаривал Распутин своих поклонниц и пациенток. Характерно, что сам Григорий неизменно настаивал на том, что лечил женщин именно «лаской», а не телесным совокуплением: «Вон которые ерники брешут, што я с царицей живу, а того, лешии, не знают, што ласки-то много поболе этого есть (он сделал жест)». <…> «Да ты сама, – риторически вопрошал Распутин одну из своих поклонниц, – хошь поразмысли про царицу?.. На черта ей мой … она этого добра сколько хочет может взять. А вот не верит она им, золотопупым, а мне верит и ласку мою любит. <…> Ласка моя не покупана? Ласку мою ни с чьей не сменишь, такой они не знали и не увидят боле, понимаешь, душка?»¹⁴⁰

«Только две женщины в мире украли мое сердце…»

Любой ценой убеждая женщин физически ему отдаться и даруя им «ни с чем не сравнимые» эротические ощущения, Распутин решал две важные для себя задачи.

Во-первых, таким образом ему удавалось прочно удерживать в орбите своего влияния значительное число сексуально напряженных женщин, в том числе, вероятно, своих главных покровительниц – Александру Федоровну и Анну Вырубову. Причем в данном случае не играло роли то обстоятельство, что «отец Григорий» по своему облику и манерам совсем не походил на традиционного «великосветского льва»: Вырубова, например, отмечала (впрочем, в весьма специфических условиях допроса на заседании Чрезвычайной следственной комиссии), что Распутин «был стар и очень такой неаппетитный»¹⁴¹. В. М. Бехтерев еще в марте 1917 года высказал мысль о наличии у Распутина «полового гипнотизма»¹⁴². Данный диагноз отсутствует в системе современных научных терминов, однако, как можно понять, посредством него известный петербургский психиатр обозначил способность Распутина производить неизгладимое – «гипнотическое» – впечатление на экзальтированных дам.

Во-вторых, как считает Д. Д. Исаев, на фоне сниженного сексуального компонента либидо, отвечающего за осуществление собственно сексуального поведения (эрекцию, семяизвержение, проведение полового акта, его продолжительность и частоту), то есть так называемую потентность, у него наблюдалось выраженное компенсаторное расторможение эротического компонента либидо: «При невозможности осуществить сексуальную близость наблюдался диффузный эротизм, безграничное расширение влечения на многих женщин. Неудовлетворяемая потребность любить и быть любимым толкала его на поиски замещения традиционных форм сексуальной активности. В результате этого эротические ласки практически превращались в единственно возможную форму активности, могли проводиться часами, до полного изнеможения обоих партнеров. Потребность „видеть, трогать и обсуждать, и чем больше, тем лучше“ – вот суть и содержание сексуальности Распутина»¹⁴³.

«Любовь глазами» была одним из излюбленных занятий «старца». «Когда мы с ним шли по Лаврскому парку, – вспоминал Илиодор, – то Григорий не пропускал ни одной дамы, чтобы не пронизать ее своим упорным, настойчивым взглядом. Когда с ним поравнялась какая-то довольно красивая женщина, Григорий сказал: „Вот баба так баба, должно, к какому-нибудь монаху идет в постельку“. Распутин, «как я наблюдал, нигде не молился… Он все бегал, ловил женщин, девушек и давал им наставления»¹⁴⁴.

Потребность в дополнительной стимуляции невысокого уровня сексуальности приводила к тому, что у Распутина, помимо эротических игр и разглядывания женщин, своеобразными суррогатами полового удовлетворения выступали самозабвенный танец (речь о котором шла выше), а также комплекс садомазохистических переживаний с обязательным эротическим компонентом.

Так, при омовении своих ног Григорий Ефимович любил, в частности, заставить окружающих его женщин раздеть себя и самим раздеться догола, дабы «их смирить… унизить»¹⁴⁵. После одного из совместных со своими ученицами посещений бани Распутин так объяснил свои действия: «Гордыню принижал. Великий грех гордыня. Пусть не думают, что они лучше других»¹⁴⁶; «Вот они придут ко мне в Покровское в золоте, в брильянтах, в шелковых платьях с долгими хвостами, гордыя, заносчивыя, а я, вот, штобы смирить их, и поведу их голых в баню. А оттуда-то они выходят совсем иными»¹⁴⁷; «…может ли быть больше унижения для женщины, когда она, будучи сама обнаженной до полной наготы, моет ноги голому мужчине»¹⁴⁸.

