Распутин прибыл в простом черном сибирском казакине. Я была словно загипнотизирована его пронизывающим взглядом. Здороваясь, он поцеловал Милицу Николаевну, затем нас представили друг другу. Он стал меня расспрашивать, чем я занимаюсь, где живу и т. д. Потом я его спросила, поскольку уже была обручена, но еще плохо знала своего жениха, — а свадьба уже недалеко, — стоит ли мне выходить замуж. Он ответил, что советует мне выйти замуж, но этот брак не будет счастливым. Разговор продолжался не более десяти минут…»
Немного позже Анна Танеева вышла замуж за Вырубова, но уже через месяц развелась с ним. Будучи пьяным, он избил ее. Из-за грубости супруга и недостатка опыта общения с женщинами нормальных супружеских отношений у них не получилось. Принимая во внимание покровительство царицы Александры, организовавшей свадьбу для своей близкой подруги, крушение этого брака казалось особенно неприятным. Сама же Александра Федоровна принялась с удвоенной энергией оказывать своей придворной даме психологическую поддержку. В дальнейшем Вырубовой, эта фамилия осталась у нее до конца жизни (царица же называла ее просто Аней), пришлось играть роль посредницы между Распутиным и царицей.
Спустя год после их первой встречи Анна Вырубова случайно увидела Распутина на улице. «Я была счастлива снова видеть его, мне ужасно хотелось прийти к нему и рассказать о своем несчастье. Ведь в то время многие в Петербурге доверяли ему и просили у него духовной помощи…» — вспоминала она позже.
Анна Вырубова стана самой ярой поклонницей и защитницей Распутина во всех предъявляемых ему обвинениях, и до самой смерти, а она пережила Распутина на несколько десятилетий, оставалась на его стороне. Ее непоколебимая вера в святость Григория была основана на тех примерах, о которых она знала задолго до знакомства с ним. Правильность его предсказания относительно ее замужества лишний раз убедила в том Анну: «Я расскажу об одном случае, который объяснит, какое у него было чутье — пусть каждый назовет это, как ему хочется. Я вспоминаю, как однажды в церкви к нему подошел мужчина и попросил помолиться за одного из заболевших членов семьи. „Ты должен об этом просить не меня. Помолись лучше Святой Ксении!“ — ответил ему Распутин. На что мужчина с удивлением вскрикнул: „Откуда Вы могли знать, что мою жену зовут Ксения?“ Я могла бы привести сотни подобных примеров. Но даже если их еще как-то можно объяснить, намного удивительнее его предсказания о будущем, которые сбывались».
В 1907 году Распутину исполнилось тридцать восемь лет. Чем выше взбирался он по общественной лестнице (последняя ступень ее вела в Царский Дворец), тем более критичным и пристальным становился контроль над его поведением, внешностью и любым из жестов — будто всем хотелось проанализировать с критических позиций появление этого карьериста и задаться вопросом: А что в нем особенного? Как он этого добился? И не ошибка ли все это? Неоднозначны и высказывания о нем.
A. Сенин, односельчанин Распутина: «Он ходит, как обычный сибиряк. У него худое, заостренное книзу лицо, обрамленное длинной темно-каштановой рассыпающейся бородой, большой нос, грубые черты лица, выдающиеся скулы, глубоко посаженные зеленоватые глаза, болезненно бледный цвет лица, каштановые, подстриженные „под горшок“ волосы. Пальто из сукна и высокие, узкие вверху лакированные сапоги…»
И. П. Меньшиков, его знакомый и в некоторых вопросах скептически настроенный по отношению к Распутину собеседник: «Болезненно-злобное выражение лица, нервный и беспокойный, сияющие глаза, елейная манера говорить, нечто среднее между безгрешным монахом и бичующим пророком. Бьющий ключом поток афоризмов, часто загадочного характера…»
B. Н. Коковцов (министр финансов, а позже председатель совета министров): «Мне было неприятно отвратительное выражение его глубоко посаженных и близко поставленных глаз, которые казались стальными. Они насквозь пронизывали меня, будто Распутин хотел приговорить меня к смертной казни. Возможно, он только проверял. Для полноты впечатления ему не хватало рубашки заключенного с характерным четырехугольником на спине…»
Е. Ф. Джанумова — вначале поклонница, а потом противница Распутина: «Его глаза словно въедаются в своего визави и просверливают его до основания. При этом от него исходит что-то гнетущее. И это что-то, словно материализовавшись, овладевает вами. Вместе с тем, его глаза излучают добро — но все же в них есть нечто лживое и противоречивое. Но каким жестоким может быть его взгляд — и страшным, когда Григорий разгневан…».
Арон Симанович, знакомый Распутина, еврей, который использовал влияние Распутина в интересах еврейских кругов: «Пронизывающий взгляд его светло-серых глаз исподлобья казался притягательным и обезоруживающим. При этом становилось как-то неприятно. Его густые каштановые волосы тяжелыми прядями спадали вниз. На лбу у него была шишка[7], которую он тщательно прикрывал несколькими прядками волос, для чего всегда носил с собой расческу, непрестанно причесывая свои длинные блестящие, часто намазанные бриолином волосы. Борода обычно выглядела неаккуратной. У него был большой рот, а от зубов остались лишь темные пеньки…»
Чем известнее становился Распутин, тем с большей иронией судачили о нем. То говорят, что его одежда покрыта пятнами, сапоги вымазаны дегтем, а под ногтями грязь, то начинают подтрунивать над его щегольским видом, а скорее над усилиями приобрести таковой, — начищенные сапоги, шелковые рубашки, меховая тужурка — в общем, посмеиваются над «крестьянином с надушенной бородой и маникюром».