Гордыню Вырубовой Распутин усмирял тем, что привозил к ней в гости проституток, кухарок и посудомоек, заставляя хозяйку прислуживать. По праздникам он любил особо тщательно смазывать свои сапоги дегтем, чтобы приходящие с поздравлениями «валяющиеся у его ног элегантные дамы побольше бы испачкали свои шелковые платья»; «…дамы целовали его испачканные едой руки и не гнушались его черных ногтей. Не употребляя столовых приборов, он за столом руками распределял среди своих поклонниц куски пищи, и те старались уверить его, что они это считают каким-то блаженством»¹⁴⁹.

«Распутин, сидя за столом, случайно обмазал свой палец вареньем и тотчас же поднес его к губам сидевшей возле него знатной дамы со словами:

– Графинюшка, унизься, слижь… слижь!.. – после чего эта жалкая графинюшка, сидевшая за чайным столом, при всех стала тщательно обсасывать его грязный палец»¹⁵⁰.

Когда же для повышения сексуального тонуса Распутину требовался более сильный садистический допинг, в ход шло легкое рукоприкладство. Например, в Казани он как-то раз, пьяный, вышел из публичного дома, бичуя поясом бежавшую перед ним голую девицу и прогнал ее по всей Дегтярной улице¹⁵¹. В изложении Илиодора этот эпизод – со ссылкой на волынского епископа Антония – предстает как рассказ о том, что Григорий «в Казани на бабе ездил»¹⁵².

В то же время он мог подвергать истязаниям и себя самого: в жаркие дни вдруг налагал на себя пост, «не пил квасу», «хлеба кушал малость, а оводов и комаров от себя не отгонял»¹⁵³.

То, что при явной затрудненности нормальной, полноценной реализации полового влечения Распутин все же не был абсолютным импотентом, подтверждается прежде всего фактом наличия у него детей. И все же, составляя пресловутый «список № 4», Илиодор не смог привести, по сути, ни одного стопроцентно убедительного примера телесного совокупления Распутина с женщинами. И это притом, что Илиодор подолгу общался, даже жил вместе со «старцем» и мог круглые сутки наблюдать за ним. Довольствуясь лишь слухами, Илиодор сумел насчитать всего двенадцать «жертв» плотского совокупления. При этом в списке оказались заведомо неправдоподобные фигуры «жертв» – например, Анна Вырубова, девственность которой впоследствии была официально установлена экспертами Чрезвычайной следственной комиссии Временного правительства, а также императрица Александры Федоровна, чья телесная близость с Распутиным является фактом, ничем не подтверждаемым и, скорее всего, ложным.

Среди остальных упоминаемых Илиодором случаев «последнего способа» (как он обозначил телесное совокупление) наиболее серьезно документированными являются три.

Елена Тимофеева, выпускница духовного училища, бывшая одно время ученицей «отца Григория», вдруг решила исповедоваться епископу Феофану, после чего приняла участие в шумной кампании, направленной против Распутина, обвинив его в многолетнем принуждении ее к телесному сожительству. Однако явная близость «жертвы» к антираспутинским силам, группировавшимся вокруг оттесненного Григорием от двора блаженного Мити Козельского, а также заведомо нелепые заявления Тимофеевой о стремлении Распутина подослать к ней наемных убийц уже тогда заставляли многих усомниться в искренности ее «показаний».

Очень красивая тридцатипятилетняя сенаторская дочь Мария Вишнякова, няня цесаревича, первоначально собиралась при помощи «отца Григория» избавиться от мучивших ее половых вожделений. Но в один прекрасный день вдруг решила, что «старец» лишил ее девственности во время сна и поспешила рассказать об этом на исповеди все тому же Феофану. В 1917 году на допросе в Чрезвычайной комиссии Вишнякова уточнила: «Ночью Распутин явился ко мне, стал меня целовать и, доведя до истерики, лишил меня девственности»¹⁵⁴.

Как справедливо отмечает Э. Радзинский, есть серьезные основания сомневаться в истинности слов Вишняковой, которая якобы вела многолетний целомудренный образ жизни и вскоре после лишения ее девственности была вдруг обнаружена в постели вместе с казаком императорской гвардии. Во-первых, под «истерикой» Вишнякова могла понимать все что угодно: от состояния стресса до бредовых либо оргастических переживаний. Но от разъяснения подробностей своего состояния, благодаря которым только и можно проверить правдивость показаний, она категорически уклонилась. Во-вторых, первоначальная версия Вишняковой выглядит откровенно фантастичной, учитывая, что лишить кого-либо девственности во время физиологического сна практически невозможно, – следовательно, весь рассказ «Мери» можно расценить как не вполне соответствующий действительности. Наконец, в-третьих, Мария Вишнякова была признана психически больной, что также заставляет относиться к ее «признаниям» предельно осторожно. Все эти соображения, впрочем, не помешали Илиодору однозначно записать «Мерю» в разряд «жертв плотского совокупления».

Сам Распутин, однако, решительно настаивал на ложности показаний Вишняковой: «Тут разные няньки врут… Выдумывают, и их слушают»¹⁵⁵.

Вдова офицера, на одну ногу хроменькая, однако «в высшей степени красивенькая и нежная дамочка»¹⁵⁶, Хиония Матвеевна Берландская (или Берладская) оказалась среди поклонниц Григория Распутина вследствие депрессии, явившейся реакцией на самоубийство мужа. После знакомства с Распутиным депрессивные переживания довольно быстро исчезли: «Меня ласкал он, говорил, что грехов на мне нет… и так постепенно у меня созрело убеждение полного спасения… что… с ним я в раю… Мои родные, видя во мне перемену от смерти к жизни… решили пустить меня с моим сыном в Покровское… Вечером, когда все легли [спать]… он слез со своего места и лег со мной рядом, начиная сильно ласкать, целовать и говорить самые влюбленные слова и спрашивать: „Пойдешь за меня замуж?“ Я отвечала: „Если это надо“. Я была вся в его власти, верила в спасение души только через него, в чем бы это ни выразилось. На все это: поцелуи, слова, страстные взгляды, – на все я смотрела как на испытание чистоты моей любви к нему… Я была тверда (то есть уверена. – А. К., Д. К.), что это он испытывает, а сам чист, и, вероятно, высказала, потому что он предложил мне убедиться, что он меня любит как мужчина… заставил меня приготовиться как женщине… и начал совершать, что мужу возможно, имея к тому то, что дается во время страсти… Он совершал тогда все, что ему надо было, полностью, я томилась и страдала, как никогда… Но я стала тотчас же молиться, увидев, что Григорий кладет бесчисленное множество поклонов земных с его всегда какой-то неестественной быстротой…»¹⁵⁷ В следующие дни, как отмечает Берландская, Распутин еще несколько раз приходил к ней с той же целью.

Казалось бы, обвинение сформулировано вполне определенно. Обращает на себя внимание, однако, одно на первый взгляд странноватое обстоятельство. А именно то, каким образом Хиония описывает сам момент совокупления: отец Григорий «предложил мне убедиться, что он любит меня как мужчина… и начал совершать, что мужу возможно, имея к тому то, что дается во время страсти». Навязчиво убеждая читателя, Берландская невольно выдает собственное опасение, что хорошо знающие Распутина и имевшие неоднократную возможность убедиться в его бесстрастности (импотентности) адресаты могут ей попросту не поверить.

Стоит также учесть, что сам Распутин, так же как и в истории с Вишняковой, начисто открещивался от обвинения в половых связях с Берландской: «Хиония… обиделась на меня за то, что я про ея отца сказал, что он будет в аду вместе с чертями угли в печи класть. Обиделась, написала про меня разной чуши целую тетрадь и передала царю»¹⁵⁸.

Однако даже если свидетельство Хионии Берландской – чистая правда, мы можем лишь констатировать, что при определенных условиях Распутину удавалось совершить однократное полноценное телесное сближение с женщиной, что, как нетрудно понять, не вписывается в традиционную версию о «половом гигантизме» «отца Григория».

Сохранилось еще одно воспоминание – правда, в изложении третьего лица, – которое при желании также можно интерпретировать как рассказ о полноценном половом контакте со «старцем». Но и здесь Распутин предстает мужчиной, способным в большей степени эффектно демонстрировать страсть, нежели предаваться ей сколь бы то ни было продолжительное время: «Только я ответить успела, как полетела головой вниз: как зверь голодный накинулся, последнее, что помню, как белье рвал, больше ничего. Очнулась, лежа на полу, растерзанная, вся загаженная, а он надо мною стоит, бесстыдный, голый. Увидал, что гляжу, и сказал… „Ну чего сомлела? не люблю спулых, скусу такого нету, все одно што в рыбе…“»¹⁵⁹

Факт распутинской бесстрастности (импотентности) – со слов самого Григория – подтверждает Илиодор: «Гриша в это время (1909 г. – А. К., Д. К.) мне много рассказывал про то, как он с Вырубовой и другими женщинами ходил в баню, что у него не действует детородный орган, что он бесстрастный»¹⁶⁰. Наружному наблюдению, специально ориентированному на выявление «распутных» похождений «старца», «ни разу, ни за какие деньги не удалось получить показаний от женщин, которые, по данным полиции, числились находившимися в интимной связи с Распутиным или обольщенными им»¹⁶¹.