Трудно сказать, как нужно было одеваться Распутину в его лучшие времена, когда он вызывал всеобщую зависть и подозрение, чтобы удовлетворить русское общество. Это сложно любому выходцу из низов. Феноменальная карьера человека, вышедшего из низших слоев общества и поднявшегося на головокружительную высоту социальной и властной пирамиды, давалась нелегко и Распутину. Каждое его действие априори становилось объектом критики, он все равно наступал кому-нибудь на любимую мозоль, и не имело значения, пытался ли он приспособиться к новому окружению, меняя одежду и поведение, или оставался верным своему сословию. Из-за противоречивого отношения к нему с одной стороны, почитателей, с другой, — тех, у кого он вызывал презрение и насмешку, вокруг него кипели страсти и несовместимые друг с другом чувства — от любви до ненависти.
Распутин реагировал на это спокойно. Не удивительно: ведь его власть росла. Он вращался в высших кругах. Между тем, пожертвования его покровителей (покровительниц) и почитателей (почитательниц) — всех тех, кому он каким-то образом помог или, по крайней мере, попытался это сделать, — обеспечили ему материальное благосостояние. Он ни в чем не нуждался. Находясь в таком положении, Распутин смог привезти из Сибири в столицу сначала старшую, а потом и младшую дочь, чтобы они ходили здесь в школу и помогали по дому (жена и сын остались в Покровском). Кроме дочерей, с ним жила Акулина Лаптинская, преданная Распутину, как «божьему человеку», молодая женщина, монахиня, выполнявшая функции секретарши.
Создав себе такую жизнь, Распутин мог хладнокровно реагировать на разного рода нападки и насмешки. Он гордился своим положением. Оставался верным своему стилю, подчеркивал свое происхождение, продолжая носить подпоясанные рубахи и заправленные в сапоги брюки, — но только из более дорогой ткани, чем у обычного крестьянина, — этим он будто хотел сказать всем: «Я — крестьянин и горжусь тем, что смог добиться в городе уважения и признания». Но временами, пытаясь доказать всем свое предназначение как «божьего человека», Распутин менял стиль, надевая одежду монаха, в зависимости от личности посетителя и ожидаемого эффекта от встречи. Большая часть светской одежды Распутина, будь то шелковые или вышитые рубашки и необычные пояса, была подарена ему почитательницами или покровительницами. Ни на одной из фотографий тех лет Распутина нельзя увидеть ни в каком другом обличим, кроме как в одном из этих двух нарядов.
Вкусы Распутина и его манера есть оставались неизменными, крестьянскими. «Обычно он ест на кухне, — рассказывал его сосед. — Он сидит во главе стола, вместе с прислугой, с одной стороны от него — существо крестьянской наружности в черном платье и белой косынке, с другой стороны — небольшой темный мужчина, вероятно, секретарь, затем монахиня, потом служанка и еще маленькая девочка в коротком коричневом платье. Все едят суп деревянными ложками из одной большой миски…»
«Распутин, — продолжил рассказ „небольшой темный мужчина“ — Симанович, — редко пользовался столовыми приборами. Вместо того чтобы есть с ножом и вилкой, он орудовал в тарелке пальцами. Больше всего любил брать хлеб рукой, обмакивать его в уху, вынимать и делить между всеми сидящими за столом. Иной раз это выглядело очень неаппетитно…»
Русский историк Амальрик объясняет это обычаем, принятым в восточных странах и вполне приемлемым даже в высшем обществе. Например, персидский шах, будучи официальным гостем на банкете у царя Александра III, согласно обычаям своей страны, пальцами стянул с тарелки своей соседки (царицы Марии Федоровны) особенно соблазнительный кусочек и отправил себе в рот.
Хоть Распутин и получал от своих поклонников деликатесы, вроде икры, дорогой рыбы и фруктов, по словам Симановича, дома у него всегда были только картошка, кислая капуста и черный хлеб, а также темное соленое печенье. Он не ел мясо и сладости, предпочитая овощи.
Если в еде он остался верен своим привычкам еще с паломнических времен, то отношение к вину изменилось. Отдавая предпочтение мадере, он пил и другие сорта красного вина, с годами все больше и больше, — а вот водку старался не употреблять. Минеральной воде предпочитал природную воду или квас, но основным его напитком был чай. Курить Распутину не нравилось, и он ненавидел, если кто-то курил в его присутствии.
Его приверженец и, о чем уже упоминалось, друг, иногда выполнявший функции «секретаря», Арон Симанович, рассказывал о педантичной чистоплотности Распутина, полагая, что обвинявшие его во внешней неопрятности, по-видимому, проводили аналогию с его «грязной душой». Но это не соответствовало действительности. Распутин с удовольствием ходил в баню (как в Петербурге, так и у себя дома, в Покровском), был там завсегдатаем, что вполне соответствовало сибирским обычаям. Но как видно из других примеров, рассказы Симановича можно считать правдоподобными лишь с большой натяжкой.