Косвенным подтверждением сексуальной неполноценности Распутина служит то обстоятельство, что ни одна из окружавших его женщин не фигурировала в качестве более или менее постоянной любовницы. «Со всеми я одинаково ласков», – заявлял Распутин¹⁶² и уточнял: «Только две женщины в мире украли мое сердце – это Вырубова и Сухомлинова»¹⁶³. Известно, однако, что ни та ни другая любовницами Распутина не были.

У Распутина, правда, были две фактические жены: «покровская» (Прасковья¹⁶⁴) и «петербургская» (Дуня Бекешова). Но и с ними, судя по всему, полной сексуальной гармонии у Распутина не наблюдалось. «Может быть, я плохо справляюсь со своими супружескими обязанностями? Может быть, я – совсем не то, на что он рассчитывал, может быть, как-то не так отвечаю на его ласки? Я невежественна в такого рода делах и знаю только то, чему он меня научил, а вдруг он научил меня не всему, что должна знать хорошая жена?» – примерно так, если верить Дуняше, причитала ее покровская «напарница». Исполненный сочувственного понимания, этот пересказ позволяет предположить, что, скорее всего, Авдотья Бекешова в данном случае, невольно солидаризируясь с Прасковьей Распутиной, озвучивала собственные рефлексии по поводу отношений с Григорием как половым партнером.

«Не ради этого греха хожу я в баню»

Половая доктрина Распутина была призвана прикрыть «срам» его плотских вожделений и плотской немощи пышными ризами квазирелигиозной софистики.

Идейное оправдание Григорием собственной похоти представляло собой бесконечный набор максим, конструируемых в зависимости от ситуации и настроения. Их общим стержнем являлось признание сексуального («греховного», согласно официально-церковной терминологии) начала не только не противоречащим идее спасения, но прямо помогающим душе получить заветную путевку в рай.

«Одним только раскаяньем мы можем спастись. Нам, значит, надо согрешить, чтобы иметь повод покаяться»¹⁶⁵.

«Вот первое спасение – если ради Бога кто живет, то хотя искусит его сатана, все-таки спасется, только бы не из корысти, а кто из корысти, тот Иуда брат будет»¹⁶⁶.

«Это ничего, коли поблудить маленько, надо только, чтобы тебя грех не мучил, штоб ты о грехе не думал и от добрых дел не отвращался. Вот, понимаешь, как надо: согрешил и забыл…»¹⁶⁷

«…От юности моей мнози борят мя страсти, так оно и есть, глыбоко купаться надо, чем глыбже нырнешь – тем к Богу ближе. А знаешь, для чего сердце-то человеческо есть? и где дух, понимешь? ты думаешь, он здеся? – он указал на сердце, – а он вовсе здеся. – Р[аспутин] быстро и незаметно поднял и опустил подол ее платья. – Понимаешь?»¹⁶⁸

Плотной оберткой, придававшей этому пестрому эротософскому букету дополнительную цельность и прочность, служил «догмат» о святости «отца Григория», то есть его фактической безгрешности. Благодаря ей любой грех, совершенный им или с ним, – даже грех плотского соития – грехом не являлся, «т. к. душа у меня чиста и все, что во мне есть, чисто»¹⁶⁹.

Закрепляя таким образом за собой право на сексуально расторможенное (формально «греховное», а в рамках распутинского учения фактически «безгрешное») поведение, Григорий утверждал его безусловную духовную ценность. Он учил, что ни один человек в мире не может спастись без помощи «старца». В особенности «старец» был необходим женщинам, как существам более слабым, нежели мужчины, ибо только он способен был исцелить их от блудных страстей.

Главным целительным инструментом «старца» и одновременно важнейшим атрибутом его святости являлось «бесстрастие»: «Мне прикоснуться к женщине али к чурбану все равно. Хочешь знать, – поучал он молодого в то время иеромонаха Илиодора, – как я этого достиг? Вот как! Я хотение направляю отсюда из чрева, в голову, в мозги; и тогда я неуязвим. И баба, прикоснувшись меня, освобождается от блудных страстей. Поэтому-то бабы и лезут ко мне: им хочется с мужиком побаловаться, но нельзя: они боятся лишиться девства или вообще греха, вот и обращаются ко мне с просьбой снять с них страсти, чтобы они были такие же бесстрастныя, как и я. Было раз так: ехал я из Питера сюда с Л., с Мерею, с Ленкой, с Б., с В. (соответственно с О. Лохтиной, М. Вишняковой, Е. Тимофеевой, Х. Берландской, А. Вырубовой. – А. К., Д. К.) и другими. Заехали в Верхотурье, в монастырь. <…> Легли все на полу. Сестры попросили меня раздеться, чтобы они могли прикоснуться к моему голому телу и освятиться, сделаться чистыми… Что ж с бабами-дурами спорить, что ли, будешь? Этак они сами тебя разденут. Разделся. А они легли около меня, кто как мог: Ленка обхватила своими голыми ногами мою левую ногу, Л. – правую, В. прижалась к боку, Меря – к другому и так далее… Привез я их сюда (в Покровское. – А. К., Д. К.). Повел всех в баню. Сам разделся; приказал им раздеться. И начал говорить им, что я бесстрастен; они поклонились мне в ноги и поцеловали мое тело. А ночью Меря дралась с Л. из-за того, кому из них ложиться около меня на ковре в зале по правый бок, а кому по левый… и начали таскать друг друга за косы»¹⁷⁰.

Тезис о фундаментальном «бесстрастии» «старца», как нетрудно заметить, находился в видимом противоречии с признанием за ним права на телесное совокупление с женщинами. Данная «логическая шероховатость» разрешалась за счет объявления плотского соития чем-то вроде «побочного продукта», производящегося время от времени по независящим от «старца» причинам и не имеющего к его глубинной, духовной сути никакого отношения: «И никогда я об этом не думаю. Пришло – закружило… прошло – стошнило… Придет, закружит и отпустит, и нет в этом для меня ни греха, ни радости. Ибо сие не от меня исходит, и не волен я против этого бороться»¹⁷¹.

Демонстративное отношение к греху плотского соития как к чему-то пришедшему извне, случайному, незначительному и, по сути, нежеланному, одним словом, «параллельному», не только давало «безгрешному» Распутину дополнительное право уходить от моральной ответственности за совершение греховных с религиозной точки зрения действий, но также позволяло открыто и «спокойно» признаваться в собственном половом слабосилии. Это было чрезвычайно важно с точки зрения психологической гиперкомпенсации. «Не ради этого „греха“, который со мной случается редко (курсив наш. – А. К., Д. К.), я хожу в баню»¹⁷² с женщинами, а для их исцеления: для проповедования идеи «бесстрастия», для «снятия страстей», изгнания «блудного беса», унижения гордыни и очищения от скверны.

В развитие идеи «исцеления бесстрастием» Распутиным была выдвинута своего рода «концепция сексуальной гомеопатии», то есть лечения малыми дозами «лекарства», по механизмам действия совпадающего с недугом и опасного для человека в больших дозах. Григорий считал, что должен целовать женщин до тех пор, пока его поцелуи «не сделаются противными»¹⁷³ и пока «большой блуд», таким образом, не окажется изгнанным посредством «малого блуда».

Реализация «греховных» по своей сути действий под маркой борьбы с «плотским грехом», с точки зрения Д. Д. Исаева, оказывалась очень удобной, поскольку представляла Распутина в «нравственно благопристойном» свете и позволяла беспрепятственно привлекать новых поклонниц: «Подобная, как сейчас бы сказали, психотерапевтическая постановка вопроса часто действительно способствовала снятию тех психологических, невротических блоков, которые мешали женщинам достичь оргастической разрядки. Поэтому неудивительно, что с точки зрения традиционных подходов, ориентированных на мужское представление о сексе, Распутин воспринимался как „половой гигант“… И одновременно может считаться чуть ли не импотентом, так как практически не мог совершать половые акты… При этом зачастую поклонницы и пациентки оказывались „без ума“ от своего кумира, который… весьма оригинальным способом… укрощал плоть (а фактически доводил до максимального уровня возбуждения, а иногда и разрядки), при этом формально не принуждая их к нарушению верности. Подобная тактика вполне могла бы сойти за вариант терапии сексуальных расстройств у женщин („секс-терапия“). И многие были ему не просто благодарны, а боготворили, так как впервые получили возможность по-настоящему наслаждаться этой стороной человеческой жизни»¹⁷⁴.

Правда, как подмечает Илиодор, «исцелять» Распутин стремился молодых и хорошеньких, «но так как старые – и гораздо усерднее молодых! – лезли освятиться поцелуями „старца“, то он их бесцеремонно отталкивал»¹⁷⁵. Илиодору жаль было бедных старушек, однако, по-монашески наивно рассуждал он в тот момент, «ведь у старых и блудных страстей нет, – правильно Григорий поступает»¹⁷⁶.

Наряду с сексуально привлекательными женщинами, Распутин охотно «исцелял» и мужчин, к которым также порой испытывал явный сексуальный интерес.

Еще в молодые годы, во время одного из странствий, Григорий оказался объектом гомосексуальной агрессии. Приключилось это в Верхотуринском монастыре, где несколько ночей подряд его домогались и в итоге чуть было не изнасиловали отцы Сергей и Иосиф. «Я не собираюсь участвовать в ваших блудодействах!»¹⁷⁷ – воскликнул, по собственным словам, Григорий и бросился наутек.

В дальнейшем, однако, поведение Распутина довольно четко высветило его бисексуальную природу: «Не только баб я лечу, но и мужиков. Ты знаешь еп. Иннокентия… Так вот, он мой большой друг. Страдает он, бедняга, очень от блудных мыслей. Как увидит бабу, то готов, по его словам, прыгнуть на нее, как жеребец на кобылу. Я его лечил. Как только заявлюсь к нему, то он меня кладет с собой в постель под одно одеяло и говорит: „Лежи, лежи, Григорий, со мной; как ты со мною, так у меня нет плотских помышлений“¹⁷⁸. Примечательно, что рассказ свой Распутин ведет не где-нибудь, а в бане, в которой находятся двое – он сам и красивый молодой монах Илиодор. Распутин явно ждет реакции. Но Илиодор – огромный детина «с пудовыми кулаками»¹⁷⁹ – застенчиво молчит…

Активно стремясь к знакомству с известным великосветским гомосексуалом – князем М. М. Андронниковым – и наконец впервые оказавшись у него в гостях, Распутин тут же поинтересовался: «Ну, я к тебе… Где твоя молельня?.. Мне говорили, что у тебя есть молельня»¹⁸⁰. Необходимо пояснить, что поблизости от домашнего иконостаса на огромной кровати князь Андронников любил прелюбодействовать с молодыми людьми. Поглазеть на эту «голубую молельню» и рвался сексуально растревоженный «старец».

В 1912 году М. В. Родзянко, представляя императору фотографии, компрометирующие Распутина, пытался недвусмысленно намекнуть: «Вот Распутин, окруженный молодыми девушками, а вот и мальчики, он среди них»¹⁸¹.

Характерно, что, отзываясь о женщинах в целом уничижительно и выставляя напоказ свою «бесстрастность» по отношению к ним, Распутин, повествуя о своих парасексуальных контактах с мужчинами, не употребил ни единого грубого или пренебрежительного слова, ни разу не упомянул о чувстве неприятия или тем паче отвращения. Весьма показательно и то, что единственным человеком, по-настоящему «укравшим сердце» Распутина, был мужчина – Феликс Юсупов.

«Его глаза мигали очень редко»

Картина личности Григория Распутина будет явно неполной, если мы оставим в стороне его внешность. Полицейские бумаги воссоздают облик Распутина следующим образом: «Телосложения – обыкновенного, цвет волос – светлый шатен, лицо – продолговатое, нос – умеренный, борода – кружком, темно-русая, тип – русский»¹⁸². Помимо этого скупого описания, сохранилось значительное число фотографий и портретов, однако и они совершенно недостаточны, поскольку внешность актера раскрывается в процессе игры и отнюдь не сводится к набору статичных поз: фас, профиль, полуоборот и т. д.

Если судить о Распутине только по сохранившимся изображениям, то довольно трудно понять, как мог этот не слишком привлекательный и не особо яркий человек производить на разных людей не просто разное, но диаметрально противоположное впечатление. Так, одни пишут о «зловонном»¹⁸³ дыхании старца и каких-то «черных корешках»¹⁸⁴ вместо зубов, другие – о «дыхании совершенно свежем» и «безукоризненных», «хлебных», «крепких, точно звериных, зубах»¹⁸⁵.

Губы Распутина в описании одних – «бледные и узкие»¹⁸⁶, по словам других – «полные чувственные»¹⁸⁷.

По воспоминаниям одних, «от всей фигуры «старца» несло неопределенным нехорошим духом»¹⁸⁸, по свидетельству других, Распутин «был необыкновенно чистоплотен – часто менял белье, ходил в баню, причем от него никогда не было неприятного запаха»¹⁸⁹.

Распутин был выше среднего роста, худощавый, жилистый, широкоплечий, за счет чего производил впечатление коренастого. Движения его отличались нервностью, порывистостью, поспешностью. Во время разговора он чрезмерно жестикулировал, а если был возбужден, то «перебирал ногами, как молодой застоявшийся лошак»¹⁹⁰.

За столом «вел себя малокультурно», «пользовался только в редких случаях ножом и вилкой и предпочитал брать кушанья с тарелок своими костлявыми и сухими пальцами. Большие куски он разрывал, как зверь»¹⁹¹. Любил, «съехав вниз на своем стуле, класть локти на живот своей соседки, иногда придавливая его и поскрипывая зубами», и, чавкая, ронять «перлы своих духовных наставлений»¹⁹².

Жирные волосы, изредка «гладко причесанные»¹⁹³, чаще «взъерошенные» и «спутанные»¹⁹⁴, небрежно разделялись на пробор посредине. По цвету были темные, «темно-русые»¹⁹⁵, «темнее мочального»¹⁹⁶, «каштановые»¹⁹⁷.

«На большой его голове… выше лба виднелась небольшая плешь», которая «образовалась от удара, когда его били»¹⁹⁸. Матрена Распутина предлагает версию, что видимый на фотографии рубец на лбу – след от удара топором, который Распутин получил от односельчанина, защищая честь своей дочери.

«Он всегда носил при себе гребенку, которой расчесывал свои длинные, блестящие и всегда умасленные волосы. Борода же его была почти всегда в беспорядке. Распутин только изредка расчесывал ее щеткой»¹⁹⁹, в результате чего она казалась «клочком свалявшейся овчины, приклеенным к лицу»²⁰⁰.

У него был высокий лоб, густо нависшие брови, «широкий, порченный оспой», выдающийся вперед длинный нос и мускулистый рот на несколько удлиненном изможденном лице с «крупными некрасивыми чертами»²⁰¹.

В общем, лицо было «самое обычное, мужицкое»²⁰². Но глаза…

Глаза были «ярко-синими, глубоко посаженными… в Покровском вся порода такая была – светлоглазые, даже и брюнеты»²⁰³.

«…Большие светлые глаза, голубые, цвета льняного поля в цвету, как северное небо. Глаза женщины. Глаза грешные. Глаза Saint Jean Baptiste’а²⁰⁴ Леонардо да Винчи»²⁰⁵.

«Мое внимание, – рассказывал В. Д. Бонч-Бруевич, – прежде всего, обратили его глаза: смотря сосредоточенно и прямо, глаза все время играли каким-то фосфорическим светом. Он все время точно нащупывал глазами слушателей»²⁰⁶; «…не отрывая своих изумительных глаз, он все время как бы гладил и ощупывал того, с кем говорил»²⁰⁷.

«Меня все больше и больше поражали его глаза… Особенность же его глаз заключалась в том, что они были малы, бесцветны, слишком близко сидели один от другого в больших и чрезвычайно глубоких впадинах, так что издали самих глаз даже и не было заметно, – они как-то терялись в глубине орбит. Благодаря этому иногда даже трудно было заметить, открыты у него глаза или нет, и только чувство, что будто иглы пронизывают вас насквозь, говорило о том, что Распутин на вас смотрит, за вами следит»²⁰⁸.

Люди, видевшие Распутина, писали, что его глаза – «глубоко сидящие»²⁰⁹, «слишком близкие один к другому, почти к переносице»²¹⁰, «выгоревшие»²¹¹, «маленькие»²¹², «с орбитами, окруженными коричневыми пятнами»²¹³, некрасивые²¹⁴, но отличающиеся странной притягательностью²¹⁵, «почти гипнотизирующей силы»²¹⁶.

«Особенно красивы и выразительны его глаза – чистые, голубые. Он знает их силу. В глазах этих разгорается и потухает пламя. Женщин они околдовывают»²¹⁷. «Его глаза [мигали] очень редко, и этот неподвижный магнетический взгляд смущал самого неробкого человека»²¹⁸. «Именно это упорное смотрение, – свидетельствовал В. Д. Бонч-Бруевич, – производило особенное впечатление на присутствующих, особенно на женщин, которые ужасно смущались этого взгляда, беспокоились и потом сами робко взглядывали на Распутина и иногда точно тянулись к нему еще поговорить, еще услышать, что он скажет»²¹⁹. «Не могу, не могу вынести этих глаз, они все видят. Не могу!»²²⁰ – билась в истерическом припадке только что познакомившаяся с Распутиным женщина.

«Долго выдержать его взгляд невозможно. Что-то тяжелое в нем есть, как будто материальное давление вы чувствуете, хотя глаза его часто светятся добротой, всегда с долей лукавства, и в них много мягкости. Но какими жестокими они могут быть иногда и как страшны в гневе»²²¹.

«Взгляд его, – отмечал Ф. Юсупов, – был острый, тяжелый и проницательный. В нем действительно чувствовалась скрытая нечеловеческая сила»²²².

В то же время сохранились прямо противоположные по смыслу описания распутинского взгляда. Так, если верить свидетельству И. Ф. Манасевича-Мануйлова, Распутин «смотрит как-то вбок, не переносит пристального взгляда»²²³. «Я тщательно искал того особого загадочного блеска, который многие приписывали его глазам; ничего не нашел, – вспоминал другой газетный автор, Л. Львов. – В глазах светилась хитрость да сметливость крепкого мужичка, отлично ориентировавшегося в своем положении, отлично раскусившего любопытство „бар“ к простоте»²²⁴. «Отталкивающее впечатление произвели на меня его плутовские глаза, все время бегавшие и не смотревшие прямо в лицо»²²⁵, – отметил в мемуарах и бывший дворцовый комендант В. Н. Воейков.

Кожа лица Распутина – темная, морщинистая, с крупными складками, какие «мы видим на всех пожилых крестьянских лицах»²²⁶.

Голос – высокий, но глухой. Речь протяжная, певучая – «не то монастырского служки, не то начетчика-сектанта»²²⁷. Говорил, налегая на «о»²²⁸ и «склоняя голову несколько набок, как это делают священники во время исповеди»²²⁹.

Руки длинные, узловатые, «со вздувшимися жилами»²³⁰, «указательный палец длинный, почти до неприличия»²³¹. «У него грязные руки, ногти с трауром»²³²; «во время еды остатки пищи очень часто застревали в его бороде», хотя, впрочем, «он был довольно чистоплотным и часто купался»²³³.

«Интересно было наблюдать, – пишет Матрена Распутина, – как он (Распутин. – А. К., Д. К.) подходил к зеркалу, думая, что его не видят. Сначала как будто с опаской (что-то ему покажут?), потом с недовольством (зачем показывают такое?), потом с умиротворением (что есть, то есть)»²³⁴. Какая сложная гамма чувств, явно несвойственная обычному крестьянину: тут и желание выглядеть привлекательным для окружающих (отсюда и опасение, достаточно ли я привлекателен сегодня), и кокетливое недовольство своей внешностью (так характерное для истероидного характера), и одновременно самолюбование («а все-таки я не так уж и плох!»).

Взгляд на себя со стороны вообще был свойствен Григорию Ефимовичу, который даже во время телефонного разговора «картинно подбоченивался и опирался ногой на маленький табурет, специально поставленный возле. Именно такой ему, наверное, представлялась поза триумфатора»²³⁵.

Уделял немалое внимание он и своей одежде.

Приехавший в 1904 году в Петербург Распутин «был одет в простой, дешевый, серого цвета пиджак, засаленные и оттянувшиеся полы которого висели спереди, как две старые кожаные рукавицы; карманы были вздуты, как у нищего, кидающего туда всякое съедобное подаяние; брюки такого же достоинства, как и пиджак, поражали своею широкою отвислостью над грубыми халявами мужицких сапог, усердно смазанных дегтем; особенно безобразно, как старый истрепанный гамак, мотался зад брюк»²³⁶.

Спустя четыре года на Григории уже была хорошая черная суконная русская поддевка и прекрасные лакированные сапоги бутылками. А еще через два года Распутин был одет роскошно: на нем была малинового атласа русская сорочка; подпоясан он был поясом с большими шелковыми кистями; брюки из дорогого черного сукна сидели на ногах в обтяжку, как у военных; дорогие лакированные сапоги бросались в глаза своим блеском и чистотою.

В 1915–1917 годах Распутин бывал одет в лиловую шелковую рубашку с малиновым поясом, английские полосатые брюки и клетчатые туфли с отворотами.

В целом облик Распутина вызывал чувство настороженности, раздражения и внутреннего беспокойства: «Вся „простота“, все, начиная от щегольского, но все же „мужицкого“ костюма до напомаженных волос и грязных ногтей носило характер нарочитый»²³⁷; «типичный сибирский варнак, бродяга… По внешности ему недоставало только арестантского армяка и бубнового туза на спине»²³⁸; «самый форменный, грязный, корявый русский мужик»²³⁹; «полуграмотный мужик, разваливающийся на мягких креслах, говорящий с апломбом первые попавшиеся слова, какие взбредут ему в голову»²⁴⁰, у которого «за этой внешней оболочкой сидит кто-то лукавый, хитрый, скользкий, тайный, знающий это свое страшное»²⁴¹.

* * *

Распутин не был ни святым, ни чертом.

Распутин был таким, каким его хотели видеть окружающие, которых он, в свою очередь, стремился психологически захватить. Поскольку же у окружающих, в том числе самых высокопоставленных особ, в ту смутную эпоху не было твердой определенности в том, чего им больше хочется – пугающе неведомой «конституции» или проверенной веками «севрюжины с хреном», – Распутину приходилось быть и святым, и чертом одновременно.

Часть 2